Нацисты: Предостережение истории

В первые семнадцать месяцев гитлеровского канцлерства радикальная, хаотичная и разрушительная природа нацистского правления обнаруживалась на каждом шагу. Едва лишь придя к власти, Гитлер объявил о новых выборах, однако недвусмысленно дал понять, что они, по сути, сведутся к вотуму доверия. В итоге этих выборов не поменялись бы ни состав кабинета министров, ни управление. (Даже принимая во внимание то, что публичные собрания, осуждающие новое государство, и соответствующие печатные сообщения были запрещены, а тысячи политических противников преследовались, в марте 1933 года нацисты получили только 43,9 процента голосов и не добились абсолютного большинства, на которое рассчитывали.) На следующий день после того, как 27 февраля подожгли Рейхстаг (почти наверняка поджог был делом рук Маринуса ван дер Люббе, убежденного коммунистического приверженца), начались повальные аресты «красных», и вступил в силу указ рейхсканцлера «О защите народа и государства», ограничивавший личные права и свободы граждан. Согласно положениям указа, политические узники могли подлежать бессрочному «предварительному заключению». В марте рейхстаг принял закон о ликвидации бедственного положения народа и государства, наделивший Гитлера абсолютной властью. По словам одного бойца штурмовых отрядов, члена нацистской организации, на улицах воцарился беспорядок: «Людей арестовывают на каждом шагу в обход официально предписанного порядка, все грозят друг другу или предварительным заключением, или Дахау… Всякие уличные метельщики чувствуют себя вправе решать вопросы, о которых и слыхом не слыхивали»¹.

В те первые месяцы нового режима произвольный террор направлялся преимущественно на бывших политических противников нацизма. Так, Йозефа Фельдера, члена рейхстага от социал-демократической партии, схватили и выслали в незадолго до того созданный концентрационный лагерь Дахау, неподалеку от Мюнхена. Фельдера бросили в камеру и приковали к железному кольцу, а тюремщики-нацисты забрали соломенный матрац, лежавший на бетонном полу, сказав: «А зачем он тебе? Все равно выйдешь отсюда только вперед ногами». Этим жестокое обращение не закончилось: какой-то охранник принес веревку и показал Фельдеру, как управляться с ней на случай, если он захочет повеситься. Фельдер отказался: «У меня семья. Не пойду на такое. Вздерните меня сами!» Его освободили только спустя полтора года с лишним – после того, как обнаружился туберкулез.

Дальновидные политические противники нацистов либо бежали из Германии, либо попытались приспособиться к требованиям нового режима; лишь немногие решились оказывать сопротивление, подобно Алоису Пфаллеру. В 1934 году он попытался возродить бывшее коммунистическое молодежное объединение. Этот поступок был геройством, однако, направленный против беспощадного режима, считавшего коммунистов своими заклятыми врагами, заведомо был обречен на провал. Пфаллера предал двойной агент – женщина, работавшая одновременно на коммунистическую партию и на гестапо. Пфаллера схватили, доставили в полицейский участок и подвергли жестокому допросу: сломали переносицу и до потери сознания избили ремнями: «Когда я очнулся, избили вторично, пока я снова не упал в обморок, потом в третий и четвертый раз. Опять обморок, и только потом они угомонились – я так ничего и не сказал». После этого тактику допроса сменили. Один из них сидел за пишущей машинкой, чтобы протоколировать «признания» заключенного, в то время как остальные по очереди били Пфаллера по лицу всякий раз, как он отказывался говорить. Допрос стал еще более бесчеловечным, когда разъяренный полицейский вывихнул себе правую руку и взялся лупить левой. Он ударил Пфаллера по уху, отчего у того лопнула барабанная перепонка. «На меня будто волна обрушилась, – рассказывает Пфаллер. – Я словно оказался на морском дне, шум был просто невыносимым». Пфаллер исполнился решимости убить своего мучителя, хотя и знал, что этим обрекает себя самого на верную смерть. В молодости он изучал дзюдо, поэтому рассчитывал исхитриться и растопыренными пальцами вышибить полицейскому глаза. Но как только он собрался с духом, открылось кровотечение. Допрос остановили, Пфаллеру принесли ведро с тряпкой и приказали смыть с пола всю кровь. На ночь его снова отвели в камеру, а позднее перевезли в концентрационный лагерь. Он вышел на свободу только в 1945 году.

