Над Кабулом чужие звезды
Шрифт:
Ему говорили родные: подумай хорошо, каким военным? Кто возьмет тебя в училище?!
Он три года подряд подавал документы в училище воздушно-десантных войск, пока комиссия не развела руками: он — один из лучших абитуриентов. Оснований для отказа нет.
В училище он записался в секцию карате. Ему говорили: посмотри в свой паспорт, там все написано, какое еще карате?! У него теперь черный пояс.
Училище он закончил с отличием. И три года с упорством, достойным лучшего применения, писал рапорты с просьбой направить его в Афганистан для оказания интернационального долга народу, который борется за независимость и свободу. Три года, руководствуясь секретной директивой Министерства обороны, ему отказывали, пока не поняли: он — один из лучших в воздушно-десантных
Командир разведывательной роты десантно-штурмовой бригады! Тренер личного состава по восточным единоборствам! За спиной — десятки великолепно проведенных боевых операций! Вся грудь в наградах, из них два ордена Красной Звезды. Красавец!
Севрук, выслушав наш рассказ, понимающе кивнул: ладно, задание отменяется. Какая, к чертям собачьим, разница, на какую букву оканчивается фамилия у человека?
P. S.
Не могу удержаться от соблазна похвастаться: благодаря еще одному заданию Владимира Николаевича Севрука я все же вписал страничку в историю советской пропаганды. Правда, остался в ней безымянным героем. В феврале 1989 года на трибунах всех митингов, которые устраивались для встречи выходящих из Афганистана войск, висела надпись: «Воины-интернационалисты! Родина гордится вами, Родина благодарит вас, Родина рассчитывает на вас!» Эту фразу из обращения ЦК КПСС к выходящим из Афганистана войскам, которое было опубликовано во всех газетах, — страшно произнести, — придумал я. В том, что эти слова выдавали желаемое за действительное, моей вины уже не было.
Посещение скучного сборища партийных советников получило неожиданное продолжение. На трибуне возник Виктор Петрович Поляничко, «человек-скала». Формально — он представитель нашего Политбюро, личный советник президента Афганистана Наджибуллы, по сути — его дублер. Хотя еще пойди разберись, кто там чей дублер и кто из них реально управляет этой страной… «Надо поговорить. Давай в перерыве», — шепнул он, возвращаясь со сцены. Ничего сенсационного в этом, в общем, не было. Виктор Петрович пару раз до этого в приватном порядке просил меня что-нибудь сформулировать на бумаге для каких-то только ему ведомых целей: у него реально не хватало времени.
Говорили в пустом зале, и на этот раз его просьба заставила меня ожесточенно чесать затылок. В Кабул приезжают Эдуард Шеварднадзе и Анатолий Добрынин, министр иностранных дел СССР и секретарь ЦК КПСС соответственно.
— Их будет принимать Наджиб, и надо написать для него приветственный тост, — сказал Поляничко. — Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе — это широта и гостеприимность Кавказских гор. Анатолий Федорович Добрынин привнес в советскую дипломатию интеллигентность, ей прежде не очень свойственную. Ну, что-нибудь в этом роде. Подумай.
Я честно думал всю ночь. Наутро, позвонив, отказался. Ну, в самом деле: откуда я знаю, как они там друг с другом разговаривают?!
Да я в жизни не выпивал в такой компании!
P. S.
После Афганистана Виктор Петрович Поляничко пытался разгрести пожар в Нагорном Карабахе, пережил четыре покушения, был приговорен к смерти боевиками. В ранге заместителя Председателя Совета Министров Российской Федерации был назначен главой Временной администрации на Кавказе, где вспыхнул осетино-ингушский конфликт. 1 августа 1993 года в Северной Осетии машина, на которой он направлялся на переговоры с полевыми командирами, была обстреляна. В теле Поляничко обнаружили пятнадцать огнестрельных ран, вместе с ним погибли еще несколько человек. Как всегда в подобных случаях, преступление раскрыто не было… Насколько мне известно, все, кто соприкасался с Поляничко в Афганистане, относились к нему с большим уважением.
