Надоело говорить и спорить

Одним словом, когда мы сдали картину, Шпаро несколько занервничал и стал говорить, что вышел замечательный фильм. Практически благодаря этой картине они получили награды, потому что вопрос об их награждении был уже очень долгим и достаточно скис к этому времени. А когда они привезли ленту и стали показывать, то многие вещи, так сказать, зазвучали. И в Италии эта картина получила на фестивале спортивных фильмов Гран-при.

«Отчего поет человек» (1981) – картина очень сложная и интересная. Сделали мы ее с режиссером Виктором Лисаковичем – это один из немногих профессионалов в нашей фирме, человек очень опытный, очень талантливый, много сделавший замечательных картин. Этот фильм он снял в Тольятти на фестивале политической песни памяти Виктора Хара. Но фильм снят как история вокально-инструментальной группы, которая готовится к фестивалю.

Мы привыкли к тому, что когда начинают снимать какую-нибудь вокально-инструментальную группу, какого-то героя, то он в конце картины не умрет, он победит наверняка. И Витька стал снимать такую картину. Называлась она «Взлетная полоса» – о группе ВАЗа. В общем, они там какие-то свои виавские песни поют, совершенно никому не известные. Но самое интересное, что снимал он их документально, и документально они проиграли конкурс. То есть он снял историю поражения, и снял это так забавно, что картина в итоге вышла очень интересная. Там свои знаменитости, в политической песне. «Баллада» свердловская, потом такой Витаутас Бобрявичус из Каунаса, замечательный певец… В общем, там свои законы жизни. В Тольятти они регулярно проводят фестивали политической песни, я даже однажды был в жюри.

Наверное, «Город под Полярной звездой» (1982) – это последняя картина, снятая мной о Кировске, потому что я их снял уже три. И далее повода ездить за казенный счет в Кировск, кататься на лыжах и видеть друзей у меня нет. Я действительно очень люблю этот город и бываю в нем почти ежегодно.

В этой картине было две моих песни. Как раз была написана новая песня «Забудутся песни и споры…» («Хибины») и «На плато Расвумчорр» – старая песня в аранжировке. Обе песни с моей музыкой, и один очень милый молодой человек, Алик Гольштейн, мне помогал сделать оркестровку этих песен, а также все, связанное с музыкальной канвой всего фильма.

Это был 1982 год. Я приехал в Кировск на следующий год после того, как я там довольно неприятно «сломался» на лыжах, и этот год для меня был тем важен, что я прошел ту же трассу в том же месте. Это первое, что я сделал, – иначе я не мог восстановиться психологически. Мне было очень трудно восстановиться, но я все это проделал и стал замечательно кататься.

Картина была большая, много раз снимаемая внизу и вверху, шла с некоторыми сложностями. Там есть эпизоды, в которых участвуют официальные лица: мэр города, с мэром на склоне горы, с ним же в кабинете. Это целая область – взаимоотношения автора и героя, в частности, в документальном или телевизионном кино или на телеэкране. Но здесь как раз не очень удачные примеры в том смысле, что Василия Ивановича, о котором идет речь (фамилия его Киров, кстати говоря), как раз мне не удалось «победить». В быту и в работе – это очень хороший, свободный, свободномыслящий, образно говорящий человек. Но как только включается камера, он говорит: «Наш город на вечной мерзлоте…» Какие-то банальности – штампованные, неинтересные.

Тут есть ряд методик. Одни снимают, говоря, что не снимают, и не снимают, когда говорят, что снимают. Я, например, предпочитаю просто говорить то, что я прошу от них. Но есть и высшая алгебра – когда человек добивается того, чего я, кстати говоря, не умею: когда человек не просто говорит, а как бы генерирует свой образ, себя в документальном кино. Иногда такие вещи у меня выходят, но это с очень пластичным, податливым «человеческим материалом», когда я чувствую, что это можно сделать. Но это редко бывает.

Я лично никогда не пользовался скрытой камерой. Я пользовался камерой как обманом, что бывало в тупиковых ситуациях. У нас некоторые ребята используют скрытую камеру, но, во-первых, качество не очень хорошее, во-вторых, тут есть моральная сторона, которую мы часто обсуждали. В общем, как-то она у нас не очень идет. Скрытая камера хороша для провокаций. Там она очень хороша: легла старушка на мостовой, и народ проходит мимо нее… Это снимать скрытой камерой – замечательно, а вот так вот, в беседе, – ну, с преступником каким-нибудь, пожалуй, можно.

