Наемный убийца

Его снова потянуло туда. На душе стало легче, когда он закрыл за собой дверь и опять очутился в тесном пространстве между огромной кроватью и стеной. Тревога, щемившая сердце, отступила. Он снова обрел способность размышлять. Принялся обследовать комнату, тщательно, сантиметр за сантиметром. Даже передвинул радиоприемник на умывальном столике. И тут услышал, как скрипнули ступени. Приложив ухо к двери, прислушался. Кто-то – он решил, должно быть, Эки – медленно поднимался по лестнице, с неуклюжей осторожностью преодолевая ступеньку за ступенькой; затем прошел через площадку и теперь, видимо, стоял тут, прямо у двери; прислушивался; ждал. Невозможно поверить, что этим старикам нечего опасаться. Ворон пошел вдоль стен комнаты, протискиваясь вдоль кровати, касаясь пальцами глянцевых обоев; он когда-то слышал – бывает, обои наклеивают поверх углубления в стене. Так он дошел до камина и отомкнул медную дверцу.

В камине он обнаружил наполовину втиснутое в дымоход тело женщины: ноги на каминной решетке, головы не видно – она в дымоходе. Первая мысль была – о мести; если это – она, если она умерла, застрелю обоих; буду стрелять туда, где боль сильнее всего, чтоб смерть была мучительной и долгой. Он опустился на колени и стал осторожно высвобождать тело.

Руки и ноги были стянуты веревкой, старая хлопчатобумажная майка всунута между зубами и завязана узлом на затылке, глаза закрыты. Первым делом он разрезал кляп; не понять было, дышит она или нет; он обругал ее:

– А ну, сука паршивая, очнись! Давай просыпайся! – И наклонился над ней, моля: – Ну очнись же, очнись…

Отойти от нее он боялся, а воды в кувшине не было, ничего нельзя было сделать; разрезав и сняв веревки, он просто сидел на полу, устремив глаза на дверь: одна рука – на рукояти пистолета, другая – на груди девушки. Когда рука ощутила слабое движение – девушка дышала, – он вдруг понял, что жизнь возвращается и к нему.

Она не сознавала, где находится; произнесла:

– Пожалуйста. Солнце. Слишком ярко.

Солнца в комнате не было вовсе; темнело; скоро нельзя будет букв в книге разобрать. Он подумал: они продержали ее в этом склепе целую вечность – и положил ладонь ей на глаза, защищая от скудного света, сочившегося в комнату на исходе серого зимнего дня. Она сказала:

– Могу заснуть. – Голос звучал устало. – Воздух. Можно дышать.

– Нет, нет, – сказал Ворон, – надо выбираться отсюда. – Но он совершенно не ожидал, что она вот так просто согласится:

– Да. Куда?

Он ответил:

– Вы меня не узнаете. Мне-то некуда деваться. Но вас я отведу в одно место, где безопасно.

Девушка сказала:

– Я узнала много всего.

Он подумал: она говорит о таких вещах, как страх, смерть. Но как только голос ее окреп, она пояснила, вполне четко:

– Это тот человек, о котором вы говорили. Чамли.

– Так вы меня узнали, – сказал Ворон.

Она не обратила внимания на его слова. Казалось, все это время там, во тьме, она повторяла в уме то, что должна сказать, когда ее найдут, сказать сразу, потому что нельзя было терять ни минуты.

– Я догадалась, где он работает. В какой-то компании. Сказала ему. Он перепугался. Должно быть, правда там. Только я забыла, как называется. Надо вспомнить. Обязательно.

– Не беспокойтесь, – сказал Ворон. – Вы – молодчина. Само вспомнится. Только как это вы тут с ума не сошли… Господи! Храбрости вам не занимать.

Она ответила:

– Я все время помнила, до этого момента. Я слышала, как вы меня ищете. Здесь, в комнате, а потом вы ушли, и я все забыла.

– Как вы думаете, сможете вы идти?

– Конечно, смогу. Надо спешить.

– Куда?

– Я все спланировала. Я вспомню. У меня было много времени все продумать.

– Можно подумать, что вы вовсе не испугались.

– Я знала, меня найдут. Я очень торопилась. Нам нельзя терять ни минуты. Я все время думала о войне.

Он повторил с восхищением:

– Храбрости вам не занимать.

Она принялась двигать руками и ногами, методично, словно следуя заранее продуманной программе.

– Я очень много думала об этой войне. Я когда-то читала, только потом забыла, что грудным детям нельзя надевать противогазы, потому что им не хватит воздуха. – Она встала на колени, придерживаясь рукой за его плечо. – Там, в трубе, было очень плохо с воздухом. Так что я все могла ярко себе представить. И подумала: мы должны это остановить. Кажется, глупо, да? Нас только двое: что мы можем? Но ведь больше некому, правда? – И добавила: – Ой, у меня иголки в ногах. Очень больно. Значит, прихожу в норму. – Она попыталась встать на ноги, но не смогла.

Ворон внимательно к ней присматривался. Спросил:

– А о чем еще вы думали?

Она ответила:

– Я думала о вас. Жалела, что пришлось вот так уйти, вас бросить.

– Я думал, вы пошли в полицию.

– Зачем? Я ведь на вашей стороне.

На этот раз ей удалось встать, держась за его плечо.

Ворон сказал:

– Надо выбираться отсюда. Можете идти?

– Да.

– Тогда не держитесь за меня. Кто-то стоит там, за дверью.

Он встал у двери, сжимая пистолет в руке. Прислушался. У них – у тех двоих – было много времени, чтобы составить план действий, гораздо больше, чем у него. Ворон потянул дверь, она открылась. Было почти совсем темно. Он никого не увидел на площадке. Подумал: старый черт стоит где-то сбоку, с кочергой в руке, метит, куда бы ударить. Пробегу. И сразу же упал, запнувшись о протянутую над порогом бечевку. Он успел только подняться на колени, пистолет остался на полу; не смог вовремя увернуться – Эки ударил сбоку, удар пришелся в левое плечо. Боль сотрясла все тело, он не мог пошевелиться, успел только подумать: сейчас ударит по голове, я совсем спятил, должен был догадаться про бечевку – и тут вдруг услышал, как Энн говорит:

– Бросьте кочергу.

Ворон с трудом поднялся на ноги; девушка успела схватить пистолет с пола и держала Эки под прицелом. Пораженный, он сказал ей:

– Вы молодчина.

Снизу, из-под лестницы, раздался голос старухи:

– Эки, ты где?

– Дайте мне пистолет, – сказал Ворон, – ступайте вниз; старой карги нечего бояться. – И стал спускаться по лестнице вслед за ней, пятясь и держа Эки под прицелом; но старики уже порастратили пыл и больше ни на что не отважились. Ворон сказал с сожалением:

– Если бы он бросился за нами, я всадил бы в него пулю.

– Я не огорчилась бы, – ответила Энн, – я и сама могла бы это сделать.

Он повторил:

– Вы – молодчина. – Он совсем забыл про полицейских рядом с домом, но, взявшись за ручку двери, вспомнил. И сказал: – Мне, может, придется удирать, если на улице полиция. – И, чуть поколебавшись, доверился ей: – Я нашел место, где укрыться на ночь. На товарном дворе. В сарае, им сейчас не пользуются. Буду вас ждать вечером у забора, в пятидесяти ярдах от станции.

Он приоткрыл дверь. На улице никто не пошевелился; они вышли вместе и пошли прямо по середине дороги, в пустоту густеющих сумерек. Энн спросила:

– Вы не заметили человека в дверях напротив?

– Да, – ответил Ворон, – я его видел.

– Мне показалось, он похож… Только как это может?..

– В конце улицы – еще один. Полицейские. Это точно; только они меня не узнали. Если б узнали, попытались бы взять.

– Вы стали бы стрелять?

– А то! Только они не знают, что это я. – Он засмеялся, и вечерняя сырость освежила ему горло. – Я их здорово одурачил.