Наливайко

— У нас она, эта дивчина. Утром привезли ее, израненную, больную…

— Ну, а что дальше? Ну, скажи, что дальше, скот! — допытывалась нежная пани Лашка.

А пленный молчал. И сказать ему больше нечего было, да и изнемог уже, умирал. Лашка отступилась.

— Пожалейте его, — обратилась она к сотнику жолнеров.

— Пожалеем, любезная пани… Хлоп умер…

Как раз в это время подоспел Жолкевский, бросил взгляд вокруг, спросил пани Лашку:

— Признался?

— Нет, пан гетман. Мое письмо пану Лободе, верно, читал только Наливайко.

— И то лишь в том случае, если эта девчонка довезла ему письмо, пани Лашка. Уверен, что этого не случилось. Снестись с паном Лободою придется другим способом, через надежных людей. Написанное пером — не вырубишь топором, а за золото и на самые болтливые уста можно замок надеть… Пан Григор может и без нашего совета пойти на то, чтоб объединиться с Наливайко. И этим поможет короне. Потому что иначе, любезная пани, он повредит чести своей любимой женушки и утратит не только ее, любезная пани, но и милость короля, и… здесь мы будем жестоки, как закон, он потеряет жизнь. А пока что прошу пани в карету. Этот мерзавец Наливайко разгромил пана Ружинского, вынужден нагонять его сам…

Часть четвертая

1

На брацлавские земли нахлынули жолнеры Жолкевского и повели себя здесь как в завоеванном краю. Не оплаченный гетманом и короною кварцяный долг давал им право своевольничать. Гетману Станиславу Жолкевскому и хотелось бы навести в коронном войске более строгие порядки, да обидные напоминания про тот долг заставляли ослабить вожжи, махнуть рукой на бесчинства, на жадность жолнеров и старшин. От этого грозного похода Жолковского, от грабежей в селах и хуторах стонала земля, и воздух от пожаров накалялся, как в пустыне. Гетманская слава пана Станислава Жолкевского лишь росла от того, что его войска грабили мирный люд, от того, что украинские села опустошались, а опустошать их сам закон Речи Посполитой Польской благословлял ради вящего устрашения непокорного короне украинского народа.

Гнаться за Наливайко в степях в ту пору года было бы безрассудно. Размытые дороги, вскрывшиеся реки и озера, нищета края, опустошенного недавними переходами войск Лободы, — все это удерживало гетмана от преследования, и он медленно продвигался на восток, часто останавливаясь, чтобы дождаться обозов с порохом и имуществом.

Пани Лашка не понимала своего положения в лагере польного гетмана короны. В Кракове она пожаловалась князю Янушу на казачьи набеги, напомнила ему о своем насильственном браке и об оскорблении, нанесенном шляхте этим кощунством казачьего гетмана. Совершенно случайно встретилась там с гетманом Жолкевским и даже сама попросила его, чтобы он разрешил ей доехать вместе с войсками до имения Оборской. Без. всяких опасений отправилась в эту дорогу. Случайно обронила в пути несколько слов про свое отношение к Наливайко, про месть пану Лободе напомнила в дружеской беседе с гетманом и почувствовала, что стала его сообщником. Сначала только сообщником… У нее был отдельный экипаж и две девушки-служанки при багаже. Но часто приходилось ехать под особым присмотром услужливого гетмана. А когда начались боевые стычки и пацификация, Лашка испугалась и совсем перешла в его экипаж.

В брацлавских землях, в имении Оборской, в конце одною скромного, но приятного ужина Жолкевский, между прочим, заметил:

— Казачий старшина Григор Лобода, моя любезная пани, находится от нас всего в нескольких десятках миль.

— Ох!.. — простонала Лашка.

— Не пугайтесь так, — любезная пани. Я получил указания не вступать в бой с паном Лободой, но самовольства его не допущу.

— Вы обещали мне, пан гетман, полную защиту от этого… Лободы. Я вам поверила и… доверилась.

— Будьте совершенно спокойны, моя любезная пани. Однако… вы можете рассчитывать на мою непосредственную защиту, только находясь при мне. К сожалению, я должен отправиться с войском дальше.

