Нацизм и культура. Идеология и культура национал-социализма
Шрифт:
Некоторые люди полагают, что следует приветствовать обычай послеобеденного чая. Однако никто не может предписать нам, какой напиток предпочтительнее: ведь у немцев в традиции пить кофе в семье и с приятелями, употребление же чая пришло к нам из северных стран. В конце концов, это дело вкуса и, может быть, темперамента. Питье чая в пять часов пополудни передалось нам из Англии, где оно приняло дегенеративную социальную форму, и поэтому должно быть отклонено. Мы, немцы, никогда ничего не знали о пятичасовом чае. Вначале это чаепитие рассматривалось как современный образ культурной жизни, выдержанный в еврейском духе, пытавшемся скрыть тот факт, что не содержит в себе никаких ценностей и культурных форм. Строго говоря, вопрос заключается не столько в самом
Под пятичасовым чаепитием, если оно происходит в частном кругу, понимаются светская болтовня, поглощение бутербродов, питье чая, курение сигарет лицами, сидящими вокруг своеобразного чайника на колесиках. Пятичасовое чаепитие — это, так сказать, социальное сборище, на котором культивируются сплетни. Если же взять американский обычай пить и есть стоя, то там предполагается спонтанный обмен мнениями в непринужденной обстановке, но и это — не серьезная беседа, а пустая болтовня. Ведь участники таких мероприятий вынуждены держать в руке свою шляпу, перчатки и тарелку с едой, передвигаясь по помещению. При этом в шляпу, которую держат двумя пальцами, могут запросто попасть куски съестного из тарелки, придерживаемой третьим пальцем. В таком обществе отдых и не предполагается: кресла-то не предусмотрены. Как бы то ни было, это не немецкий «обычай домашних встреч», а еврейское бродяжничество, перенесенное в салоны. Это не социально значимые встречи здравых людей, а заблудившиеся цыгане, «случайно появившиеся на паркетном полу».
В «12-часовой газете», в которой обычно помещаются статьи о спорте, театре и общественной жизни, была недавно опубликована заметка о пятичасовом чае. Автор ее писал, что такие вечера являются большим подспорьем для молодых людей в их «общественной жизни», так как там они знакомятся с новыми образцами моды на одежду, учатся «обращению с прекрасным полом» и ведению светской беседы. Приведем некоторые отрывки из таких разговоров:
— Вы часто бываете здесь, моя дорогая?
— Оркестр играет неплохо, но не идет ни в какое сравнение с тем, что я слышал недавно в Сент-Морисе!
— Я пока еще государственный служащий, но не позднее полугода буду сниматься в кино.
Пятичасовой чай подразумевал еще и наиболее важную «третью» составную часть — танцы. И что за танцы! Кто-то танцевал свинг, а кто-то знакомился с последними хитами и модными танцевальными оркестрами. В принципе это можно было бы рассматривать как безобидное препровождение времени «приличными молодыми людьми», если бы будоражащие, шумные и ничего не значащие пронзительные звуки не выдавались за «хорошую музыку». Мы приняли решительные меры, чтобы в Третьем рейхе прекратить существование газет, служащих адвокатами различных еврейских посылов, которым фюрер и весь здравомыслящий немецкий народ объявили войну не на жизнь, а на смерть, так неужели мы допустим это безобразие в сфере музыки?!
Следует отметить, что мы не имеем ничего против легкой музыки. Естественно, мы предъявляем к ней определенные требования и убеждены, что композиторы учтут их в своей работе. Более того, мы считаем, что для музыки было бы большой потерей, если специализированный интеллектуальный подход к этой области искусства побудил бы наших музыкантов и артистов рассматривать легкую музыку как нечто обыденное, второсортное и утратившее новизну, как проявление низменных вкусов, и заставил бы их сочинять что-то необычное и возвышенное в весьма сложных, требующих особой техники исполнения формах.