В эпоху соглашательства и предательства история Алоиса Пфаллера воодушевляет. Он – человек, которого пытали, требуя выдать товарищей, но который не сказал ничего: «Это – вопрос чести, – говорит он. – Я бы дал забить себя до смерти, но никогда не предал своих. Скорее умер бы страшной смертью».

Большинство немцев не сопротивлялись режиму. Многие пошли по стопам Манфреда Фрайхерра фон Шредера, сына гамбургского банкира, поддержавшего новый режим и присоединившегося к партии нацистов в 1933 году. Он считал себя идеалистом и верил, что в 1933 году начался новый, прекрасный для Германии исторический период: «Везде царил порядок, наступила полная ясность. Повсюду витал дух национального освобождения, нового начала». Как и большинство немцев, фон Шредер отлично знал, что социалисты и коммунисты томятся в концентрационных лагерях, но считал, что с точки зрения исторической это не так уж важно: «В истории Англии такого, разумеется, не встретишь со времен Кромвеля… Пожалуй, те времена можно сравнить скорее с Великой французской революцией. Едва ли французские дворяне были рады очутиться в Бастилии! Но все говорили: «Что ж, такова революция. Да, наш переворот прошел необычайно мирно, но его революционная суть от этого ничуть не поменялась». Концентрационные лагеря существовали и тогда, но в те времена о них говорили: “Помилуйте, еще англичане придумали это для пленных буров во время войны”». И действительно, хотя и не сбросить со счетов ужасы нацистских концентрационных лагерей, не забывайте о том, что лагеря 1933 года нельзя сравнивать с «лагерями смерти», в которых истребляли евреев, и которые появились позднее, уже во время войны. Те, кто попадал в Дахау в начале 1930-х годов, чаще всего выходили на свободу после года мучений или около того (Алоис Пфаллер – исключительный случай: политического противника, арестованного в 1934 году, продержали в концентрационном лагере целых одиннадцать лет).

После освобождения бывших заключенных принуждали подписывать соответствующие документы, согласно которым им надлежало молчать о пережитом, под угрозой немедленного возвращения в лагерь. Благодаря этому немцы, при желании, могли убедить себя в том, что концентрационные лагеря представляли собой «всего лишь» исправительные учреждения, цель которых была приучить противников нового режима к порядку. А поскольку террор касался преимущественно политических противников или евреев, большинство немцев просто глядели на то, что Геринг называл «сведением счетов» причем глядели невозмутимо, если не с удовольствием.

Шестого июля 1933 года Гитлер объявил, что хочет положить конец произволу и жестокости, творящимся на улицах. «Революция – это состояние преходящее», – заявил он, осознав, что штурмовики представляют угрозу порядку в новой Германии. Гитлера поддержало мощное объединение немцев, преданных ему всем сердцем, – армия. Кадровый военный, Иоганн Адольф граф фон Кильмансегг делится своими воспоминаниями по этому поводу: «Люди чуждались штурмовиков из-за того, как те себя вели, как выглядели, из-за всей их… сущности. Их ненавидело и большинство солдат». Фон Кильмансегг подтверждает: регулярная армия была убеждена, что Эрнст Рем, лидер нацистских бойцов штурмовых отрядов, планирует захватить власть над вооруженными силами Германии. Военные считали: он хочет сделать штурмовиков составной частью армии, а потом и стать верховным главнокомандующим. Это не было на руку ни армии, ни Гитлеру.

Фон Кильмансегг подчеркивает: очень важно различать поддержку нацистов как таковых и поддержку Гитлера лично. Он утверждает: нацистов «чурались» такие же кадровые военные, как он сам, но подобное отношение не распространялось на самого Гитлера. Учитывая, что Гитлер единолично представлял свою партию, оказавшую ему такое доверие, какого не удостоивался прежде ни один политический лидер, такое разграничение кажется нам бессмысленным. Его с глубочайшей уверенностью отрицал и сам Гитлер, заявляя: «Фюрер – это партия, а партия – это фюрер». Несмотря на это, грань, которую фон Кильмансегг проводит между Гитлером и нацистами, существовала и в умах некоторых офицеров того времени. Иными словами, кадровые военные, одобрявшие гитлеровские намерения перевооружиться, скрывали свое беспокойство по поводу зверств, чинившихся штурмовиками.

