Нам бы день продержаться…

– Слышь, Владко, – говорит, – раз уж помирать, так не пропадать же добру. Возьми ящик коньяка из-под кровати себе. Ведь кроме тебя никто меня проведать не пришел, ни коллеги инструкторы, ни дипломаты ответственные, ни консул, ни Родина привет не прислала с медпомощью. Заразиться боятся, гады. – Владко остолбенел – коньяк французский, больших денег стоит. Глянул на нашего подполковника, на ящик с бутылками у ног своих, на двери, за которыми жена инструктора за углом в комнате плачет, на мужика посмотрел на нашего, вернее на то, что от него осталось… И, видать, вспомнил, почему он русский язык как родной в школе учил. Как наши их Болгарию от турков спасали в девятнадцатом веке не жалея себя. Как перевал Шипкинский своими телами замерзшими усыпали рядами, но позицию не сдали.

– Знаешь что, – говорит, – зови жену. Ах да, лежи, – сам позову. – Прибежала женка в слезах, смотрит на доктора, как на колдуна, молит взглядом. Чуда просит. Доктор ее быстро просветил, что надо хоть голой плясать на улице, хоть молиться вуду, но продлить жизнь мужа на несколько часов, пока он, Владко, с этим ящиком съездит кое-куда. И съездил. И, непонятно как, где и у кого выменял ящик коньяка среди глубокой ночи на лекарство в далеком туземном Мозамбике. Лекарство, которое легально и без возможности попортить себе шкуру пулями, ножами или стрелами с ядом можно было купить только в соседней ЮАР. Вернулся часа в четыре утра, с красными глазами, нервный, взбудораженный приключением и счастливый донельзя. А подполковник наш почти сгорел к этому утреннему часу, только жена, надежда да природная вредность укоренившейся привычки идти до конца, наперекор любому препятствию, не давали ему сдаться и упасть в спасительное небытие, из которого нет выхода. Болгарин вернул долг сполна. Он колол лекарство каждые два часа, менял капельницу, убирал, вытирал, давал попить, ухаживал, отпустил жену отоспаться после бессонных ночей у постели горячего, как дрожащая печь, мужа. Измученная событиями и ужасом страшной болезни своего любимого женщина забылась сидя на стуле, едва коснувшись головой поверхности стола на кухне. Врач смотрел и выхаживал русского, как мать больного ребенка. Хлебал кофе кружками. К вечеру следующего дня температура спала. А утром офицер попросил есть. Кормили с ложечки, сил есть самому у подполковника не было. А через неделю он смог уже сидеть. Через две начал ходить и набирать вес. Приступы повторялись, но задавленные присмотром и тщательным уходом за больным доктора и самоотверженностью жены-сиделки были гораздо слабее и реже. Через месяц прилетел транспортный «Ил-76». Тот самый, что появлялся раз в полгода с почтой, привычными продуктами, новыми советниками и грузами. Старший советник запретил уезжать домой на поправку и лечение: «Ты контракт не выполнил!» – орал он, брызгая слюной в комнате с дефицитнейшим кондиционером на еле сидящего перед ним на стуле офицера. Перед самым вы-летом самолета назад, на Родину, не спрашивая разрешения ни у кого, подполковник самостоятельно загрузился с нехитрым домашним скарбом – одним-единственным чемоданом и тощим вещмешком, в транспортный отсек. Достал две гранаты, зарядил автомат. Снял проволочную чеку с кольцом с ребристого, родного тела «Феньки Первой – повелительницы замкнутых пространств» и зажал предохранительный рычаг в кулаке.

– Смотри, мужик, я ее долго так не удержу – малярия у меня, – тихо, но твердо предупредил он борттехника, который излагал свое отношение к вооруженному «зайцу», его родителям, родственникам, школе, где он учился, детсаду, где воспитывался, прадедушкам и прабабушкам, сухопутным вооруженным силам, этой долбаной стране, в которую они прилетели, Черному континенту, партии, комсомолу, пионерской организации и другим воспитателям, и все это многоэтажно, громко, основательно и с надрывом.

– Ху с ним, пусть летит, – приговорил к жизни офицера и его семью командир воздушного корабля, лично ознакомившись с состоянием неучтенного пассажира и его добровольными требованиями по захвату себя в заложники родного советского государства, когда оценил серьезность положения, пожалел и спас самолет и экипаж, и взял на себя ответственность за случившееся. Кольцо с проволочной чекой подполковник и бортмеханик вставили в запал уже после взлета, раньше этого времени бывший советник обезвредить гранату отказался. Жена сжимала в руках заряженный автомат и вполне профессионально отслеживала всех, кто находился рядом с ее мужем, пока «Ил» не набрал положенный ему «потолок», скорость и направление. Подполковнику припомнили самовольное оставление контракта, Черного континента и самоуправный безбилетный проезд и очень долго не давали звания полковника, мотивируя это тем, что он сорвал выгодный контракт. Как будто торговали людьми, как рабами на рынке в Римской империи, а что там с ним – его проблемы. Зато учил он нас тому, чего ни в каком боевом уставе не сыщешь – самостоятельности, импровизации и умению мыслить здраво.