Наши в Панджшере
В Панджшер летели так: нашу пару «Ми-8» снизу прикрывала четверка боевых вертолетов, а сверху еще и штурмовая авиация. Такой эскорт всегда провожает тех, кто летит в Панджшер. Шли ночью,
с потушенными огнями, на предельной высоте. Хуже нет этих ночных полетов, когда от недостатка кислорода кругом идет голова, когда знаешь, что красный хвост зенитной ракеты может быть последним, что ты увидишь на этом свете. Впрочем, думать об этом — не хватит никаких нервов. Пассажиры нашего вертолета, кравшегося в черном афганском небе, привычно клевали носами под убаюкивающий стрекот лопастей.Летели в Руху к нашим мотострелкам.
В «центре боевого управления» — землянке, вырытой на глубине нескольких метров, — карты и схемы на гладких оштукатуренных стенах, полумрак, прохлада. Несколько офицеров сидят за аккуратно застеленным зеленым сукном столом. Случись что сейчас в горах, первыми узнают об этом они.
— Я — «Пилот», — оживает рация. — Наблюдаю караван из шестнадцати вьючных, движутся в сторону Верхнего Панджшера. Трое «бородатых» ведут наблюдение с перевала. Похоже, боевое охранение. Как поняли? Прием.
— «Пилот», тебя понял. Усилить наблюдение. Огонь не открывать!
— «Пилот» — позывной одного из сторожевых постов, расположенных на окрестных высотах, — объясняет начальник штаба полка подполковник Борис Карагодин. Он сейчас, в отсутствие командира, — верховная власть в Панджшере. — Почему не стреляем, пропускаем караван? В начале года через старейшин передали письмо Ахмад-Шаху Масуду. Предложили перемирие, — рассказывает он. — На письмо нам не ответили, но и обстрелы гарнизона прекратились. Соответственно воздерживаемся от огня и мы. Ахмад-Шах собирает сейчас своих людей в Верхнем Панджшере, чтобы занять ущелье, когда мы уйдем. Лишняя кровь ему сейчас ни к чему. Как и нам, впрочем. Так что в Рухе теперь тихо.
Тихо — это значит, что нет обстрелов. В последний из них на гарнизон упало 43 реактивных снаряда. Упаковки с промедолом, обезболивающим средством для оказания первой помощи, здесь тем не менее в кармане у каждого: в любую минуту может быть опять «громко».
Панджшер, ущелье Пяти Львов. Прежде курорт, одно из красивейших в Афганистане мест. Теперь же одно из самых мрачных: каждый километр дороги, ведущей отсюда по узкой скальной полке к трассе Кабул — Саланг, усеян подорванной, сгоревшей боевой техникой. Остовы танков и бронетранспортеров лежат на обочинах дороги и даже в русле реки. Десятки тонн искореженного, ржавеющего металла: остатки пяти неудачных для нашей армии операций.
В Панджшере база Ахмад-Шаха Масуда, одного из наиболее влиятельных полевых командиров оппозиции. Его агентура действует в столице, внедрившись в государственные структуры. Его группировка — несколько тысяч человек — осуществляет полный контроль над обширной зоной ущелья. Выше по течению реки возведены фортификационные сооружения, неуязвимые для артиллерии и бомбоштурмовых ударов. Оборудованы штабы и укрытия, госпитали и центры боевой подготовки. Налажена телефонная и радиосвязь.
Не раз слышал, как знакомые афганцы понижали голос, называя имя Ахмад-Шаха Масуда. Молод, умен, осторожен: никто и никогда не знает, где он проведет сегодняшнюю ночь. Опытен, хорошо подготовлен: тактику ведения партизанской войны изучал на Арабском Востоке, да и сам уже несколько лет сражается в этих горах. Несколько кровопролитных операций, проведенных в Панджшере против его формирований, фактически закончились ничем: Масуд по-прежнему хозяин в ущелье, да и не только в нем. Противник без всяких кавычек.
Закрывая моджахедам Масуда свободный доступ к трассе Кабул — Саланг, здесь и стоят наши мотострелки. Живут в горном кишлаке, брошенном жителями, разрушенном временем и войной. Странно выглядит это смешение стилей, эта сшибка эпох в Панджшере. На глиняном дувале — портреты передовиков движения «Солдатское ускорение», лозунг: «Решения XXVII съезда — в жизнь!» На дверях саманных крепостей — красные таблички: «Партком», «Начальник клуба». Или вот еще нечто совсем невероятное для здешних краев: кишлачное «метро», вырытое артиллеристами. Длинные, в рост человека, бетонированные подземные тоннели с ходами-ответвлениями, которые ведут в казармы, в ленинскую комнату гаубичного дивизиона.