Вскоре и Гитлер понял, что штурмовиков самое время усмирить. Помимо того, что армия высказывала недовольство ими, фюрер и сам заметил неладное в поведении Рема. Рем заговорил о «второй революции», от которой штурмовики получили бы должное, все еще недополученное ими. Этого Гитлер допустить не мог. Генрих Гиммлер выбрал подходящий момент и пустил слух о том, что Рем планирует государственный переворот, – Гитлер принял его слова на веру. Гиммлер, эсэсовцы которого по-прежнему официально входили в число штурмовиков, отправил свои отряды против Рема 30 июня 1934 года – позднее это событие назвали «Ночью длинных ножей». Гитлер также воспользовался этим случаем, чтобы свести старые счеты с Грегором Штрассером, вышедшим из нацистской партии в 1932 году, и генералом фон Шлейхером, бывшим канцлером Германии; оба в ту ночь погибли. В целом было убито по меньшей мере восемьдесят пять человек.

Генерал фон Бломберг, министр обороны, настолько обрадовался этим вестям, что тут же поспешил выразить благодарность Гитлеру от лица всей армии. Уже через несколько недель (после смерти Гинденбурга 2 августа 1934 года) он лично привел вооруженные силы к присяге на верность Гитлеру. Все военные, кого нам удалось опросить, подчеркивали важность присяги в контексте происходящего; они поклялись на верность не государственному чиновнику, а личности, человеку как таковому – Адольфу Гитлеру. Карл Бем-Теттельбах принял присягу в 1934 году, будучи молодым офицером люфтваффе – военно-воздушных сил Германии. Для него, как и для многих других, присяга была священна; ее он пронес с собой до самого конца войны. Он и по сей день чувствует, что если бы нарушил ее тогда, то вполне мог бы «наложить на себя руки». Бем-Теттельбах почувствовал на себе значимость этой клятвы, когда в 1944 году попал в ставку Гитлера в Восточной Пруссии Вольфшанце («Волчье логово»), где стал свидетелем покушения на жизнь Гитлера, совершенного графом фон Штауффенбергом [6] . Самого Бема-Теттельбаха не приглашали принять участие в заговоре, однако если бы такое предложение последовало, он отказался бы, чтобы не нарушить присяги.

6

Заговор 20 июля («Заговор генералов») – заговор германского Сопротивления, прежде всего – военных вермахта, с целью убийства Гитлера, государственного переворота и свержения нацистского правительства. Кульминацией заговора стало неудачное покушение на жизнь Гитлера.

Карл Бем-Теттельбах занимал должность атташе министра обороны генерала фон Бломберга, который был ему «вторым отцом». «Бломберг знал толк в военном деле, – вспоминает Бем-Теттельбах, – но даже он видел в Гитлере хорошего военачальника». По более поздним рассказам Бломберга, в 1933 году назначение Гитлера на должность канцлера принесло веру, любовь к фюреру и глубочайшую преданность идее. От случайного доброго слова из уст Гитлера у Бломберга слезы наворачивались на глаза, он даже поговаривал, будто дружеское рукопожатие фюрера исцеляло его от любой простуды. Бему-Теттельбаху было особенно хорошо известно, как искренне Бломберг почитал Гитлера, потому как он постоянно возил начальника в автомобиле после встреч с фюрером: «Едва ли можно припомнить хотя бы одну поездку, когда он не превозносил бы фюрера до небес и не рассказывал, какие прекрасные тот высказывал мысли»².

Уничтожив Рема, Гитлер стал главой государства, а не просто канцлером (после смерти Гинденбурга), и торжественно привел армию к присяге на верность. Власть Гитлера стала абсолютной. Помимо нацистской партии, он подчинил себе всю Германию. Гитлер проводил простейшую политику – политику перевооружения. Что же до текущих бытовых вопросов, которые всегда неподъемным грузом ложатся на плечи большинства политических лидеров, то их Гитлер либо делегировал, либо просто оставлял без внимания. Хаос на улицах, возможно, исчез, но внутри нацистской администрации и правительства он рос и процветал.