Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982
Шрифт:
«Армения была перекрестком веков и судеб, катастроф и взлетов, варварства и прозрения, и каждый камень на ее дорогах имеет следы крови и огня, следы взгляда гения и мозолей строителя. Надо уметь только вглядываться в эти обожжённые благословенным солнцем камни. Надо только уметь читать по этим камням живую душу истории народа, его борьбы и страданий, его мужества и терпения, его неистребимой веры в торжество своей судьбы».
Михаил Дудин
Мой Карабах – частица этой земли. Там царит сейчас тирания. Ему не привыкать к обидам, злым поветриям. Все видел он: гонения на людей, на туту, даже на ослов. Но люди, гонимые судьбой, не покорились ей, остались на своей земле, тута в свой срок приносит свои дары –
Край мой болен, он деградирует с катастрофической быстротой. Жаворонок с его плеча взлетел. Он в воздухе, ждет перемен, чтобы снова сесть на свое обетованное место. Помогите, люди. Край мой ждет лекаря, ждет своего жаворонка, улетевшего с его плеча…
… И все-таки, как быть? Как быть писателю, который не может молчать, но и не в силах что-нибудь изменить. Писателю, которому заказана дорога в Карабах. Писателю, которого со всеми его книгами спокойно перевешивает на чаше весов оборотень, лишенный всех человеческих качеств, но наделенный властью, длинной палкой, способной пресекать любое словопрение ударом по темени…
И все-таки мы ждем чуда, жаворонка на нашем плече, на земле Карабаха.
«Дружба народов». Неправда ли, какая замечательная расхожая фраза? Союз народов – как это здорово. Не случайно этот союз стал нашим гербом, нашим самым большим достоянием, величайшей силой советского общества. И мы знаем, какие трудные роды были у этой дружбы. Она рождалась в классовых битвах против самодержавия, в борьбе за победу Октября, крепла на стройках пятилеток, закалялась в огне Великой Отечественной войны.
Но мы умеем, наделены удивительной способностью, сохранив внешнюю оболочку, в корне изменить содержимое, суть.
Что остается от нашей дружбы, от всех её достижений если берешь в качестве примера Карабах, Баку, Кировабад, Нахичеван? Это только в одном Азербайджане. Ничего. Мыльный пузырь, посильнее дунь, и лопнет, разлетится тонюсенькая оболочка. Впрочем, здесь он, кажется, уже лопнул.
Обратимся к фактам. Из Азербайджана армяне бегут. Бегут не только армяне, но они составляют главный отряд в этом потоке беглецов. Бегут от пожара, разожженного новоявленными националистами, от ататюрков, не сбросивших еще с себя красноармейских коммунарок, – так удобнее обманывать легковерных судей. Это бегство людей от расправы над ними под сурдинку елейных разговоров о дружбе, братстве, интернационализме.
Мы удивляемся, как Ленин мог поверить в скоморошество Ататюрка, перекрасившего себя в революционера, в красного, и не удивляемся вере в Гейдара Алиева. Алиев тот же Ататюрк, еще не сбросивший с себя коммунарки.
Дружба народов. Мы постоянно говорим о том, чего нет, не существует на практике. Нынешний 75-ый год – год триумфального шествия азербайджанского национализма, азербайджанского пантюркизма. Такого разгула национализма, такого бегства армян из республики не было никогда раньше, даже при свирепом Багирове.
Л. И. Брежнев как-то в одной из речей говорит: «Мы были и остаемся непримиримыми к любым проявлениям национальной розни, шовинизма, национализма». Слова, слова! Я не раз лично обращался к Брежневу, указывая на вопиющие факты проявления национализма в Нагорном Карабахе – и полное молчание. Никакой непримиримости к проявлениям национализма за ним я не заметил. Всё тот же оптический обман. Внимание. К великому нашему достоянию – дружбе народов, подведён бикфордов шнур. Одним концом он зажжен. Остановите огонь, взорвёмся!
Я тянусь к этому шнуру, хочу сбить огонь, но меня бьют по руке. Что ты лезешь, несмышлёныш?
