Наливайко

3

С той ночи прошло немало времени. Демьян Наливайко вернулся из долгого путешествия по Брацлавскому воеводству. Добрую сотню попов вразумил, и проповедь народного восстания во имя веры христовой православной неожиданно для верующих зазвучала с церковных амвонов. Демьян разговаривал с крестьянами в селах, с рыбаками на ловлях, на озерах и речках… Разговаривал с бродячим людом в лесах и на степных дорогах.

В один прекрасный день, после полудня, попа на дороге в Бар остановили лесовики. Старший велел ему слезть с коня, отдать саблю и немецкий самопал.

— Куда путь держите, отче? — спросил он.

Отец Демьян старался притвориться спокойным, но это удавалось ему с трудом, — дрожали челюсти, слова звучали как у продрогшего нищего.

— Искал вас, братья, — ответил поп, не долго думая.

Повстанцы переглянулись.

— Нас искали?.. Советуем, пан отче, быть благоразумным и не врать. В какую сторону путь держали, спрашиваю?

— Это вы, пане Юрко Мазур? Значит, мне верно сказали? — спросил поп, немного осмелев, когда ему показалось, что он узнает в предводителе лесовиков сына гусятинского реестрового казака, у которого на краю села колодец с вкусной водой и соседка-молодица с красивыми бровями…

«Как бы не ошибиться», — тут же пожалел поп о вырвавшихся у него словах, но теперь уже поневоле продолжал:

— В соседней церкви мне любезно сообщили, что на этой самой дороге мне удастся встретить будущее рыцарство Украины с паном Мазуром во главе. Я священник Острожской замковой церкви и духовник нашего добрейшего князя Василия-Константина. Его мощь воевода наш, князь Острожский, всей душой поддерживает святое народное движение…

— Ого, ловко заливаете, батюшка!

— Вот мой вам крест, если вы христиане. Православная церковь терпит притеснения от латинцев, и, угнетая веру, польские попы угнетают и крестьянство украинское. Православный князь украинский пан Острожский сам в плену у ляхов и народу своему рад был бы облегчить жизнь, да не волен в этом. Королевские универсалы и приказы поддерживаются войсками и пушками, которые находятся в руках отступника от православной веры Станислава Жолкевского. Чтобы избавиться от грабительства, от короля польского, от унии церковной, нужно князьям украинским подняться и выставить свое войско, вооруженное саблей острой и артиллерией, порохом да свинцом…

Мазур долго присматривался к попу и, наконец, узнал в нем приезжего, заглянувшего во двор, чтоб напоить лошадей, и так приветливо беседовавшего с соседкой-молодицей. Приезжий не сказал, кто он, но, судя по большой свите, которая мчалась за ним на конях, это — птица из хищников. Мазур сначала не поверил словам попа, но Демьян так пылко говорил,

Так убедительно доказывал необходимость восстания и уверял в преданности самого воеводы бунту против короны и польских панов, что не поверить было трудно. Мазур отдал попу коня и саблю, а когда узнал, что поп — родной брат сотника Наливайко, почувствовал себя даже виноватым перед ним.

Однако на вопрос попа, где он может отыскать своего брата Северина Наливайко, Мазур сам ничего не ответил и прочим приказал не говорить. Поп понял, что Наливайко находится в Баре и руководит всем повстанческим движением на Брацлавщине, но что разыскать его удастся разве только благодаря счастливому случаю: повстанцы не окажут, а другие о том могут и совсем ничего не знать…

Побывав в Баре, наведавшись в Брацлав, отец Демьян через Хмельник и Константинов вернулся в Острог; душа еле держалась в его теле, изнуренном долгим путешествием верхом, а Северина ему так и не удалось разыскать. И в Баре, и в Брацлаве, и даже в Хмельнике попу говорили, что Наливайко «тут», но свидания с ним никто не решился устроить, даже за большую сумму, предложенную попом. Так и вернулся в Острог с единственным утешением, что совет старого воеводы он выполнил блестяще, с пользой и для воеводы и для… себя. Народное движение возглавлено людьми, убежденными в спешной необходимости выступить за пределы воеводства Острожского, добыть у турок или у валахов оружие и закалиться в боях, чтобы потом стать на защиту порядка на Украине. Какого порядка — об этом никому, даже себе не говорил отец Демьян.

4

Воевода устроил в замке весенний праздник. Наехали гости из воеводских земель и соседи, далекие и близкие. Прибыл сын Януш со своею женой, Сюзанной Середзянкой, дочерью старого Середзяна из Чехии. Она сердечно приветствовала свекра в его полу монастырских покоях. Ежегодно старик говел в Дубненском монастыре, сменяя барские наряды на одежду простолюдина. Два предыдущих года Сюзанна имела случай принимать свекра гостем у себя в Дубно. В этом же году распря с Косинским, потом чрезвычайный сейм и беспорядки в краю отвлекли старика. Великопостное говение в Дубне и свидание с невесткою не состоялись…

К латиниам-католикам не был расположен род Острожских. Своего сына Януша за измену православной церкви воевода чуть не проклял, не хотел на глаза пускать. Но потом рана застарела, и после смерти жены Острожский укротил свою ненависть и обиду, даже привык к католикам в своей родне, Сюзанну же принимал подчеркнуто любезно, был ласков с ней даже наедине. Женщина молодая и веселая, она независимо держала себя и в замке старого свекра.

Воевода Василий-Константин позвал к себе в покои верного своего маршалка поговорить о новом слуге, который должен был прислуживать невестке за столом. Несколько минут они оставались при закрытых дверях, после чего князь вышел к своим гостям совершенно спокойный. Не удивился, когда среди слуг и лакеев увидел несколько новых, не известных ему людей, — его придворный маршалок делал свое дело продуманно и осторожно…

Хозяин весел, рад гостям. Для каждого находилось у него слово привета и хозяйского уважения. Особое же внимание оказывал воевода своей невестке Сюзанне. Ей предназначалась самая широкая и любезная улыбка, к ней обращался он с самыми сердечными словами. Гостям-приятелям воевода высказывал отеческое восхищение невесткой: она и образована не хуже его сына Януша, она и приветлива, так что даже дочку Елизавету в этом превзошла.

— Мы забыли, господа, что она католичка в роду Острожских, — громко говорил он гостям при сыне и невестке.

Середзянка краснела от этих подчеркнутых комплиментов, а Елизавете Радзивилл казалось, что чешка перехватила до сих пор ей одной принадлежавшие дары щедрой отцовской ласки. Вся родовитая молодежь на празднике у воеводы стала добиваться внимания Сюзанны; с нею танцевали лучшие танцоры; о ней шептались признанные в краю кавалеры, победители самых холодных сердец известных красавиц. Даже новый слуга, заросший черной густой бородою, но вызывающе стройный и молодцеватый, даже и он не сводил глаз с обласканной хозяином Сюзанны.

И каждый в замке Острожского соглашался в душе, что не один лишь светский этикет заставлял людей любоваться прекрасною чешкой… Ее обворожительные голубые глаза и всегда невинно улыбающиеся благородные уста, ее скромное поведение в танцах заметно очаровывали гостей. Пусть род ее не такой знатный, но ведь сам канцлер Ян Замойский, приближая к себе и короне Януша Острожского, почтил своим посещением старого Середзяна в Чехии.

В начале торжественного обеда воевода одаривал гостей. Такой существовал в роду князей Острожских обычай, вывезенный еще из Литвы. Ежегодно один- два раза в замке-резиденции справлялся праздник, — чтобы отметить какое-нибудь событие в воеводстве. На празднике старший в роде раздавал гостям подарки. В этот раз праздник давался в честь славной победы войск Острожского над Косинским.

За большим столом слуги наполняли вином серебряные кубки гостей. Сюзанна сидела рядом с тестем, и воевода украдкой следил за слугой, который вместе с маршалком был в покоях воеводы. Только его глаз видел, как у этого слуги чуть заметно дрожали руки, когда он вытаскивал пробку из узорчатой фляги и, наливая вино, опустил в кубок с кончиков пальцев медленно действующий, но надежный яд…

— Мои уважаемые гости и любезное общество! — привлек воевода внимание гостей. — Дорогие мои соседи и родственники! Два года нашему покою угрожала опасность от бездельников и грабителей во главе со шляхтичем Косинским, которого коварно направляли против нас высокие коронные хитрецы-политики. Из-за этих разбойничьих бунтов ни поесть, ни отдохнуть, ни повеселиться в такой вот компании. Как в походе чувствовали себя. Но, наконец, мы избавлены от Косинского и нанесли поражение в первую очередь тем политикам… Меч в крепкой руке Острожских разрубил ухищрения охотников нападать на нас. Пусть простят меня дорогие гости, пребывающие в католической вере, — должен сказать, что и против унии, против натиска ксендзов и поляков, против всех панов-папистов мы выставим не только гусаров, но еще и многочисленное украинское войско. Ксендзы если и превосходят нас, то разве количеством кухарок, которых эти фарисеи держат у себя вместо жен. Наш край в великой тревоге. Ныне дело касается уже не поместий, а наших душ. Мастеровые из цехов, люд крестьянский поднимаются на защиту своего края. И никому даже коварнейшими методами веры католической не удастся уничтожить мощь земли украинской… Я помню вашу победу под Пяткою, — то был конец авантюры страшной и позорной… Особенно я благодарен княжичу Янушу, моему сыну, за эту победу. Тогда мы уже в сторону Кракова смотрели, удирать собирались. Такая же наша благодарность другому украинскому рыцарю, соседу нашему князю Вишневецкому: он мужественно покончил с этим богопротивным разбойником и авантюристом Косинским. Приветствую и благодарю прочих моих соседей и друзей-победителей, которые мечом своим помогли пресечь беспорядок в воеводствах. Будем надеяться… — воевода увидел, что Сюзанна взяла нежными пальчиками свой полный кубок. Еще более взволнованным, торжественным голосом он поспешно закончил тост объявлением, подарков — Дарю вам, соседи и родственники, своею милостью, чем бог одарил нас, недостойных. Тебе, князь Черкасский, Прилуку отдаю и грамоты Баториевы на нее, и да забудем недавнюю ссору на сейме, будем друзьями, как и раньше. Тебе, друг Якуб, возвращаю леса, которых отец твой лишился за долги… Мой маршалок прочитает вам всем про нашу милость. Тебе же, Сюзанночка, за ласку дочернюю дарю…