Наиль. Маг и попаданец

— Вовремя ты меня оттолкнул, — сказал я с чувством благодарности. Ведь был на волосок от гибели.

— Вовремя ты меня дернул в портал, — ответно поблагодарил Петрович и признался: — Не успевал я, самую малость не успевал.

Замолчали. Время разговоров кончилось. Послышался противный звук сирены машины скорой помощи. Я поморщился, а Петрович поднялся.

Сразу понял, что он собирается уйти. Стало тоскливо, но знаю, что так будет правильно.

Крепкое двойное рукопожатие. Сначала, как в ЪМире пожали запястья, потом как дома — ладони.

— Ну, что ж, виконт Наиль, прощай. Еще свидимся.

— Прощай, о Великий Мастер Пустоши.

С грустью смотрел, как фигура сержанта в цветастой мантии поверх советской военной формы исчезла за деревьями парка им. Горького нашего захолустного города Энска.

И чем дальше уходил Петрович, тем сильнее кружилась голова, слабело тело и сильнее дергала за нервы боль в сломанных костях левой руки. Как будто только его присутствие лечило меня. Почему «как будто»? Так и было. Его магия ушла вместе с ним, а моя магия... Я выложился в ноль, там в пустоте портала, вытаскивая нас из Бездны.

Хоть волком вой. Не маг я больше. Придется привыкать быть обычным человеком. Эх. Не смахнешь теперь боль легким движением пальцев.

Блин, чем тут люди лечатся? Таблетки-микстуры-уколы. А-а-а, хочу обратно в Пустоши, Королевства, Лисье в Девятиземелье. Да хоть в космос к штурману. Пипец.

Боль съела руку и взялась за голову.

Посмотрел больными глазами на представителей в форме медиков и полиции. Попытался судорожно придумать отмазку. Версия «играли в ролевые игры…» слишком двусмысленна, а «шел, поскользнулся, очнулся, гипс» — слишком известна.

— Ничего не скажу без моей мамы, — хрипло заявил, перед тем как провалиться в спасительную темноту обморока.

Глава 54 new

Перелом руки оказался сложным и нерв дёргало так, что он, не стесняясь, стонал от боли.

Врач равнодушно бурчал над ухом что-то из серии: «потерпи, немаленький» и «будь мужчиной». Тогда Наиль вспомнил все пиратские и охотничьи ругательства магического мира и стал ругаться, вместо стонов. Ругательства на незнакомом языке не трогали медиков совсем, но одно неловкое движение и он вспомнил отцовские русские маты.

— Молодой человек, я бы попросила... — возмутилась медсестра, но Наиль уже не услышал, провалившись в обморок.

Когда он очнулся в следующий раз в палате, за окном уже вечерело.

— Когда зацвела гортензия, в небе повисла двойная радуга, — хихикнул Наиль.

Лекарства дали не запланированный побочный эффект и вызвали галлюцинации.

Теперь даже сквозь стены больницы он любовался синими огромными соцветиями гортензий, над которыми раскинулись радужные дуги. Радугу не интересовал тот факт, что дождя не было и оно сейчас не к месту. К тому же вечером, когда солнце почти ушло за горизонт.

Ему казалось, что он любовался этим пейзажем целую вечность. Но вечность стремительно кончилась, когда дверь распахнулась и в комнату зашли его родители. Дальше были объятия, слезы радости, спутанные объяснения.

Мама попробовала расспрашивать, что с ним было, но объяснения были:

— Потом бах! Космос. Красота, звёзды. Элис очень красивая, а Горин — урод. Мы плавали-плавали. Жара. Сугробы. И желтые пингвины, а сначала красные лягушки. Я их бац! одной левой, а штурман говорит «ещё раз пошутишь — брошу». Не бросил, а лепил башни из песка... из снега. А они такие фу, а я ломать...

Отец понял, что с сыном что-то не то и, нахмурившись, ушёл искать врача.

А Наиль счастливо засмеялся. До него дошло какое это счастье. Он дома. Мама рядом. Отец тоже.

— Мам, я тебя люблю. Очень-очень. Я нечаянно... не мог вернуться... пытался и не мог... — тут он разревелся, как ребёнок, и долго не мог успокоиться.

Кажется, успокоили его с помощью уколов. Это он уже плохо помнил. Всё было как в тумане.

И долго было в тумане.

Пока однажды тяжелая ладонь не накрыла его лоб и глаза и всё прошло. Туман, боль, глюки.

— Петрович... — позвал Наиль, испытывая одновременно радость встречи, облегчение от бреда, обиду потому, что оставили терпеть всё это в одиночку, и опять радость, что теперь всё хорошо.

— Ш-ш-ш, тихо, — прошептал тот. — Для всех — меня тут нет и не было. Помолчи пару минут.

Но тут же сам нарушил молчание злым комментарием:

— Кабздец, они тебя накачали гремучей смесью. Двумя минутами не обойтись... потерпи ещё десяток.

Наиль готов был подождать и час и два, лишь бы боль не возвращалась. Пипец, как быстро привык к магическому исцелению. Два ранения было: на оранжевой планете и в Пустошах. Зажило за сутки, через три дня уже не вспоминал. Не то что сейчас.

— А, кстати, какое сегодня число? — спросил Наиль, когда Петрович устало выдохнул.

— Март на дворе, — ответил Петрович.

— Кто? Как? Сколько? — до Наиля дошло, что его не было дома очень долго. А в магическом мире прошло два месяца. — Да как так то?

— Набежало чуток побольше, — смущенно сказал Петрович. — Сутки здесь и там немного не совпадают, земные чуть короче. В Пустошах я провёл двадцать один год, а здесь прошло двадцать три.

Наиль снял его ладонь и посмотрел в глаза, сказал срывающимся голосом:

— Там два месяца, здесь — четыре.

— Твоюждивизию, — присвистнул Петрович. — Это не правильно. Рассказывай, будем считать.

Наиль вздохнул. Два месяца, а рассказывать долго. Сначала спасал княжну, потом плен у пиратов, потом космос, потом сугробы Девятиземелья, Новый год, потом Элис и Горин, опять портал, магическое истощение, потом Курс молодого бойца с магическим уклоном, потом Пустоши, опять магическое истощение, охотники, а потом он пришел в Изумрудный город и попал к Петровичу в гости, потом портал и возвращение домой.

— Ясно, — кивнул Петрович, Великий маг Пустошей. — Телепортация в космос, вот где вы потеряли лишних два месяца. Потому что Новый год в Девятиземлье праздновали месяц назад. Ещё легко отделались, — улыбнулся он. — Могли вернуться через сто лет, вот было бы весело.

Петрович невесело рассмеялся. Наиль шокировано кивнул. Представил как вернулся домой — а тут роботы и звездолёты. Или хуже — всемирный потоп. Ни родных, ни друзей. Хоть топись сразу.

— А ты как? Нашёл своих? — Наиль запоздало вспомнил, что кто-то маму полжизни не видел. И ему стало стыдно за свою обиду, что Петрович ушел.