Говорят, нельзя вступить в войну, не имея шансов
на победу. Не согласен. Нужно вступать в бой, если даже знаешь, что твоя смерть ничего не изменит.И я ползу, ползу к этому опасному шнуру. Вперед, старина, и никаких шансов на победу.
Помнится, в двадцатые годы, при мусаватистах, когда вспыхивали армянские селения, подожжённые азербайджанцами, дядя садился на коня и направлялся в Новрузлу – азербайджанское село, где у него стоял винный завод. Он покупал там на корню виноград и давил. Я говорю об известном в Карабахе виноделе Арутюне Оганесяне, о котором не раз писал.
– Куда ты, Арутюн, неровен час, пристрелят в дороге!
На все эти предостережения он отвечал односложно:
– Меня азербайджанцы не тронут. Я никому из них не причинил зла.
И, хлестнув коня, ехал своей дорогой. Но думаю, что дядю не трогали не из-за того, что он не делал им зла. Никто из армян не делал им зла. Не в этом дело. Дядя тогда был очень нужен азербайджанцам. В то время азербайджанцы еще не производили вина, без дяди виноград пропал бы. И эта нужность дяди была его щитом.
Я собираюсь в Карабах. Можно ли мне сегодня совершить такую поездку, не опасаясь за жизнь? Моя нужность Карабаху не стала моим щитом.
Никак не могу постигнуть смысла спора. Речь идёт о месте Карабаха: где ему быть, в составе Азербайджана или Армении? Оставим в стороне вздорность предмета спора – такого вопроса не существует. Место Карабаха определено самой историей, его кровной связью с родной армянской землёй, с Арменией. Поговорим о сути спора. Почему-то те, кто считает, что место Карабаха в составе Азербайджана – интернационалисты, а другая сторона, придерживающаяся противоположного мнения, – националистическая. Где логика, намёк на логику, хотя бы капля здравого смысла? Нет его, этого здравого смысла, как нет его, впрочем, во всей нашей обыденной жизни. А спор продолжается. Как у тех средневековых схоластов, спорящих о том, сколько чертей можно поместить на головке булавки. Достойных учеников нашли бы они себе в лице схоластов из Нагорного Карабаха.
Я живу в Армении, уже почти без права выезжать в Карабах, живу как бы в эмиграции. Такие созданы условия. Но Карабах по-прежнему продолжает оставаться для меня источником нравственных и творческих сил. Я всегда чувствую себя его сыном, и чем больше притесняют его, тем больше ощущаю в себе эту родственность, эту близость, неизменную к нему любовь. Этой любви к родному мне краю не могут заглушить ни суета Кеворкова, ни злобная рука его душеприказчиков. Я, пишущий эти строки, верю, что правда победит, справедливость восторжествует, что древняя земля Карабаха освободится из плена, снова вернётся к своей праматери, к несчастной Армении.
Равнодушие Москвы к несправедливости не имеет предела. Какой бы конфликт в Карабахе не возник, он кончается поркой армян. Я не помню случая, чтобы армянин, обращаясь в Москву со своей правдой, добивался чего-нибудь, хоть самой мизерной справедливости. Приведём такой анекдотичный случай с изгнанием из области и исключением из партии кандидата филологических наук Жана Андриана. Баку отказал Карабаху включить в список для государственной охраны многие армянские памятники старины, в том числе знаменитые церкви Акулеци и другие, мотивируя тем, что это религиозные очаги, где одурманивали народ и т.д. Правда, единственную мечеть в Шуше… превратили в музей. Жан Андриан работал в управлении культуры. При обсуждении этого вопроса обронил: «Можно подумать, что в шушинской мечети в то время проповедовали марксизм-ленинизм». Этого было достаточно. «Ереванизм»… А чем не анекдот другая история? Ерванд Багдасарян, заместитель председателя облисполкома, поехал в Ереван, защитил кандидатскую, а вернулся – уже не у дел. Прогнали с высокой должности. Так поздравили его товарищи, руководители области.