Над полем боя

И не случайно многие летчики-штурмовики - Герои Советского Союза сделали по двести и более боевых вылетов. Здесь никак нельзя сказать, что их успех везение. Если ведущие освоили искусство поиска цели, ведения воздушного боя, преодоления зенитного огня, вождения групп, значит, они освоили науку побеждать.

Искусству ведущих мы учились у наших лучших командиров, таких, как майоры Бондаренко, Карякин, капитаны Васильев, Селиванов, Сергеев. С нами проводились методические занятия, нам рассказывали об опыте лучших летчиков, успешно водивших группы на боевое задание. О самых смелых и умелых ведущих рассказывалось в выпускаемых листовках, с героев брали пример. Среди тех, кому доверялось водить в бой группы, появлялись все новые и новые имена.

...Итак, мы прошли линию фронта. Кажется, сделали все, чтобы наверняка выйти к цели. Но вскоре над населенным пунктом Бабичи группа попала под зенитный обстрел.

Первая мысль - развернуться и ударить по этой проклятой батарее. Но сознание долга взяло верх над чувствами: мы были посланы с другой задачей, и ее нужно выполнить. Батарею же можно уничтожить на обратном пути.

Когда дымки разрывов остались позади, я запросил по радио ведомых:

– Как обстановка?

– Все в порядке, - ответили летчики.

Перед Замостьем воздушный стрелок лейтенанта Бабкина сержант В. Орехов вдруг дал ракету. Она прочертила небо, и вся наша группа увидела, что на встречно-пересекающихся курсах с нами сближаются четыре "мессера". Истребители выполнили маневр и зашли с задней полусферы. Мы встали в оборонительный круг. Короткими прицельными очередями воздушные стрелки отогнали противника.

– Сейчас еще своих приведут, сволочи!
– растягивая слова, зло проговорил сержант Добров.

Что-то непонятное творилось с моим воздушным стрелком. За время наших совместных полетов впервые вражеские истребители были обнаружены не им. И почему-то сегодня в короткой схватке с "мессерами" я не услышал такой знакомой просьбы Доброва: "Круче вираж, командир. Еще круче!"

"Ладно, - решил я, - с Добровым разберемся дома, а сейчас надо приготовиться к штурмовке цели". На окраине Замостья, куда мы держали курс, размещался большой склад горючего. Его нужно уничтожить.

При подлете к цели внимательно осматриваемся. Ох как много надо увидеть за считанные секунды! Смотрю, нет ли поблизости истребителей противника. Прозеваешь-снимут ни за понюх табаку. Убедившись, что горизонт чист, перевожу взгляд на землю, ищу цель.

А гитлеровские зенитчики уже тут как тут. Навстречу под крылья штурмовиков потянулись гирлянды красных шаров - рядом рвутся снаряды. Со стороны, наверное, красивое зрелище. Но нам не до красоты. Попадание в самолет одного такого "шарика" - смерть для экипажа. Мы бросаем машины из стороны в сторону, стараясь уйти подальше от трасс. Наконец лейтенант Бабкин, выделенный для подавления зениток противника, заставил их замолчать. А мне и другим ведомым удалось выбрать подходящий момент для начала атаки. Сваливаю машину в пикирование и подаю команду:

– Атакуем!

Летчики последовали за мной. А через несколько секунд шестнадцать стокилограммовых бомб упали в районе хранилища, подняв багрово-черные султаны.

– Хорошо ударили, командир, вижу взрывы и пожары, - опять очень вяло доложил Добров.

О наших удачах воздушный стрелок обычно докладывал бодрым голосом, а тут вдруг как-то скис. "Что-то с ним случилось. Ну ладно, на аэродроме разберемся", - думаю я. А ведомые докладывают о большом пожаре в районе цели. Черный дым поднялся на километровую высоту. Значит, склад с горючим взлетел на воздух. Хорошо... И вдруг в наушниках шлемофона голос Доброва:

– Выше нас, сзади слева четыре "мессера"!