Конечно, виртуозная техника и большой опыт несколько принижают простоту исполнения. Поэтому главным здесь является не доступность интерпретаций, а эффект и чувства, вызываемые творчеством. Таким образом, с учетом этой концепции мы видим в легкой музыке (тем не менее богатой
по содержанию) большую художественную задачу, которую наши композиторы выполняют с большой охотой. В зять хотя бы Брукнера, который, невзирая на международные тенденции в искусстве, сочиняет простые, непретенциозные музыкальные композиции. Это не уступка вкусам толпы, и не отражение в музыкальной форме безвкусицы современной литературы, и не какое-то хвастовство и приспособленчество. Наоборот, его сочинения пропитаны народным духом и, невзирая на свою монументальность, вплотную примыкают к народным песням и танцам.Вместе с тем мы полагаем, что легкая музыка не является выражением примитивности в искусстве и данью дешевой сентиментальности, а отражает ритмы народных песен и танцев. Такое понимание легкой музыки не связано ни с мыслителями, ни с отрицающими мир аскетами, ни с сомнительными гениями. А создают ее композиторы и музыканты, работающие в оригинальной манере, осознающие радости мира и передающие энергию жизни сложными формами своего искусства с его эстетикой и его языком. Эта музыка не заимствована из чужеродных источников.
Легкая музыка не должна ограничиваться только использованием национальных, народных мелодий, она обязана изыскивать и развивать новые формы и мелодии в жанре народных песен и танцев. Легкая музыка нужна немецкому народу. Нельзя же слушать ежедневно только Бетховена, Баха или Генделя, да еще и непрерывно. Для этого люди ходят в концертные залы, а не в кафетерии. В конце концов, ведь существует громадная разница между просто усваиваемой легкой музыкой и грохотом барабанов, стиральных досок, гитар, коровьих колокольчиков, трещоток и других шумовых устройств. По сути дела, это такая же разница, как между волнующими душу звуками немецкого вальса и, скажем, румбой или свингом, а если взять сравнение из другой области, то между хорошим воскресным газетным приложением и «12-часовой газетой».
Мы с удовольствием причисляем Кестенбергера, Шёнберга и Стравинского к наиболее цивилизованным и изысканным кругам музыкального искусства за рубежом. Мы, молодое поколение немцев, осознаем, что великие музыканты прошлого по-прежнему имеют для нас большое значение и мы в неоплатном долгу перед ними. Мы, наследники Бетховена, Баха, Моцарта, Гайдна и Генделя, не можем и не хотим, чтобы эти великие мастера культуры оказались жертвой дегенерации и деградации, процветающих в угоду ночным клубам больших городов и международным борделям.
Поэтому необходимо раз и навсегда искоренить глубокие идеологические основы уродливой и безобразной дегенерации. Такая постановка вопроса полностью отличается от борьбы за новый музыкальный стиль, хотя он иногда отступает от гармонии, дает ростки новой тональной чувственности, приобретая философскую окраску. В какой-то степени такая музыка отражает проявления послевоенного нигилизма и отличается свежим звучанием. «Современная музыка» объединяет оба этих феномена.
Только один из них воздействует на интеллект, а другой — на нервы. Поэтому первый может быть назван музыкой на бумаге, а второй — музыкой на нервах. В этом мы усматриваем обычное деление на духовность и телесность, характерное для западно-азиатского расового и культурного самовыражения. Но оба они не имеют никакой связи с эмоциональной жизнью. Пытаясь создать иллюзию, пользуясь создавшимся моментом, они подсовывают умозрительные конструкции вместо интуитивно появляющихся идей.
Первый тип порожден механистическим, болезненным рассуждением, который выражает себя в шумной, бессодержательной музыке. Второй тип — создание издерганных, болезненных нервов. Так что к принципиальным средствам его выражения относятся полнейшая какофония, шум и часто меняющийся ритм. Он симулирует темперамент, будучи в действительности ничем иным, как импульсивностью. Оба типа односторонни и действуют ослабляюще. Вместе с тем очевидна попытка синтезировать обе эти тенденции для продления их короткой жизни, несмотря на тенденцию к их быстрому разложению. Но эти потуги напрасны. Процесс их слияния практически невозможен.