1983

Авиация – несостоявшаяся любовь

Первый самолет, точнее, первый летающий аппарат тяжелее воздуха, который я увидел в своей жизни, был самолет под названием «Максим Горький», в то время крупнейшая – восьмимоторная – летающая система. Но я, естественно, не могу об этом помнить в связи с тем, что мне было полгода, и моя матушка возила или носила меня на Ходынское поле, где она сама любопытствовала на самолеты, и при этом присутствовал я.

А вообще с первыми самолетами я, как и многие дети моего года рождения, очень близко познакомился в 1941 году, когда они появлялись над крышами наших домов, и тогда это знакомство было вынужденным и очень внимательным. В Москве в то время распространяли такие книжечки – довольно толстые, длинненькие – назывались они «Силуэты самолетов». В этой книжке были представлены силуэты всех самолетов люфтваффе и ВВС Красной Армии. Это чтобы знать – кто летит, и чтобы знать – прятаться или нет, сбивать или нет. Эта книжка попадала к нам во дворы на Сретенку для добровольных народных дружин, которые дежурили на чердаках для тушения зажигательных бомб. Она была в их пользовании и, естественно, в пользовании нас – мальчишек. Поэтому мы совершенно досконально знали все самолеты, и я до сих пор могу совершенно четко определить силуэты «Мессершмитта-110», «Юнкерса-87», «Юнкерса-88», «Хейнкеля-111», то есть самых распространенных самолетов, не говоря уже о «Мессершмитте-109». Ну и, естественно, советские «ястребки», как их называли в то время: МиГ-3, Як-1, естественно, И-15 и И-16 (так называемая «чайка»). Это все мы тогда знали назубок. Потом по фотографиям в газетах и различных других изданиях мы знали и англо-американскую воздушную технику, воевавшую в то время.

В 1941 году в конце лета на площади Революции буквально рядом с фонтаном был выставлен самолет «Юнкерс-88». Он где-то был сбит, совершил вынужденную посадку и как-то мало пострадал. Перевезенный, он лежал без шасси посреди этой площади. К нему допускались люди, и гигантские толпы смотрели на этот самолет. Ну и, наконец, были очень популярны выставки трофейной немецкой техники, которые стали появляться в последующие годы войны в Центральном парке культуры имени Горького в Москве, в ее числе было много танковой и авиационной техники. Я уж не помню, с разрешения ли (думаю, что скорее всего без разрешения), но во всяком случае мы проникали в кабины этих самолетов, всячески лазали там и развлекались.

С таких не очень веселых позиций авиация вошла в жизнь мою и моего поколения, и когда я стал подрастать, никаких сомнений у меня не было в том, что я стану либо авиаконструктором (типа Ильюшина), либо летчиком, либо футболистом. Этот набор составлял все, что могло меня прельщать в этой жизни.

В седьмом классе мы с моим товарищем по парте сконструировали самолет, который назывался ВиЛ: Визбор и Левинский. В связи с тем, что были Микоян и Гуревич, мы поняли, что можно конструировать вдвоем. Как ни странно, этот самолет был типа «утка», то есть двигатель и толкающий винт у него были расположены сзади. У меня до сих пор есть проект этого самолета. Естественно, кабина была впереди, с очень хорошим обзором, стабилизатор тоже был вынесен вперед. Ну, в общем, этот проект, потом не получивший никакого развития, был как-то на уровне передовой техники. Мы уже подготовили к нему различные тактико-технические данные. Короче говоря, интерес к авиации был очень глубок, тем более что началась эра реактивной авиации, которая была близка уже к фантастике: какой-то самолет с двумя дырками спереди и сзади может летать с диким грохотом… Первые послевоенные парады подтвердили эти странные слухи, что самолеты без винта могут летать и могут существовать.

Все это привело к тому, что я пошел учиться в 4-й московский аэроклуб при МАИ в связи с тем, что я там рядом жил, и стал заниматься на отделении пилотов. Занятия в классах были не столь интересные, как занятия на различных аэродромах, в основном в Тайнинке и в Крюкове. Учебные самолеты были По-2, оклеенные еще с войны защитным перкалем. Сейчас мне даже трудно описать всю обстановку невиданной романтики, которая охватывала всех нас, когда мы подходили к этому самолету или ухаживали за ним, обслуживали его или, не дай бог, садились в него. Сейчас, когда воздушное путешествие стало чем-то вроде поездки на трамвае, трудно представить волну романтики, когда молодой человек, живший в столице и поглощавший материальные ценности, мог столкнуться с таким техническим изделием, как самолет, и попытаться им овладеть.