— Что же из этого, не понимаю?

— Пан Лобода найдет способ наказать свою непокорную женушку. Пока он жив, любезная пани, вы не сможете спать спокойно. А жить ему, к сожалению, не запретишь, по крайней мере до того времени, как он, будучи разумным, не выдаст правосудию короны этого разбойника Наливайко. Помогите в этом слуге короны, вразумите пана Лободу, — ведь вы, любезная пани, патриотка, истая полька…

Лашка задумалась. И поняла, что гетман прав, предлагая ей свою защиту и требуя ее сообщничества. Польный гетман войск, увенчанный славою побед и дружескими отношениями с коронным гетманом 3амойским, может принять отказ как личное оскорбление. А пани Лашка не позволит себе оскорблять человека, чей путь к славе устлан лаврами.

— Вы разрешите мне, любезный пан, дать ответ завтра? Мне нужно обдумать его…

— Хорошо, моя любезная пани. Прикажу приготовить экипаж и место для вас.

Светским поклоном попрощался и ушел. Словно и не слышал, что Лашка хочет обдумать свой ответ. Ответ был для него ясен.

В Белогрудке Жолкевский остановился на короткий привал. Узнав в окрестностях имения Оборской, что в Белогрудке проживает семья видного повстанца, одного из старшин в армии Наливайко, Матвея Шаулы, Жолкевский приказал приготовить себе постой в его хате, а сам поехал на ужин к Оборским.

Теперь, возвращаясь от Оборских в Белогрудку, вспомнил, как жена и дочь Шаулы встречали его. Празднично одетые, они обе, повинуясь приказу поручиков и джур гетмана, стояли на пороге открытых дверей и низким поклоном приглашали его в дом. А когда вошел, засмотрелся на дочку… И какой же он будет гетман, если эта свеженькая хлопка не развлечет его этой ночью? В завоеванном краю он хозяин. Съесть ли кусок хлеба, протянуть ли какому- нибудь простолюдину ногу, чтобы тот натянул на нее узорчатый сапог, принять ли ласку от дивчины, пусть и вынужденную, — одинаково естественно для вельможного пацификатора…

По пути спокойно объехал войска, приказал командирам сняться на заре и двинуться вслед князьям Ружинскому и Вишневецкому, которые по двум дорогам на Белую Церковь опять погнались за Наливайко.

Наступила темная ночь. Еле нашел двор Шаулы. В оконце мигало светлое пятнышко от каганца, — верно, ждут гостя. Джур оставил снаружи. Громко отдавал последние приказания не тревожить его по пустякам до утра. Слышал суету в хате, — должно быть, готовят ужин. Но не ужина желает пан гетман от круглолицей Насти, семнадцатилетней дочки его врага Шаулы. С этой мыслью и вошел в хату.

У каганчика стояла рано поблекшая Шаулиха, поправляя заостренной палочкой фитиль. Настя отошла от стола, чтобы пройти за печь, в маленькую комнатку, но гетман заступил ей дорогу:

— Бегаете от коронных войск, как чорт от ладана?.

— Да где уж нам убегать, любезный пан!.. Ужин вам приготовили, что бог послал, — запричитала мать.

А дочка только съежилась, сделала несколько шагав назад и исподлобья взглянула на польного гетмана.

— Ужина вашего не нужно мне, можете идти, матушка. Пусть панна… девушка постель приготовит мне и… посторожит около, чтобы никто не помешал моему отдыху, — цинично приказал Жолковский.

Шаулиха бросилась от каганца к пану, — ведь все- таки душа у него человеческая.

— Паночек, дорогой! Настя еще молода и глупа и постель такому важному пану постелит не так, как следует, да и устеречь ли ей вашу милость… Пусть бы джура какой…

— Цыть, поганое отродье изменника! С тобою у нас еще будет разговор насчет мужа.

Но Шаулиха не унималась. Бросилась перед гетманом на колени. Девушка тоже опустилась на колени, держась рукою за стол. Шаулиха молила:

— Не я ведь, не я посылала его вырывать правду из панских рук, паночек дорогой… Сама в изголовье у пана стану, всю ночь глаз не сомкну, стеречь буду.