А у нас тут не Африка и цены поумереннее, и, что здорово – малярии нет совсем, как и комаров, только мухи летом надоедают. Но от своего мы не откажемся. А урок мы запомнили, как надо за свое бороться, даже со своими. Не жалея ни себя, ни других, а тем более, материальные ресурсы. И друзей ценить, и врагов использовать. А нам этот опыт и гибкость очень нужны при шатком и неопределенном положении маленького подразделения. А водителей распределяю просто, по стажу, росту и сроку службы.

– Так, остальные водители. Вы – будете стажером на «ГАЗ-66», вы – «УАЗ», вы – наливник, – тыкаю я в первого в строю пограничника и последующих. Федя выпучивает глаза и набирает воздух в легкие, чтоб возмутиться, как он считает, попытке свергнуть его с водительского кресла «мыльницы». – На время боя мне нужен опытный гранатометчик, подменишь Федю, – поясняю я. При этих словах Федор расплывается в улыбке и довольно сдувает свою обиду в ноль. – Вы? – останавливаюсь напротив следующего солдата.

– Рядовой Петров! – отрекомендовывается мне рослый парень.

– Да, вы, рядовой Петров, будете стажером на «КамАЗе» – заменишь мне механика, если прихватим «борт», – я тыкаю, как старший младшему, чтоб усилить эффект назначения. Грязнов кивает мне справа, одобряя мой выбор. – Свободен. Ну, товарищи командиры, а мы с вами в санчасть, к майору. Будем соображать, как БТР Пирмухаммедову достать. А то обидим мальца, если оставим без подарка. – Народ смеется. От блин, сме-шно им.

Однако майор весь наш «командирский хурал» к себе не принимает. Просит всех выйти – покурить, а со мной остается наедине.

– Ну, поздравляю, лейтенант! С боевой победой тебя первой! Нет, пожалуй, с третьей. Мне хлопчик уже рассказал, пока его тут твой «гиппократ» мурыжил. – От хитрюга же старший офицер, хвалит вначале. Ага, так в наставлении по психологической подготовке и написано: вначале хвалить, а потом драть как сидорову козу. Нам, подчиненным, так приятнее, лучше доходит и без обид получается. Если бы еще все начальники об этом наставлении знали, было бы легче. Вот комендант наш, наверное, знал, но забыл. Как начнет стружку снимать, и по фигу ему мое психическое состояние. Поэтому я напрягаюсь в ожидании разбора полетов.

– Спасибо, товарищ майор, но какая это победа? Далеко еще, так – эпизод. Что теперь-то делать? У нас сейчас двести досов с автоматами на хвосте. И БТР у них. Не дай бог, прорвутся до заставы на дистанцию выстрела из КПВТ! – причитаю я и высказываю свои опасения.

– Ну, ты самопессимизмом не занимайся, Олег! Рано или поздно, но вы бы с ними столкнулись, – это его «ВЫ» мне не нравится. Майор читает мои мысли.

– Вы, потому, что я не могу сам участвовать. Лежу тут, как база данных! Ни туда, ни сюда! Понял? – Молодец майор, мне бы так научиться. Я киваю, проехали. – Слышал я твое решение на боевом в окошко. Правильно мыслишь. Надо их додавить по частям. Пока он свое войско в один кулак не собрал. И людей у тебя на треть больше. И оружия, я так понимаю, вдвое больше. Медикаменты. Продукты. Снаряжение. Прибарахлился, товарищ лейтенант! Ты бы мне сюда чего из оружия и патронов приказал принести, а то как черепаха без панциря я тут беспомощный.

– Сделаю, тащ майор, – уверяю его твердо и сразу, а сам думаю про «стечкина» в кобуре у старшины. Может, у него еще один есть? Им все сверх положенного понавыдавали. И винтовка какая-то диковинная. Что ж к ней за патроны там? Майору не до моих мечтаний. Я для него ступень к Кушаку. И эту ступень надо направить куда надо и помочь прорваться сквозь самодельные задачи. И он «работает» меня на предельном режиме, я сейчас его руки и ноги, а он моя голова. И он меня на всякий случай направляет, чтоб дров не наломал в лейтенантской прыти.

– АКС с «Костром», десять ВОГов, пятнадцать магазинов, ПМ в комплекте, два цинка патронов, сигнальные ракеты и СПШ в кобуре, облегченка тактическая, броник, четыре наступательные и четыре оборонительные гранаты, нож, рацию, эмсээлку (тоже мне вояка – МПЛ – малая пехотная лопата), флягу, крышку на голову, подсумки, нитку капроновую, иголку, вещмешок, плащ-палатку, бушлат, шапку, горный свитер и бойца с большой винтовкой для обучения. И девять твоих воинов перед моим окошком для практических занятий. – Хрена се планы с двумя дырками в шкуре, а самому лежать на боку и ворочаться больно.

– Вот что, лейтенант, как твои орлы стреляют? Я так понимаю, что до рукопашной их доводить нельзя. Там мужики свирепые, а у тебя юноши не целованные. – Я даже мысленно ухмыльнулся. Чай пограничные войска, а не внутренние. Зато ответил, прячась за пограничный сленг.

– На четыре патрона стреляют все, а кто получше, так на шесть-восемь, тащ майор. Кроме снайперов, те на единицу к единице. – Если майор и удивился, то виду не подал. Но хватило его ненадолго.

– Так уж и все? – ехидно восхитился и выразил свое недоверие старший по званию.