Над тёмной площадью
Шрифт:
— Вы это всерьез? Я имею в виду ваши высказывания о людях — о том, что мир погряз во зле, подлости и обмане.
— Конечно же, я отвечаю за каждое свое слово. Всякий, имеющий глаза, видит, а имеющий уши — слышит.
И тогда Осмунд взорвался:
— Вы представляете собой еще большее зло, чем ваш братец. Вы еще более достойны презрения, чем он. Жизнь великолепна. Люди прекрасны — они мужественны и храбры, способны на жертвы, они готовы творить добро. Но среди них временами то тут, то там возникают жалкие, отвратительные существа, подобные вам и вашему брату. Условия жизни в наше послевоенное время создают почву для процветания таких, как вы и ваш брат. И эта ничтожная
Пенджли встал, подошел к Осмунду и вцепился пальцами в его рукав.
— Вы говорите как по писаному, я прямо заслушался, — сказал он. — Но не надо сгущать краски. Если вы считаете, что мир великолепен и в нем полно прекрасных людей, то я считаю, что мир порочен, лжив, гадок. Надо ли из-за этого ссориться? Вполне вероятно, что, если мы будем чаще видеться, вы сумеете убедить меня в обратном. Ведь вы же не убьете меня, как убили моего брата? Право, я этого не стою. И в конце концов, я вовсе этого не желаю. Что мне нужно? Всего каких-то несколько сотен фунтов в год и честь видеть вас иногда… Ну ничего. Вскоре я к вам снова зайду. Вот, оставляю вам свою визитную карточку. Кроме того, я буду вам писать. Уверен, мы с вами все уладим к нашему взаимному удовольствию. — Он дружески похлопал Осмунда по рукаву и направился к двери.
И тут одна за другой произошли три вещи, которые мне запомнились не слишком отчетливо. Осмунд схватил Пенджли за обе руки (но совсем не грубо) и задержал его. Поднявшись с кресла, я сделал то, в чем впоследствии ужасно раскаивался. А тем временем Хенч… Однако разговор о Хенче пойдет немного ниже.
Насколько я помню, я сделал следующее. Я не знал, каковы были намерения Осмунда. И просто боялся, что дальше последует еще одно убийство. В своем кармане, то ли просто по рассеянности, то ли по какой-то причине, таившейся в моем подсознании, я нащупал перчатки Хелен, подобранные мной в ее спальне, и, думаю совершенно безотчетно вытащив оттуда, держал их в руке.
И вот, как дурачок, я стоял и держал перчатки, занятый единственной мыслью: как Осмунд собирается поступить с Пенджли? И Осмунд их заметил. Его взгляд сосредоточился на них, словно в те секунды в его мозгу возникла какая-то связь, которая заставила его принять трудное для него решение.
Он посмотрел на меня. Я выдерживал его взгляд несколько мгновений, но потом опустил глаза. Это было как будто мы с ним перенеслись куда-то в уединенное место, где были мы одни, только я и он, — и, может быть, даже совсем не в этом мире.
Перчатки выпали у меня из рук. Они лежали на полу, у моих ног. Затем я услышал, как Осмунд заговорил с Пенджли, который не шевелился и не предпринимал никаких попыток освободиться. Он сказал ему:
— Ваше желание исполнится. Мы с вами никогда не разлучимся. Вы слишком опасны, чтобы позволить вам свободно жить и дышать в этом мире. Это, возможно, будет последний поступок в моей жизни — единственный порядочный поступок. Я сделаю так, что вы больше никому не будете опасны.
И третье, что случилось в тот момент, — Хенч, о котором мы все опять забыли, бросился к входной двери.
На пороге он оглянулся и выкрикнул истерическим голосом:
— Вы не видите, что натворили? Мы навсегда теперь в его руках! Я бегу в полицию, и потом вы будете мне только благодарны!
Несмотря на сумятицу, я сразу сообразил,
что должен был делать, ринулся за ним, но Хенч успел, сорвав с вешалки свою смешную, крошечную шляпу, выбежать на лестницу и с громким топотом устремился вниз, на улицу.Глава 11
В бутербродной
Я думал настичь Хенча на повороте лестницы, но меня оттеснила необычного вида толпа гуляк, которая с веселыми криками и хохотом проталкивалась мимо двери квартиры Осмунда на следующий этаж.
Это была целая процессия, состоявшая из ряженых обоего пола, одетых в маскарадные костюмы, отдаленно напоминающие одеяния древнегреческих богов. Я не мог разглядеть их как следует отчасти потому, что был слишком во власти личных переживаний, отчасти потому, что поверх псевдоклассических туник на их плечи были накинуты пальто и палантины, а отчасти и потому, что они с пением и радостными воплями спешили, обгоняя друг друга, наверх и там исчезали за лестничным поворотом.
Мимо меня протиснулось, наверное, десятка два людей, если не больше. Все они уже подзарядились коктейлями и были хмельные, веселые и, как водится, готовые раскрыть объятия всему миру и первому встречному.
Мне ничего не стоило пробиться сквозь эту толпу и догнать Хенча, если бы меня не схватил за руку полный пожилой господин с лицом, напоминавшим красную резиновую губку, и с золотой повязкой на голове, который меня спросил:
— Ваша фамилия не Эскот?
— Нет же, осел ты этакий, — кто-то закричал ему с лестницы, — наверняка не Эскот. Тот живет этажом выше!
— Соблаговолите примкнуть к нам, — очень торжественно изрек полный господин, все еще удерживая мою руку. — Рады вас приветствовать! Майор Эскот отличный парень. Добро пожаловать! Приглашаются все желающие.
В панике оттого, что я могу упустить Хенча, я попытался освободиться от ряженого.
— Вы как будто вполне приличный человек. Валяйте, присоединяйтесь к нам, мы все идем на вечеринку! — продолжал он.
Но тут кто-то крикнул ему:
— Скорей же, Тоби, дурак набитый, я жду!
Полный господин пришел в необычайное волнение, затрепетал и поспешил вверх по лестнице, одной рукой придерживая золотую ленту на голове. Я слышал, как на следующем этаже кто-то недовольным голосом стал делать ему внушение, а он в ответ бормотал оправдания.
Я мигом оказался на улице. Догнав Хенча, я ласково похлопал его по плечу.
Теперь, когда я снова был на площади, мне бросилась в глаза разительная перемена, происшедшая там за это время. После праздничного шума и пения в подъезде дома улица показалась мне темными водами подземной реки. Подняв голову, я увидел над огнями рекламы и затененными фасадами домов огромную черную тучу. Ее границы были резко обозначены. Она отсекла часть ночного, светящегося мягким синим цветом неба над театром «Омнибус», заволокла пространство над площадью, нависнув у меня над головой, и плыла дальше и дальше. Ветра не было, но холод пронизывал до костей.
Я обратил внимание на тучу, потому что, когда я коснулся плеча Хенча, он смотрел вверх. И еще я заметил, что вокруг нас почти никого не было. После моих предыдущих погружений в жизнь площади, когда здесь царило оживленное движение — подъезжали и отъезжали омнибусы, сновали прохожие, — эта тишина показалась мне зловещей. Все теперь укрылись за стенами домов, плотно набились в театры и кино, насыщались и бражничали по гостиницам и ресторанам, болтали и смеялись, шушукались и занимались любовью, играли в азартные игры на деньги, шумели, ссорились. Они находились вне опасности, и буря им была нипочем.