Наивный наблюдатель

Помнится, перед самым окончанием школы между ними произошел забавный разговор.

— Через неделю заканчиваем, — сказал Горский. — Кем ты будешь?

— Зачем тебе это знать? — удивился Зимин.

— Так ведь любопытно.

— Писателем. А ты?

— А я — ученым.

Это было так потешно, что они не выдержали и дружно заржали. Успокоившись, они одновременно, — получилось так, будто бы они сговорились, — произнесли одну и ту же фразу:

— Никогда не слышал ничего смешнее! — и снова, как по команде, заржали.

— По-моему, мы с тобой сошли с ума.

— Согласен!

— А почему ты смеешься?

— Потому, Зимин, что не станешь ты писателем, всех нас наставники сделают учеными, и уж они-то проследят, чтобы ты не свернул с назначенного тебе пути.

— Это мы еще посмотрим!

И это заявление они встретили радостным смехом. Они верили, что их ждет великое будущее. Каждого свое.

Этот смешной случай Зимин запомнил на всю жизнь. Больше никогда и ни с кем ему не довелось говорить так откровенно. Юноши склонны выставлять на показ свои намерения. Правда, это быстро лечится.

Как и предсказал Горский, после школы друзья попали в Университет, где наставники обучили их психофизике. Потом они попали в Институт, где занялись проблемами практического бессмертия, в частности, записью сознания людей на внешние носители. Задача оказалась сложной, к тому же она постоянно разбивалась на важные подзадачи, каждая из которых оказывалась не менее запутанной, чем первоначальная. В результате уже через год вместо одной проблемы, предстояло решить десять. Но Зимин помнил, что сомнений в успехе не возникало. Самоуверенности им было ни занимать.

Удивительно, но они довольно успешно справлялись со своими служебными обязанностями. Пусть не так быстро, как требовали начальники. Зимин считал, что им помогало то, что они с Горским были друзьями. Они научились использовать сильные стороны друг друга. А потом все изменилось. Наступил момент, когда Зимин вдруг решил, что Горский стал чужим. В это нетрудно было поверить. Очень уж по-разному они стали понимать свою роль в построении светлого будущего для бесконечно живущих существ. Прежде всего, они по-разному отвечали на два самых главных вопроса: что такое наука и что такое счастье человечества? Ответы не совпали. Для Зимина это стало катастрофой.

Увольняясь из Института, он старался не афишировать свои чувства. Раскрывать душу своему другу Зимин не захотел. Он надеялся, что это не было проявлением глупой отчужденности, а просто неправильно на пустом месте разводить сантименты. И только сейчас он понял, что это было именно проявлением отчужденности.

И вот прошло время, и Зимин пожалел о том, что так резко порвал со своим другом. Вместе они наверняка смогли бы найти ответы на любые философские вопросы. От Горского он мог услышать много интересного, пусть и не совпадающего с его представлениями. Это было важно особенно сейчас, когда Зимин понял, что думающий не так как он человек не обязательно дурак.

Потерять друга легко, а что делать с образовавшейся в жизни дырой, разобраться было непросто. В Институт Зимин возвращаться не собирался. Где бы они еще могли встретиться, не представлял. Не знал Зимин и о чем с Горским говорить, стихи он больше не читал, а обсуждать поведение фрагментов сознания богатых пациентов, ему было неинтересно.

Но мысль, что неплохо было бы встретиться с Горским, оказалась на удивление привязчивой. Выбить ее из головы не удавалось. Зимин даже стал подозревать, что ему ее подбросили извне. Какие-нибудь озабоченные обитатели Центра. Нау, которого Зимин по привычке считал своим куратором, утверждал, что ограничитель в мочке его уха не допустит внешнего воздействия. Но кто их знает! Там, в Центре, наверняка собрались умники, которые своего не упустят.

Работать Зимин больше не мог, он думал о Горском и о таинственном Центре. С Горским все было ясно. Вряд ли они еще когда-нибудь встретятся. Но даже если судьба однажды сведет их вместе, рассчитывать, что их дружба таинственным образом восстановится, было бы наивно. Как говорится, в одну реку два раза войти нельзя, хотя многие пробовали. Конечно, они давно стали чужими. Горский, наверняка, продолжает дурить голову богатым пациентам рассказами о безоблачном будущем сознаний, записанных на внешние носители, и ему верят. Наверное, он достиг в своем ремесле больших успехов. Отговаривать его было бы глупо, но и становиться соучастником Зимин не собирался. Пожалуй, лучше всего было забыть о его существовании, только не получалось.

А вот когда Зимин пытался думать о Центре, ситуация представлялась прямо противоположной. Он ничего не знал о Центре. Более того, он не был уверен в том, что такое место — Центр — существует в реальности. Зимин склонялся к абсурдному мнению, что Центр, скорее всего, лишь словесная функция, полумифическое представление о долгожданной Утопии. Он придумал красивое объяснение возникшему образу: собрались однажды обремененные достоинствами интеллектуалы и стали думать, как дальше жить-поживать. Решили, что в Усадьбе настоящего счастья не обрести. Пора перебираться в Центр, где они не будут больше зависеть от прихотей опростившихся обитателей Усадьбы. И объединились в группу единомышленников, как раньше простые люди записывались в кружки кройки и шитья. Не исключено, что с тем же самым результатом.

Проверить истинность рассказов Нау о сверхвласти и сверхмогуществе, которыми, якобы, наделены отдельные люди, удостоенные чести принадлежать к Центру, было трудно. Неудивительно, что история с ограничителем, жетоном и тайной организацией стала казаться Зимину наивной детской сказкой. Тем более, что Нау ни разу не напомнил о своем существовании. И это было странно. Чтобы доказать самому себе, что все, что с ним произошло в Усадьбе, правда, а не наркотический бред, Зимин решил, что пришло время самому связаться с Нау и потребовать разъяснений.

В этом был свой резон, прошло уже почти два месяца со времени возвращения в Трущобы, но каких-то серьезных изменений в своей жизни Зимин не заметил. Более того, никто и не думал интересоваться его сочинениями, которые, якобы, так нужны были членам Центра. Можно было подумать, что про него банально забыли. В этом не было ничего необычного, но зачем ему задурили голову?

Мысль о том, что он никому не нужен, больно ударила по самолюбию Зимина. Пора было проявить инициативу. Он вызвал Нау.

Ему ответили. И это придало уверенности. А она ему понадобилась, потому что Нау уже через несколько минут очутился в его комнате.

— Как это возможно? — удивился Зимин.

Он с ужасом смотрел на улыбающегося и довольного собой Нау, развалившегося в кресле, ему стало не по себе.

— Успокойтесь, Зимин. Мне казалось, что вы способны к разумным умозаключениям. Могли бы и сами понять, как мне удалось перенестись в ваше жилище.

— Не понимаю.

— Плохо.

— Может быть, вы объясните мне… Так будет проще.