Наглый

Глава 11

Максим ест нехитрый ужин из овощного салата и спагетти с сыром, в то время, как я ковыряю вилкой, размазывая содержимое по тарелке, и смотрю на него. И думаю. Ну что у нас может быть? Между нами? Ничего ведь хорошего. И ни к чему это не приведет.

Но так хочется нырнуть в этот омут с головой.

— Почему ты не ходишь в школу? — Спрашиваю, когда с ужином покончено, а на плите стоит чайник.

— Не хочу. — Максим говорит таким тоном, будто я ему предложила выпить противную микстуру от кашля. В этот момент он больше всего похож на мальчишку — капризного и непокорного.

— А если серьезно?

Он наклоняет голову и зарывается пальцами в волосы, ерошит их, вздыхает с усмешкой: — Да все ты знаешь. Как будто это тайна для тебя? — Поднимает голову от стола и смотрит своими невозможно синими, как полуденное небо в июне, глазами. — Не заставляй меня… говорить это вслух.

У меня в груди ёкает и дышать получается через раз. Хотя мне множество раз говорили слова и слаще и красивее, и мужчины были достойные, только вот отклика в душе не было.

— Максим, ты ведь понимаешь, что отношения между нами невозможны.

— Я очень быстро повзрослею.

— Я всегда, всегда буду старше тебя.

— Мне не важно сколько тебе, не важно, понимаешь? — Упрямый. Он встал из-за стола и оказался рядом в одно короткое мгновение. Присел на корточки, обхватив мои колени, и теперь смотрел снизу вверх. — Мне нужна ты.

— Во-первых, Юлия Сергеевна. — Я убираю его руки и встаю. Иду к плите, чтобы выключить закипевший чайник, а еще чтобы перевести дыхание и немного успокоиться. — А во-вторых, как же Ира?

— Никак. Мне на нее пофигу, как и на всех остальных. Я хотел, чтобы ты ревновала. — Он оказывается уже за моей спиной, пока я разливаю по чашкам чай.

— Ладно, давай предположим — только предположим! — что мы вместе. Через десять лет мне будет почти сорок, а тебе еще не будет и тридцати. — Я повернулась и теперь уже я смотрю на него снизу вверх.

— Я отращу бороду. — Улыбается широко. — Могу перекраситься в седой. Так даже модно.

— Максим, ты можешь быть серьезным?

— Могу. Я все могу, если ты попросишь. — У него в глазах сияют звезды, разливаются моря и рождаются целые вселенные. В них невозможно не смотреть, не утонуть без возможности выплыть. Это странное чувство, когда не можешь с собой совладать, когда хочется быть ближе, чувствовать кожей жар его тела, поддаться искушению и послать в пропасть свои принципы.

Но… нельзя, я просто не имею права.

Я поправляю у него на лбу непокорную прядь, приглаживаю волосы, наслаждаясь их упругой жесткостью, и говорю то, что должна была сказать с самого начала:

— Тогда ходи в школу, исправляй прогулы, веди себя на уроках хотя бы тихо. — От моих слов синий взгляд меркнет и тускнеет. Он отклоняет голову от моих рук и идет к окну. Долго смотрит в густую черничную синь позднего осеннего вечера, прислонившись лбом к стеклу.

— Ну почему ты просишь об этом? — Поворачивается ко мне лицом. Смотрит пристально, с прищуром. — Ок, хорошо. А что взамен?

— Взамен? А разве что-то обязательно нужно взамен? — Я теряюсь немного с ответом. — Ты еще и торгуешься? — Все-таки он наглый, как грязный уличный кот, которого пустили на порог погреться, а он уже сидит на столе, оставив грязные разводы на белой скатерти.

— Да. — Он снова оказывается рядом. Его руки ложатся на мои плечи, большие пальцы чертят на ключицах и шее узоры, от чего у меня волнами мурашки и дробно сердце о ребра. — Я хочу тебя, хочу проводить с тобой время, встречаться — говорит приглушенным мягким, как бархат, голосом.

— Нет. Ты мой ученик и ты несовершеннолетний…

Он хватается за эти слова, не дав закончить:

— То есть, если бы мне было восемнадцать, ты бы согласилась?

— Нет. — Машу головой, но как-то слабо, что и самой не особенно верится. Ох, и почему же я не могу быть достаточно убедительной?

— Ты врешь. — Он обхватывает мое лицо и заставляет посмотреть в глаза. — Я вижу это в твоих глазах. Да ты бы меня и на порог не пустила и гнала бы, как щенка бездомного, если бы не чувствовала ко мне ничего. — Его губы так близко от моих, почти касаются при каждом слове. — И этого бы тоже не разрешила…

Поцелуй выходит легким, неспешным. Он, словно дает мне шанс отказаться, оттолкнуть его.

— Скажи, что я тебе не нравлюсь… — Прикосновения губ становятся настойчивее. Мне кажется, что я скоро задохнусь. — Скажи… что ничего не чувствуешь, чтобы я поверил… тогда я отстану.

Я знаю, что должна сказать, но язык будто прирастает к нёбу.

— Максим!

— Вот видишь. Ты не можешь. — На губах довольная улыбка и снова, будто лампочки зажигаются в глубине синих глаз.

— Поговорим об этом, когда тебе будет восемнадцать, и когда ты окончишь школу, — Я отстраняюсь и отхожу от него на пару шагов. — А сейчас ты должен вести себя со мной, как и положено: я — учитель, ты — ученик. И ничего больше. — Демонстративно смотрю на часы на руке. — Уже поздно. Тебе пора уходить.

Уже на пороге, неспешно натянув куртку и стоя в проеме открытой двери, он оборачивается со словами:

— Я подожду до своего дня рождения.

Он бодро сбегает по ступеням вниз, а я прислоняюсь к двери спиной почти без сил. Слишком много всего произошло за этот день. А я и так на нервах в последнее время.

Мне долго не спится. В темных углах квартиры мерещится что-то страшное, жуткое и телевизор совсем не отвлекает. То вдруг волной нахлынут воспоминания о странном разговоре с Максимом, и я себя ругаю в миллионный раз за то, что вела себя как дурочка малолетняя. А то вспоминаются его поцелуи, его руки на моих плечах, его гипнотически-завораживающие взгляды, и жар разливается по телу. В общем, уснула я почти перед самым будильником.

Кажется, все наладилось. Максим ходит в школу, закрывает пропуски и исправляет плохие оценки. Правда, я все также ловлю его взгляды на себе. Только теперь в них ожидание напополам с обещанием. И что с этим делать? Я уже измучалась от постоянных мыслей, разрываясь между желаниями и запретами. «Нужно быть сильной. Время все расставит по своим местам» говорю себе ежедневно. Помогает, но с трудом.

Плохой день обязательно начинается с чего-то мелкого — пролитого кофе или обожженного об утюг пальца, непослушных волос и темных — как ни замазывай — кругов под глазами. Я не успеваю зайти в школу, как у меня начинает звонить телефон. Директор. Странно. Неужели что-то случилось? Предчувствие чего-то плохого опалило щеки и неприятно кольнуло под ребрами.

— Доброе утро, Евгения Андреевна.

— Юлия Сергеевна, зайдите ко мне в кабинет. Немедленно. — Сказано было очень холодно, даже немного неприязненно. И не дожидаясь от меня ответа, она просто сбросила вызов.

Я прохожу в приемную прямо в пальто. При виде меня секретарь таращит глаза, и в целом смотрит с таким ехидным высокомерным выражением, что у меня в животе противно скручивается. Евгения Андреевна стоит у окна, когда я вхожу в кабинет. Она поворачивается ко мне, и я вижу, что она очень нервничает, сильно зла. Губы поджаты, брови сильно нахмурены, а обычно румяные щеки сейчас бледные. Такое лицо у нее бывает очень редко, в моменты совсем уж за гранью.