Наледь

Честный Доктор крутился, словно шарик «спортлото», перекатываясь по вызовам из одной деревни в другую, из села на заимку, из фельдшерского пункта в колхозный стан, а еще в поселковой больнице дел было невпроворот. Персонала некомплект, с лекарствами, по выражению фельдшера Дронова, «полная жопа», спирт и тот своруют раньше, чем сей универсальный дезинфектор дойдет до больничного потребителя. Начальственному главврачу Кумушкину — он же администратор и завхоз по совместительству — тайному пьянице, да вдобавок «засранцу и бабнику», как поется у Галича, совсем не выходило интереса до повседневных забот.

Две пожилые горластые медсестры, занятые более огородным хозяйством, чем посторонними хворями, — вот и весь подотчетный Доктору штат. А материальный резерв и того меньше, горькие собачьи слезы. Даже собственная зарплата Доктора оказалась значительно скромнее обещанной, но и ее регулярно задерживали. У молодого демократического государства, как то прежде было во времена военной диктатуры пролетариата, решительно не хватало денег на обывательские нужды, тем более сельские. Все равно подвижник мужественно взялся за гуж.

Через год с небольшим от Доктора натурально сбежала жена, прихватив и трехлетнюю дочку. Заявив при расставании, что не требуется ни писать, ни искать, ни даже платить алименты, только бы не видеть, не слышать, из сердца вон, и так далее. В округе за беднягой стойко укрепилось прозвище «чокнутый», а «засранец» главврач повадился шпынять в хвост и в гриву, просто оттого, что было можно. Медсестры и вовсе плевать хотели на его распоряжения. Здесь не армия, жаловаться некому, и субординация понятие условное.

Вследствие обрушившихся на него невзгод, Доктор перестал вскоре, в частной своей жизни, общаться с людьми. Ходил, бродил в одиночестве, в редкие свободные часы, вдоль дорог, читал самописные стихи березкам. Тихий, безответный, козел отпущения, за всю тридцатипятилетнюю биографию не научившийся даже легким матерным словам, а так и объяснявшийся на семантически и грамматически правильном русском языке со всяким и каждым без разбора. И с зоотехником фермы, впавшим в белую горячку, и с сельским кузнецом, предъявлявшим для осмотра сломанную в субботней драке челюсть. Отчего Доктора, несмотря на нежные, умелые руки и немалые диагностические познания, деревенские жители стали презирать еще больше. Полууважительное прозвище «чокнутый» постепенно выродилось в уничижительно-похабное «е… тый». Пока однажды…

Случилось это по весне. Недалеко от поселковой больнички стоял некогда полуразрушенный, не то помещичий, не то купеческий дом, деревянный и живописный. Выкупленный городскими умельцами особняк был в новые времена отреставрирован да и обращен в скромный и малоформатный пансионат для отдыха, с русской баней и полноценным буфетом. Для не слишком состоятельных, но желавших гусарского отдыха господ и граждан. Как-то раз, во второй год своего существования, пансионат этот, именуемый «Еловая шишка», призвал к себе, на нагорье, и Доктора. Ради оказания срочной медицинской помощи. В пансионате на тот момент собралась вольно-отпускная группа трансперсональных психологов, проводивших ежегодный инсайт-тренинг по медитативным озарениям и оздоровительным дыхательным программам.

Доктор явился без промедления. С потерпевшей женщиной все оказалось в относительном порядке — истерика на бытовом, телефонном уровне: сбежал муж с лучшей подругой, — психологи выходили совершенно ни при чем. Зато земский врач им приглянулся, «трансперсональщики» же в свою очередь произвели приятное впечатление на Доктора. Он неожиданно и с недоверчивой поначалу надеждой почувствовал себя, как дома: вокруг были люди, его понимающие, многие прошедшие через похожие обстоятельства, готовые слушать, даже если несешь несусветную ахинею, и сами охотно болтавшие все, что придет в голову. Доктора попросили почитать стихи, писанные березкам, он отнекивался, но вскоре сдался на уговоры, вирши его, плохо пригнанные и убогие содержанием, как ни странно, понравились. Хотя самому Доктору стало стыдно, и он дал себе слово внимательно и всерьез отнестись к своим рифмоплетным трудам.

С той поры Доктор, найдя наконец для себя подходящую компанию, заделался постоянным и активным участником всевозможных психологических трансперсональных затей. Колесил, испрашивая чуть ли не на коленях отпуск, по всей стране и даже по зарубежью, от алтайских гор до непальского Катманду, от прибалтийских дюн до золотого Суздаля. Денег ему теперь вечно не хватало и на еду, он как-то раз, от безвыходности, затеял разводить гусей на продажу, но начинание сие провалилось с треском. Будучи человеком с полновесным медицинским образованием и довольно отзывчивым душой, общине психологов Доктор пришелся ко двору настолько, что задумался: а не получить ли ему вторую специальность и не убраться ли из деревенской глуши подобру-поздорову, пока вовсе не свихнулся? Дело оставалось за малым — накопить достаточно средств на переезд и первичное обустройство, а там начать творить судьбу свою с чистого листа.

Однако Доктора подвел его собственный энтузиазм. Оздоровительное дыхание, и животворное холлотропное, и связанное медитативное, требовали непременно надзора со стороны знающего и лицензированного лидера группы. Ибо всякое случается: от гипервентиляции легких, от высвобожденных энергий измененного сознания, от эмоциональной неадекватности, впавший в состояние транса человек мог нанести вред своей личности и окружающим, и вообще, со стороны производил порой жуткое и странное впечатление.

Но Доктор решил, что сам себе голова, слава богу, медицинским соображением не обижен, опять же, главную и роковую роль сыграло его вечернее лютое деревенское одиночество. Доктор, на собственный страх и риск, стал проводить дыхательные сеансы самостоятельно, прямо в выделенном для его семейного постоя двухкомнатном флигеле, служебном жилье при поселковой больнице. Отчего по темному времени суток из бревенчатой, крашенной белой известью постройки, по всей окрестности стал разноситься радостный собачий лай, перемежающийся торжествующими завываниями. Иногда мирные, среднерусские просторы оглашались победными, долгими, оргиастическими вскриками совокупляющегося папуаса, от которых волосы вставали дыбом на голове даже у видавших виды леспромхозовских пильщиков.

О поселковой больнице пошла по деревням дурная слава. Но и это было еще терпимо, отчасти сыграло и на руку безответному Доктору. Его стали опасаться, те же медсестры отныне выражали послушание, исподтишка крестясь во след по закоулкам. Ребятишки более не кидались камнями, а обходили за версту, в поселковом магазине Доктора теперь не решались обвешивать, наоборот, отпускали с излишком. Все бы ничего, да только однажды начальник-«засранец» решился на разговор. По ночному времени трезвый, как часовой у Вечного огня, главврач Кумушкин прокрался к флигелю. Во-первых, разбирало любопытство: «а что там такое происходит?», во-вторых, не при народе же выяснять отношения с «чокнутым»? На беду, как раз в этот вечер Доктор наметил для себя провести дыхательный сеанс и к моменту визита «засранца» уже успел впасть в транс. При виде собственного начальства, входящего по-воровски, без стука, в дверь, Доктор, вообразивший себя, раскрепощения ради, собакой Баскервилей, не издав ни единого звука, бросился на взломщика как был, на четвереньках, и прокусил главврачу Кумушкину икру прямо через брезентовую грязную штанину.

На этом жертвенная булгаковская эпопея народного врачевателя получила свое трагическое завершение. Как говорится, на сей раз гиря до полу дошла. Доктора вышибли из больницы в ту же ночь, не дожидаясь хотя бы рассвета, без выходного пособия и положительной характеристики, спасибо, что еще не сдали в психиатрическую. Делать было нечего, Доктор пошел пешком, в город, наобум, по шоссе пятьдесят километров.

Тогда же, наутро, в здании Кировского вокзала, едва живой от усталости, с одним полупустым чемоданишкой и без копейки денег, совершенно не знавший, куда себя девать, Доктор открыл первую попавшуюся на глаза газету и прочитал единственное привлекшее его внимание скромное объявление. Затем продал часы и электрическую бритву жалостливой краснощекой буфетчице, сам же на «собаках» направился в сторону Смоленской области, в город Дорог. Где и устроился безбедно сторожем на кирпичный завод.

— И долго сторожевал-то? — прошептал, затаив дух, Яромир, словно мальчишка-бойскаут, в темной лагерной палатке млеющий от походных рассказов-ужастиков своего бывалого соседа. И украдкой оглянулся на безучастно дремлющего за дальним столом Доктора.

— Всего-то год, м-да! — ответил ему нормальным голосом Костик-Корчмарь, будто бы с осуждением зажевал пухлыми губами. — С Доктором оказия вышла.

— Неужто не справился? — предположил самое логичное Яромир.