Наират-2. Жизнь решает все

— И что потребуется от меня?

— Слушать некоторые советы и не творить откровенных глупостей. Продолжать игру, начатую еще в конце осени. Собственно, всё.

— А вы…

— А я решу часть твоих проблем и дам множество полезных сведений.

Пес встал, потянулся и вышел из комнаты. Очнувшаяся Кусечка затрясла крыльями и, вытянув шею, подхватила кусок угля из коробки, захрустела, рассыпая темную дымку-пыль, создавая на полу еще одно пятно. Чем не Наират? А Кхарн, тот, который на картине, почти чистый, лишь слегка подпорченный прикосновением Турана, не станет ли он, обретя эман, подобием каганата? И думал ли мудрец-Аттонио о такой возможности?

— Туран, у тебя появилась возможность перейти на иную ступень. Сделать нечто действительно важное для страны. И, быть может, для всего мира.

Эти слова неприятно царапнули Турана, напомнив первый разговор с Умным и Сильным. А потому он только коротко кивнул.

— Мы вместе подумаем над посланием, которое объяснит смерть Маранга. Я подтвержу твою невиновность.

Туран поморщился, но уже не от колючести новых слов. От неведомой ранее брезгливости к ним.

— Кстати, что думаешь о предстоящем празднестве? Собираешься его посетить? Я — обязательно, и тебе настоятельно рекомендую…

Корабли развернулись как раз в тот момент, когда Туран двинул локтем под дых очередному соседу. Надоел. И так корма кобукена побережников вид заслонила, а этот еще и дергается, норовя спихнуть в канаву. Там уже копошится несколько бедняков, не хватало об них ноги переломать.

Баба в дорогом халате и неподобающе дешевых украшениях снова выругалась. Здесь ругались все. Зрители — от ненависти к впереди стоящим и восторга, воины — от злости, что вынуждены сдерживать толпу и глядеть на зрелище урывками. Пробегающие за их спинами артисты — вообще непонятно от чего. Особо громко орали с четверть часа назад. Это рухнул ангар, облепленный любопытными. Кого-то придавило сильно, но самых крикливых быстро заткнули пинками, заставив сменить вопли боли на тихие всхлипы и шипение.

А кобукены снова сошлись в тяжеловесном танце, соприкоснулись бортами и стряхнули на землю троих артистов: два вскочили, заковыляли прочь, а третьего пришлось утаскивать стражникам из оцепления. Под визги толпу осыпало искрами, баба тут же запричитала об испорченном халате, но ее перекрыл бой барабанов.

— Тама внутрях — рыбы живые, их щас кончать будут! — Восторженно завопил худой парень, поднимаясь на цыпочки.

А все одно не увидеть. Жаль…

Сверху рухнуло истерзанное тело в синей куртке. Одно единственное. Дождем по нему били обрывки цепи. Убитый сжимал в руках окровавленные ножи с широченными лезвиями.

Мужик из первого ряда, с синяком на пол-лица, попытался плюнуть, но слюна повисла на рукаве стражника. Тяжелый удар пришелся в тот же заплывший глаз. Вряд ли умышленно: в Наирате сначала бьют, а потом думают.

Интересно, откуда за всем этим наблюдает Аттонио? Уж точно не с помоста, где стоят огромные кресла, а публика пестротой одежды соперничает с внутренним убранством ненастоящих кораблей. Там сидит золотая куколка-каганари, там прохаживается Агбай-нойон, не уступающий в росте своему персонажу на ходулях, там сидит тегин, а при нем наверняка серокожая бескрылая склана. Чуть поодаль стоит паланкин самого кагана Тай-Ы, что соизволил властным движением руки начать сегодняшнее действо. Нет, Аттонио точно там нет. Зато есть…

Туран грубо отпихнул соседа, того самого, уже получившего локтем, и присмотрелся внимательнее. Там, на помосте, что-то было неладно. Сперва из паланкина выкатился человечек в белом, по знаку которого за шелковую стену нырнул Умный. А следом за ним двинулись было и замерли, столкнувшись, Агбай с тегином.

Что там происходит? Прав был чуткий нос полугениального полуидиота — закипает Ханма.

Вот Кырым, выбравшись из шатра, оттеснил стражу и Агбая; заслонив собой каганари, воздел руки к низкому небу… Закричал. Громко, протяжно, и все равно неразборчиво. Но подхватила толпа, пошел волной недоверчивый ропот:

— Умер! Умер ясноокий каган Тай-Ы! Горе Наирату!

А хан-кам, как был в узком церемониальном халате, повалился на колени перед яснооким Ырхызом, прокричал что-то и вовсе упал, распластавшись на коврах. И толпа подхватила, понесла последние слова хан-кама:

— Да спасет нас новая Золотя Узда! Да спасет Наират новый каган, ясноокий Ырхыз, славный потомок Ылаша!

Подскочил к шатру Агбай-нойон, с криком разодрал ткань, отшатнулся и, переворачивая скамьи, зашагал к выходу с помоста. Не заметили в суете, попустили.

— Слава кагану Ырхызу! — понеслось голосами и грохотом железа.

Бухались лицом в помост шады, срываясь прямо с деревянных кресел. Стучала о щиты стража. Ревели в рога погонщики, останавливая големов.

— Асссс, — кривился рядом мужик, потирая ушибленную грудь.

— Горе, горе, горе, горе. — Хозяйка прожженного халата разом позабыла все ругательства, стояла и яростно терла сухие беленные щеки.

Плакал народ не то провожая былого кагана, не то на свой лад приветствуя нового.

И ясноокий Ырхыз ответил словом, которое услышали все.

Триада 3.1 Элья

— О чем ты столь неистово молишься, старик? Чего просишь у Всевидящего ока?

— Здоровья прошу и долгих лет ясноокому кагану.

— Он родич твой?

— Нет.

— Тогда, верно, он очень добр к тебе и народу?

— Нет в нем доброты ни к людям, ни к земле. Нет в нем милосердия. Нет в нем ничего, кроме силы.

— Я не понимаю тебя, старик.

— А чего понимать? Плох тот, кто сидит на троне, но хуже его тот, кто на трон восходит, а потому да будет Всевидящий милостив…

Притча о мудром старце и путнике. Из поучительных бесед хан-харуса Вайхе в приюте при ханмийской бурсе.

День, когда умер каган Тай-Ы,

Когда подняли смуту десять колен нойонов,

Когда матерый волк в медном ошейнике,

Не имея возможности поймать и схватить лисицу,

Стал дворовым псом.

Когда сокол с перебитым правым крылом

Не в силах взять лебедя.

День, когда сыновья Наирата резвятся вовсю,

А единственный сын Ылаша,

Потеряв пущенную им стрелу,

Бьет кулаком о землю… [1]

Песнь на смерть кагана.

1

Адаптированная версия текста Шалкииза Тленшиулы (1465–1560)

Ханма-город, Ханма-зверь клыки убрал, когти втянул, пал на спину, подставив незащищенное брюхо: смотри, о каган, покорна тебе.

И он смотрел. Исподлобья, еще сам не понимая, что происходит, но уже чувствуя — изменилось. Рука на плети, сапог на хребте, то ли пнет, то ли стеганет, то ли погладит, лаской зверя приручая, но как угадать? И мечется страх в глазах нойонов, и застывают лица шадов, и только корабли — святое неведение — продолжают ползти по каменному морю.

Но голос Кырым-шада заглушает пушки, повторяет сказанное мгновеньем раньше: