Начинайте !
Шрифт:
И только телефонист Баранов с недавних пор в дивизии; однако раньше он воевал в батарее, которой командовал не кто-нибудь, а лейтенант Чапаев, сын легендарного начдива, и всегда готов задорно спорить - чей же козырь старше.
Снегин приказывает:
– Баранов, вызовите батарею.
В блиндаже четыре телефона. Два принадлежат артиллеристам. Первый, у которого, примостившись на чурбаке, сидит Снегин, ведет к "глазам". Это глаза Разматова, которые в этот час, в этом темном подземелье становятся глазами Снегина и Момыш-Улы. Второй соединяет бревенчатую коробку блиндажа
– Батарея вызвана, товарищ командир.
– Хорошо. Будете передавать мою команду... Разматыч, жив? Все еще чешут?.. Слушайте. Даю команду.
И, повысив голос, он командует:
– По местам!
Баранов повторяет в другой аппарат:
– По местам!
У него, рядового связиста, тоже вдруг появился командирский тон; он повелительно добавляет от себя:
– Все разговоры по линии прекратить!
Снегин продолжает:
– Передавайте: бусоль 25 плюс вчерашний доворот. Какой доворот там был вчера?
Повторив в трубку приказание, Баранов обращается к Снегину:
– Товарищ командир, там спрашивают: какой доворот?
Снегин срывается с места и, стукнувшись головой о поперечную балку, не сдержав ругательства, хватает у Баранова трубку.
– Ведь я приказал вам, - кричит он, - не сбивать эти довороты, чтобы они всю ночь стояли. Что? Как не знаете? Давайте немедленно командира батареи!
Момыш-Улы круто повернулся. Ничего не сказав, он закурил, с резким щелканьем захлопнул портсигар и далеко отбросил спичку.
Неужели опять задержка? Неужели глупая случайность расстроила то, что достигнуто вчера?
Накануне в сумерках капитан провел репетицию сегодняшней атаки. Небольшая группа двинулась вперед; немцы встретили ее огнем; бойцы замерли, прильнув к земле; Разматов, притаившись вблизи немецкой обороны, корректировал работу артиллерии и добился нескольких точных попаданий; пулеметная стрельба сразу стала слабее, и бойцы осторожно поползли; противник опять остановил их интенсивным огнем, и Разматов еще раз удачно накрыл цель. Вчера этим дело ограничилось. Дождавшись темноты, группа вернулась, бережно неся двух раненых.
Пушки, таким образом, были пристреляны. Теперь оставалось немногое: требовалось раздразнить немцев, чтобы вновь засечь точки, установленные ночью взамен обнаруженных или поврежденных, и соответственно этому, а также погоде - главным образом ветру - слегка подправить наводку, "довернуть", как говорят артиллеристы.
– Кто у телефона?
– кричит Снегин.
– Что вы там натворили с доворотами? Что? Все в порядке? Не сбивали?
Он вздыхает с облегчением, и сидящий рядом Баранов вздыхает точно так же. Что-то выслушав, Снегин говорит:
– Не подпускайте больше этого разиню к телефону, чтобы он не путал, сто чертей ему в левую ноздрю... Через минуту зарядить и доложить!
Он возвращается на свой чурбак и, улыбаясь, отдувается:
– Фу-ты... Разматыч, жив? Скоро, скоро... Заряжают.
Тем временем Логвиненко по другому телефону соединяется с комиссаром батальона, которому предстоит атаковать.
– Соловьев?
Ударная группа на месте? Потолковал с людьми? С каждым? Будем действовать, как условлено. Изменений нет. По-вчерашнему, понятно? Пусть люди приготовятся, сейчас Снегин начинает. Ждите команды...Логвиненко еще говорил, когда Баранов передал:
– Готово!
– Разматов, готово!
– кричит Снегин.
– Хорошо, даю. Один снаряд, огонь...
Баранов повторяет:
– Один снаряд, огонь!
И прибавляет от себя:
– Живей там поворачивайтесь! Быстрее огоньку!
Затем выкрикивает:
– Выстрел!
– Разматов, выстрел!
– передает Снегин.
Несколько секунд в блиндаже стоит напряженное молчание. Доносится глухой удар. Все ждут, что скажет Разматов, как упадет первый снаряд.
– Так, так...
– наконец произносит Снегин.
– Ладно, Разматыч... Правее, ноль-ноль три, два снаряда, беглый огонь...
Он кричит эту команду, словно находится у пушек, хотя Баранов, который передает приказание, сидит в трех шагах.
Не проходит и полминуты, как Баранов кричит:
– Выстрел! Выстрел! Очередь!
Повторив это, Снегин некоторое время ждет - в эти мгновения снаряд прорезает воздух, эти мгновения отделяют выстрел от разрыва, - затем произносит:
– Так, так...
И по тому, как он выговаривает это короткое "так", можно легко угадать, что сказал Разматов, удачно ли лег снаряд. В этом снегинском "так" тысяча оттенков - от угрюмости до ликования. Повторяя "так, так", сейчас он не может сдержать смеха.
Он сообщает:
– Ну и Разматов... Как поросенка, говорит, по башке стукнул... Был пулемет, и нет пулемета...
Затем снова в трубку:
– Так, так... Хорошо, Разматыч... Прицел больше один! Два снаряда, беглый огонь...
Опять передается команда; опять полминуты спустя Баранов выкрикивает: "Выстрел! Выстрел! Очередь!"; опять в блиндаже напряженное молчание; и опять слышится радостное "так, так"...
– Еще одного пулемета нет, - восклицает Снегин.
– Сразу замолчали... Сейчас, говорит, можно пехоте лезть... Теперь хочет по блиндажам ударить... Хорошо, Разматыч! Даю...
И, назвав координаты, Снегин кричит:
– Взрыватель фугасный, два снаряда, беглый огонь...
На этот раз снаряды не поразили цель. Разматов дал поправку.
После выстрелов, слушая, что сообщает Разматов, Снегин опять фыркает, сдерживая смех.
– Ох и дал, говорит... Сам, говорит, чуть не подпрыгпул. Разворотил блиндаж...
Логвиненко спрашивает:
– Огневые точки молчат?
– Молчат.
Капитан вызывает к телефону Лукьяненко, командира второго батальона.
– Начинайте, - коротко говорит Момыш-Улы.
Это было единственное слово, единственное приказание, отданное командиром полка. С этого момента в бой вступает пехота.
Снегин говорит Разматову:
– Теперь мы, Разматов, помолчим, пусть мальчики поработают. А когда фрицы заговорят, мы опять им рот заткнем. Что? Минометы скорректировать? Это можно. Это мы сейчас устроим.