Налог на Родину. Очерки тучных времен

Впрочем, я не о взятках.

В поселке Гаврилово меня неизменно потрясает гигантский цветной билборд «60 лет п. Гаврилово»: такие устанавливают в Москве, и посреди колдобин и пыли билборд воистину сюрреалистичен.

И нужно еще знать, что Гаврилово – это никакое не Гаврилово. Это финский поселок Кямяря, который Советская армия сначала захватила в 1940-м (сожжены были школа и вокзал), а затем, вторично, – в 1944-м. Когда, собственно, в госпитале от ран и скончался лейтенант Федор Гаврилов, в честь которого Кямяря, побывшее некоторое время и Каменкой, и Воскобойниковом, в итоге и назвали.

Мне ужасно жалко лейтенанта Гаврилова – мало того, что погибшего при исполнении приказа, так еще и в битве не за свою землю. И еще жаль эту землю, лежащую окрест п. Гаврилово. Это, спустя 65 лет после последнего на ней боя, – сильно загаженная земля, пыльная, грязная, с дрянными грунтовками, покосившимися заборами, шатающимися алкашами и теми лачугами, что здесь называют домами. Посреди которых и торчит рекламный щит, призывающий, видимо, торжествовать и радоваться, – хотя, по всей логике, про славную годовщину п. Гаврилово следовало бы помалкивать.

Я знаю, о чем говорю. У меня на даче велосипед, в день я накатываю километров 25–30: вокруг сосновые леса, озера, феерической красоты места. Но я не знаю ни одного озера, берег которого не представлял бы собой свалку битых (стеклянных) и небитых (пластиковых) бутылок. Я не знаю ни одной проселочной дороги, у обочины которой не было бы помойки и свалки.

Я знаю, как выглядит южная Карелия, находящаяся по другую сторону границы: ощущение, что там над ландшафтом поработал куафер.

Можно, конечно, праздновать 60-летие Гаврилова посредством установки рекламных щитов и параллельно вести борьбу с фальсификаторами истории Великой Отечественной войны (а заодно – и финской кампании 1939–1940 годов).

Но если бы я был карельской землей, я бы точно знал, кто здесь выигравшая сторона и кто – проигравшая; кто – захватчик и кто – захваченный в плен.

«Мне поставили парник», – звонит по сотовому в город теща.

Прекрасно.

На шести сотках у нее штук пять тепличек, парничков и парников, каждый год убедительно доказывающих, что помидоры в этих широтах могут быть только зелеными, превращая овощеводство из промысла в забаву.

Но вот мы подъезжаем к участку и застываем.

Перед покосившейся дачкой вырос – ну как бы поточнее сказать? – тепличный храм. Напоминающий лондонский Хрустальный дворец, построенный для Всемирной выставки 1851 года.

Алюминиевый каркас. Ребристый пластик. Три огромных секции.

– О господи, это ж, наверное, тысяч десять стоило? Или даже пятнадцать?

– Ну прям! За десять тысяч сейчас даже конуру не построишь! Я тридцать тысяч отдала, выгодно, со скидкой! У вас денег не брала – всю зиму копила!

Мы с женой столбенеем вторично. Тридцать тысяч – даже для нас сумма серьезная. Поверить, что теща могла ее накопить (с мизерною пенсией!) невозможно. Значит, залезла в долги или другим каким способом извернулась.

Вечером идем гулять по поселку – и начинаем хохотать, соображая, в чем дело. Ровно такие же замки-теплицы выросли на каждом втором участке (а на одном участке – сразу три!).

То есть механизм процесса понятен: Марь Николаевна из кожи вон вылезет, но сделает так, как сделала Ольга Сергевна, которая не может допустить, чтобы было хуже, чем у Татьяны Семенны, а та увидела, что теплицу начал строить Михаил Ервандыч…

Деньги (а также простейшая калькуляция, сравнивающая цену помидоров со стоимостью теплицы) – они вторичны. Главное, «чтобы все как у людей».

Я теперь понял, почему моя теща тратит безумные – с моей точки зрения – деньги на все эти БАДы, которые стоят дороже лекарств (но лекарствами не являются), а главное, понял, почему говорит, что БАДы ей помогают лучше лекарств.

Потому что БАДы покупают – и о чудодейственности их сообщают – Ольга Сергевна и Татьяна Семенна.

Взгляд из травмпункта: русская душа

А вот еще: в прошлом сезоне теща сломала руку, упав с одной из лавочек, воткнутых там и сям в огород. Летом я грозился пустить их на дрова по причине ветхости, но Марь Николавна взмолилась о пощаде: по ее версии, на скамеечки удобно ставить ведра (со значением емкостей для воды я вас уже знакомил).

Когда же она присела на лавочку сама, убогая конструкция не выдержала. Хотя ушиб болел, теща проконсультировалась по телефону с сестрой (тоже пенсионеркой) и махнула на руку рукой: а, пустяки, дело житейское, само пройдет!

То есть когда мы появились на даче, рука являла собой опухоль. Мы ужаснулись – и едва не силком повезли жертву скамейки в Выборг, в травматологию, где теще сделали рентген и наложили гипс. Я же, томясь в коридоре, разглядывал окружающих: мужичка с головой в бинте (пьяная драка); аналогичного вида алкашку.

Но больше всех впечатлил прилично одетый мужчина с багровым лицом: его укусила змея. Мужчине было действительно худо, но его жена охотно рассказала, что он нашел в лесу гадюку и, вспомнив рассказы соседа о целительных свойствах заспиртованных змей при лечении поясницы, принес гадину в дом. Где и «потревожил животное», пытаясь засунуть в емкость с водкой, – ну и получил несимметричный ответ. Что неуловимо напомнило мне репортаж трехлетней давности о массовых отравлениях грибами на Брянщине. Там одна семья, откушав грибков, отдала богу душу, но главу откачали. Глава вернулся домой и грибки доел, успев перед окончательной смертью выдохнуть: «Не пропадать же добру…»

И вот тут – в приемном покое Выборгской районной больницы – я постиг наконец непостижимую тайну русской души. Тайна эта состоит в прекрасном пренебрежении жизнью, хоть своей, хоть чужой.

Потому что в странах, где ценность жизни крайне высока, никаких тайн души нет. Там тайну составляют приготовление кролика в горчичном соусе, или пошив приталенного пиджака, или расчет передаточных чисел трансмиссии, причем цена жизни придает этим низменным благам вполне возвышенный смысл, – как и продвигает, например, страхование или разработку систем безопасности на дорогах.

А русская душа потому и загадочна, что летит себе по небесам, лишенная балласта в виде тела. И никто не знает, куда ее на ветру развернет – то ли прогнившие скамейки ценностью объявить, то ли страну с дурными дорогами признать поднявшейся с колен великой державой, то ли ревматизм лечить посредством гадюк.

Если жизнь ничего не стоит, разницы между гадюками и величием нет.

Есть вещи, которые в отечественной системе смыслов никакой логикой не объяснить.

Скажем, Гончаров любовно прописывал Штольца и был брезглив по отношению к Обломову – но национальный герой у нас именно Обломов, а не Штольц.