Наказать и дать умереть

Но Юстина Каспршик не разбогатела и никуда не уехала. Она умерла в отеле в Мальмё, и скоро ее прах будет погребен в мемориальной роще.

Вечер в Копенгагене выдался на редкость ветреным и холодным. Когда я уезжал на Центральный вокзал, вовсю хлестал дождь.

Поезд до Мальмё идет под землей – в такое трудно было поверить в годы моего детства.

Я не знал, что думает обо мне инспектор Эва Монссон и почему соглашается на встречи, но она оставалась моим единственным источником информации, единственной путеводной ниточкой во всей истории. Кроме того, иногда мне нравилось просто болтать с ней – о музыке, кино или телесериалах.

Ей, как она призналась, было тридцать восемь лет. Про себя я добавил, что она одинока, хотя инспектор об этом не упоминала.

Однажды мы ужинали в «Кин-Лонге». В тот вечер Чьен предлагал гостям особое меню, с каракатицами, креветками и рыбой. Он был худой и выглядел не старше двадцати пяти. Чьен довольно бегло говорил на сконском диалекте, разве забавная интонация выдавала в нем иностранца. Но главное – у него подавали настоящую китайскую еду, в отличие от других подобных заведений Мальмё.

– И зачем это кому-то понадобилось укладывать мертвую женщину в постель с наклюкавшейся звездой шведского рока, пусть даже далеко не первой величины? Думаю, вы тоже задавались этим вопросом? – обратился я к Эве.

– Разумеется.

– И?..

– А сами-то вы что об этом думаете?

Эва Монссон любила отвечать вопросом на вопрос. Еще одна ее манера вести беседу, помимо привычки неожиданно направлять разговор в другое русло.

– Полагаю, это могло получиться совершенно непреднамеренно, – рассудил я. – Жертва была проституткой, а они иногда имеют дело с извращенцами. Так далеко ли до трагической развязки?

– Правдоподобный сценарий, – задумчиво кивнула Эва. – А этот извращенец не мог быть рок-певцом?

– Не исключено, – согласился я. – Как Майкл Хатчинс из INXS. Хотя он, насколько я знаю, решал свои проблемы в одиночку. Онанировал в гостиничном номере, а потом повесился. Что же касается нашего убийцы, думаю, он метил именно в Томми Санделля. Не в смысле подставить его и засадить за решетку, а просто наказать. Мне кажется, этот человек очень расстроился оттого, что именно я обнаружил в комнате труп Юстины. Он сделал все, чтобы первым ее увидел Томми.

– Но почему? – удивилась Эва.

Честно говоря, эту версию я и сам не успел продумать как следует. Даже странно, что так поспешно ее озвучил.

– Может, потому, что Томми играл такой паршивый блюз, – пошутил я. – Мне приходилось сталкиваться с любителями блюза по работе. Умом они не отличаются, зато фанатично преданы жанру. Среди них попадаются настоящие экстремисты. Бен Ладен младенец по сравнению с ними.

Эва Монссон рассмеялась.

– Где сейчас Санделль? – спросил я. – Можно поговорить с ним?

– Нет, к нему не пускают никого, кроме адвоката. И газет ему не дают, по крайней мере тех, где пишут о его деле. Все мы ждем неизвестно чего, в результате до сих пор ничего не нашли и ничего не знаем. Но Санделля нельзя держать за решеткой до второго пришествия, и скоро его, так или иначе, придется отпустить. И все-таки почему вы думаете, что убийца метил в Санделля?

– Не знаю, это всего лишь предположение.

– А вы давно с ней встречаетесь?

Я опешил:

– С кем?

– С той, из «Бастарда». Вы ведь приехали в Мальмё ради нее – так всегда начинается. А теперь наезжаете сюда постоянно…

Я хотел сказать, что это не ее дело, но сдержался, боясь навлечь на себя еще большее подозрение. Впрочем, теперь мне было все равно, что говорить.

– Мы не встречаемся, – возразил я Эве. – А почему это вас так волнует?

– Вовсе нет, – улыбнулась она. – Я просто пытаюсь составить целостную картину. Проехать шестьдесят миль ради женщины, с которой даже не собираетесь встречаться. Не слишком логично, вам не кажется?

– Мне кажется, это не лучшая тема для разговора.

– Разумеется, вы ведь весь вечер просидели в травмпункте.

– Вы туда звонили?

– Да, я чертовски въедлива. И у вас был при себе гитарный футляр.

Последнее замечание я оставил без комментариев и попросил счет.

– Жаль, что здесь не подают печенье с предсказаниями, – заметила Эва, пока я возился с банковской картой. – Говорят, в Америке так принято.

– Говорят? Вы ни разу там не были?

– Не пришлось, – вздохнула она.

– Кто из шведов не был в Нью-Йорке! – поразился я.

Она печально покачала головой:

– Кроме того, я боюсь разочарований.

– В чем?

– Не знаю.

– Вы верите в эти глупости? Это же все равно что читать гороскопы.

Она пожала плечами.

– Когда я работал в газете, сам их писал, – продолжал я.

– Шутите?

– А как, вы думаете, это делается? Приходит астролог и смотрит на небо в бинокль?

– Ну… не знаю… должно же быть у человека специальное образование…

Я махнул рукой:

– Одна дама вздумала как-то на меня пожаловаться, утверждала, что ни одно мое предсказание не сбылось. Тогда наш джаз-обозреватель ей ответил: «А вы видели, какое сегодня небо? Там же пасмурно, ни одной звезды». И она купилась. Собственно, меня не удивило, что мой гороскоп ей не подошел. Я ведь писал их для моих родных, приятелей, для любимой девушки. Не для нее.

– В жизни не слышала ничего ужаснее, – фыркнула Эва.

– Вы издеваетесь надо мной? – Я никак не мог поверить ее признанию. – Вы, инспектор криминальной полиции, верите в гороскопы?

Она снова пожала плечами.

Когда мы вышли из «Кин-Лонга», я подумал, что до сих пор не знаю, где она живет. Хотел спросить, но Эва меня опередила:

– В травмпункте говорили, что вы должны были играть в тот вечер, но концерт пришлось отменить.

– Уже не помню, чего им наплел.

– Так утверждала медсестра.

– Значит, так оно и есть.

Некоторое время мы шли молча.

– Не думаю, что он не понимал, что происходит, – вдруг заметила Эва.

– Кто?

– Санделль.

– Гм… И?..

– Но говорил странные вещи.

– Какие, например?

– Странные.

Тут я вздохнул, отметив про себя странный характер нашей беседы.

Был типичный для Мальмё в это время года холодный, сырой вечер. Я посмотрел в небо и остановился, не в силах оторвать взгляд от полной белой луны. Все так. За своими монологами – о том, какая чушь гороскопы и звезды, – я упустил из виду, что сам очень подвержен влиянию этого ночного светила. Я боюсь полной луны. Она производит на меня такое же гнетущее впечатление, как высота или стильно одетые мужчины. Вот откуда мое беспокойство. И я осознал это только сейчас, взглянув на вечернее небо. А если бы его затянуло облаками, возможно, так и не понял бы. Но вечер, когда Эва Монссон, простившись со мной, исчезла в направлении Южной Фёрштадгатан, выдался на удивление звездным, и луна стояла настолько ясная, что дома и деревья отбрасывали тени.