Вот это прежний Добров, его знакомый четкий, лаконичный доклад. Ни одного лишнего слова, и вся обстановка представлена точно. Это опять тот самый отчаянно смелый сержант Добров, которого я так люблю за отвагу и мастерство.

Уж он-то никогда не подводил в бою. Да, без драки с "мессерами" нам, кажется, не обойтись. Приказываю ведомым сократить дистанцию и интервалы. До линии фронта - рукой подать. Может быть, над этой огненной чертой, прикрывая наши наземные войска, патрулируют советские истребители?

До ряби в глазах всматриваюсь в даль. Эх, чертяки, молодцы! О радость! В ясном небе отчетливо вижу четыре "яка". Выше - еще четыре. Это Алабин со своими "маленькими". Слышу его голос по радио. Теперь и я кричу в эфир ведомым:

– Горбатые, смотрите - наши истребители!

Скорее к ним под защиту! Мы вылетали в десятибалльную облачность, тогда сопровождение нам не требовалось. Но за линией фронта облачность внезапно оборвалась. Что делать? Не возвращаться же обратно! Так и пошли на цель без прикрытия. Подобным образом мы ходили не раз и хорошо знали, как надо действовать при встрече с истребителями противника.

У полковника Смоловика, находившегося на своем командном пункте, тоже, видимо, было неспокойно на душе. Комдив выпускал нас в полет, предполагая, что он будет проходить в условиях десятибалльной облачности. Но когда стало ясно, что облака растаяли, Смоловик настоял, чтобы нам навстречу вылетели истребители.

До чего же радостно стало на сердце, когда мы увидели своих. И сразу догадались, кто выслал нам подмогу. Дорогой ты наш комдив, Валентин Иванович! Оказывается, ты не только можешь критиковать нас за ошибки в воздухе, выговаривать за различные упущения при обучении и воспитании подчиненных, но и умеешь в трудную минуту приходить на помощь!

– Юра, - тороплюсь обрадовать своего воздушного стрелка, - нас встречают наши истребители.

Добров промолчал. А потом слабым голосом доложил:

– Меня ранило, командир.

– Ранило? Где же это? Вероятно, когда нас обстреляли зенитки?
– спрашиваю Доброва.

– Наверное, там.

– Почему сразу не доложил?

– Так вы бы повернули обратно!

Вот, оказывается, в чем дело: Юрий не хотел, чтобы из-за его ранения сорвался боевой вылет. И пока мы летали, он, истекая кровью, продолжал выполнять свои обязанности, то впадая в забытье, то опять приходя в сознание. Приходилось только удивляться мужеству и стойкости этого девятнадцатилетнего паренька. Какой все-таки молодец мой Добров!..

– Добров, жив?

– Порядок, командир!

Понимаю, что до порядка далеко. Мне не нравится слабый голос воздушного стрелка. Нечего и думать о том, чтобы дотянуть до дома. Сержанту Доброву требовалась неотложная медицинская помощь. И как только под крылом самолета показался передовой аэродром истребителей, я немедленно пошел на посадку, доложив пo радио, что на борту тяжело раненный стрелок.

Сажусь и еще на выравнивании замечаю мчащуюся по кромке летного поля машину с красным крестом. Вижу и авиационных специалистов, спешащих к месту нашей посадки. Как можно мягче приземляю самолет. Но на пробеге его неожиданно повело вправо.

Убегая от вышедшего из повиновения штурмовика, бросились врассыпную мотористы, механики, техники. Чтобы не столкнуться с самолетом, резко затормозила и санитарная машина. Штурмовик развернуло чуть ли не на 180 градусов. Потеряв скорость, Ил-2 остановился на заправочной. Как потом выяснилось, здоровенный осколок зенитного снаряда пробил колесо да так и остался в ступице. Оттого машину и стащило с полосы.

Но все это стало мне известно потом. А первое, что я увидел, когда вылез на крыло самолета, - забрызганный кровью фонарь кабины воздушного стрелка и белое как мел лицо Доброва. Когда мы вытащили его из самолета и переложили в "санитарку", Юрий подозвал меня, жестом попросил наклониться и прошептал обескровленными губами: