Надежда

У него было такое впечатление, что его высекли, как мальчишку. И кто! Люди, дружбу с которыми он счел бы за оскорбление, — хозяин притона и бандит.

Поправив галстук и всё еще испытывая нервную дрожь, репортер вышел на улицу.

Кларенс пошел по тротуару, глядя себе под ноги. Если этот Петух держит себя так, то что же должны представлять собой главари шаек! Он вспомнил, как кто-то рассказывал ему, что у Дзаватини есть собственная паровая яхта и трехэтажная вилла за городом. Тогда он не совсем поверил, считая это сплетнями. Но теперь видел, что это правда. Ведь из одного только порта бандит ежемесячно получал десятки тысяч долларов, А только ли порт был у него под контролем?

Разговор с Петухом продемонстрировал Кларенсу его собственное бессилие. Ведь он, репортер и честный человек, знал, что О’Лири — бандит, и еще множество людей знали об этом, и тем не менее гангстер свободно появляется в общественных местах и — более того — держит себя там полным хозяином.

Значит, бандиты могли бы, например, прийти к нему в дом, убить его, убить его жену и дочь, и ни у кого не было бы сил бороться с ними.

От этой мысли Кларенсу стало жарко. Он остановился и ослабил галстук. Выходит, что он всё это время жил в полной беспечности только потому, что бандитам не было до него никакого дела, как муравей, который, переползая дорожку, воображает, что он сильнее всех, и не знает, что в конце ее показался мальчик, готовящийся раздавить его.

Он поднял голову и огляделся. Улица была такой же, как две недели назад, до того как Докси направил его в порт. Так же катились по рельсам трамваи, облепленные щитами рекламы, мальчишка-газетчик на углу оглушительным голосом выкрикивал названия сенсационных статей, и разноликой массой шли прохожие, не слыша и не замечая этих выкриков. И неяркое осеннее солнце также освещало серый зернистый бетон зданий и пыльную листву тощих акаций в сквере.

Улица была такой же и не такой. Исчезло ощущение устойчивости. Никто из тех, кто шел навстречу Кларенсу или обгонял его, никто из этих прохожих в беретах, мягких шляпах, осенних шерстяных платьях или легких пальто, не мог быть уверен в своей безопасности. За всем, что было сейчас в поле зрения Кларенса, за толпами прохожих, за колоннами быстро бегущих автомобилей, за высокими зданиями со множеством окон стояла огромная зловещая тень гангстера с ножом в руке.

«А что, если, — подумал Кларенс, — что, если я остановлю сейчас кого-нибудь — вот хоть эту широкую спину впереди с покатыми плечами, в сером пиджаке? Что, если я остановлю этого человека и скажу ему, что я разговаривал с бандитом, с настоящим убийцей и знаю, где его найти? Что этот человек в пиджаке сделает? Наверное, посмотрит на меня удивленно и встревоженно и посоветует обратиться к полисмену. Потом остановится и будет долго провожать меня подозрительным взглядом… А если я остановлю женщину?.. Она испугается и поспешно пойдет от меня прочь».

Кларенс принялся размышлять о том, что получилось бы, если обратиться к полисмену. Тот тоже удивленно и недоверчиво посмотрит на него и укажет на полицейское управление. Там Кларенса передадут следователю, а тот потребует доказательств. Потом начнется длинный процесс. Петух или Боер, если речь будет идти о нем, выставят свидетелей, экспертов, защитников. И все они вместе докажут, что Кларенс либо лгун, либо клеветник, либо сумасшедший. Затем суд разойдется, и бандиты, посмеиваясь, выйдут на улицу. А ночью…

Репортер знал теперь, что ни один из тех блюстителей порядка, к которым он обратился бы, не сделает самого простого и естественного — не арестует и не обезоружит О’Лири или Дзаватини. И полисмены, и сыщики, и следователи пустят это дело по каналам закона, а эти каналы были уже теперь так засорены и испорчены, что вели совсем не туда, куда надо.

Вот если бы просто собрать всех этих прохожих, среди которых, несомненно, очень много честных, работящих людей, и кинуться к особняку Дзаватини и в бар на Восьмой авеню; кинуться, взять бандитов и не дать им укрыться за спасительную процедуру судебного следствия..

Кларенсу пришло в голову, что он скатывается на позиции какого-то примитивного анархизма. Он усмехнулся своим мыслям, потом закусил губу. А что же делать на самом деле?

Он вспомнил слова Докси: «Мы все знаем, что делают бандиты в городе. Почему же мы об этом напишем? Потому что у нас нет доказательств».

От начальника отдела мысли Кларенса перекочевали к редактору — мистеру Бирну. Странное соображение поразило Кларенса, и он замедлил шаги, задумавшись.

Между Бирном и О’Лири было какое-то, с трудом улавливаемое сходство. Оно существовало, несмотря на то, что Бирн был мал ростом и как-то рафинирован во французском духе, а Петух огромен и груб; несмотря на то, что один был образован, а другой едва ли не полуграмотен; несмотря даже на то, что один был издателем огромной газеты, а другой — уголовным преступником.

Репортер напряженно размышлял, и вдруг его осенило. Сходство было в манере разговаривать. Так же, как Бирн у себя в кабинете обращался в разговоре только к Докси, так и Петух, узнав всё, что ему нужно было, стал говорить только с хозяином притона. Бирн так же, как и О’Лири, чувствовал себя оскорбленным, когда репортер осмеливался о чем-то спрашивать его. Чертой, которая объединяла главного редактора «Независимой» и гангстера, была наглая уверенность, что они являются хозяевами жизни. И тот и другой знали, что сила на их стороне, и это избавляло их от необходимости считаться с другими. Разница состояла лишь в том, что у одного наглость была замаскированной, а у другого откровенной.

Это не могло быть врожденным свойством характера. Это было воспитано в этих людях их положением.

«Теперь я, кажется, двигаюсь к философии „красных“, — сказал Кларенс себе. — Не слишком ли много за один день?»

Ему стало стыдно своего бездействия. После смерти Бенсона прошло уже пять дней, а он не сделал еще ничего. Завещание грузчика лежало у него в столе, судьба Розиты Каталони была еще неизвестна, и в порту сотни грузчиков продолжали работать на банду негодяев.

Будет он или не будет продолжать борьбу?

Но Кларенс не успел ответить самому себе. В репродукторе над его головой прозвучал сигнал проверки времени.

Репортер взглянул на часы и побежал к автобусной остановке. Ему следовало прийти в газету уже десять минут назад.

Вечером Кларенс снова сидел у Барли.

Когда репортер рассказал о встрече с О’Лири и о своих впечатлениях, краснолицый лысый аптекарь покачал головой.

— Могло получиться и так. Понимал это Петух или нет, но ведь речь здесь шла вообще о борьбе с гангстеризмом. А в этих случаях враждующие шайки могут даже объединиться. Но я, признаться, думал, что результат будет другим.

— Что же делать? Я не могу махнуть на всё это рукой.

Барли молчал.

— Но вы не думайте, — сказал он наконец, — что бандиты так всесильны. Для вашего Бирна, например, Дзаватини или Петух просто щенята.

— Но почему же «Независимая» прекратила печатать материалы о положении в порту? Я уже представлял себе всё это так, что Дзаватини запугал Бирна.

— Ни в коем случае. — Барли усмехнулся. — И главный судья штата, и начальник полиции, и даже губернатор — всё это ставленники группы лиц, в которую входит и Бирн. Ваш шеф может сбросить гангстера одним щелчком. Они его держат, потому что он им нужен.