Намеренное зло

Коллега по работе, Елена Александровна (даже в мыслях Матвей не позволял себе опускать её громоздкое отчество) была единственной, с кем Матвей сохранял некое подобие дружеских отношений. Но она ушла в отпуск еще месяц назад, сразу, как закончился учебный год. Это три.

Вот потому-то и перелистывал он неспешно страницы, пробегал глазами тексты, проглядывал картинки в поисках дефектов, которые нужно будет устранить. Была уже половина пятого вечера. Пора бы домой собираться, но этого ему хотелось не больше, чем маяться бездельем.

"Мама должна прийти через полчаса, - подумал Матвей машинально, бросив взгляд на часы. И вдруг застыл.
– Не помню, помыл ли я посуду перед уходом. Помыл? Или не помыл? Если не помыл, она расстроится". Чистота - на кухне, в спальне, в доме вообще, в ухоженном садике - была пунктиком (маленьким, не признаваемым, но тщательно культивируемым) его матери, и как следствие, его самого. И если для какой-нибудь другой, не такой замечательной матери грязная тарелка, в спешке оставленная в раковине с утра, символизировала грязную тарелку и ничего больше, то для его матери это означало совершеннейшее пренебрежение ее усилиями по превращению Матвея в выдающегося волшебника, идеального сына и примерного гражданина.

Последнее соображение заставило Матвея отложить учебники. Хорошенько прочихавшись, волшебник вытер нос огромным сине-белым платком, который после затолкал в карман рубашки, и засобираться в путь. Благо до дома было недалеко и за оставшиеся до прихода матери двадцать минут можно было еще и пропылесосить успеть, и пыль протереть.

Застегнув на все пуговицы пиджак, он ринулся на выход. В дверях библиотеки ему не повезло натолкнуться на уборщицу.

– Уже уходите?
– прокаркала она.

Дверь Матвей открыл широким жестом и дёрнулся наружу, слишком поздно заметив женщину, и заметался вправо-влево, пытаясь то ли обойти неожиданное препятствие, то ли галантно дорогу этому препятствию уступить. Уборщица стояла на одном месте и пристально - слишком пристально, как показалось Матвею - наблюдала за его хаотичными телодвижениями. Тогда Матвей окончательно растерялся и замер. Женщина хмыкнула, отступила в сторону, освобождая волшебнику путь, и повторила: - Уходите, говорю?

– Да, да. До свидания.
– Опустив глаза, Матвей шмыгнул мимо и был таков.

– Давно пора, - пробурчала она ему вслед.
– Все по домам разбрелись, один этот все кукует, полы вымыть невозможно. А коли при нем - так опять натопчет, перемывай потом.

Но Матвей старческого брюзжания уже не слышал, занятый мыслями о том, что надо еще хлеба по дороге купить, а это крюк делать до магазина. И без хлеба прийти нельзя - мать расстроится. Но немытая - гипотетически - посуда! Как быть? Как успеть? А если в магазине очередь? Эдак он протолкается все полчаса, пока народ рассосется.

Матвей стремительно шел по улице, крепко сжимая в руках потрепанный портфель, и размышлял, как быть, а в голове его, словно аккомпанируя этим метаниям, назойливой мухой крутились строчки из услышанной когда-то и, казалось бы, давным-давно забытой песни. Это были даже не точные слова, а отрывочные воспоминания; что-то о взаимосвязи чувства вины и сумасшествия; автор песни утверждал, что если появилось первое, то следом придет и второе. Никогда волшебник музыкой не увлекался, а уж песнями в особенности, потому как даже тихо звучащие, они раздражали до безумия, не давая сосредоточиться. Проще говоря, он мог либо слушать музыку, либо заниматься каким-нибудь делом - сочетать не выходило. Но то ли что-то мельком увиденное натолкнуло, то ли услышал нечто похожее по дороге, и прилипли эти слова к нему как банный лист... Вслед песне Матвей с несвойственным ему сарказмом сделал вывод, что если ей, этой песне, верить, то он сошел с ума, едва появившись на свет, а вся дальнейшая жизнь - извилистый путь в психиатрическую клинику.

В итоге Матвей забежал-таки в магазин, и ему очень повезло - очереди не было. Купив булки с отрубями, он почти бегом направился домой. Увы, физически он был не слишком вынослив, поэтому незапланированная десятиминутная пробежка привела к тому, что у дверей он затормозил, тяжело дыша, едва не падая от усталости. Потыкал ключом, с первого раза в замочную скважину не попал, поскрежетал замком и ввалился в прихожую.

– Мам! Я дома!
– крикнул он на всякий случай, озираясь по сторонам.
– Мам!

В доме стояла оглушительная тишина. Никого. Отлично. Матвей быстро скинул ботинки, аккуратно прислонил портфель к стене и резвой рысью направился на кухню, проверять свои подозрения. Заглянув в раковину, он не смог сдержать облегченного вздоха - пусто. Значит, все-таки вымыл, только забыл об этом к концу дня.

Вообще, Матвей на память не жаловался - рановато еще, но в последнее время стал замечать, что некоторые его действия словно по своей воле выпадают из головы, и нет никакой возможности вспомнить достоверно - было или не было. Но пока это приносило лишь моральное неудобство, волшебник почитал за лучшее провалы в памяти игнорировать.

Помыв руки - хотя это простое действие в исполнении Матвея больше походило на лихорадочное сдирание кожи с ладоней - он поднялся наверх, в свою комнату, проверил, ничего ли не изменилось со времени его отбытия на работу, и снова спустился вниз, в кухню, разбирать "покупки". Положив булки в хлебницу, Матвей стал думать, чем бы ему заняться до прихода матери. Он посмотрел на часы и понял, что в лучшем случае успеет вскипятить чайник, прежде чем хлопнет входная дверь.

Он не угадал. Дверь хлопнула, стоило волшебнику оторвать взгляд от часов. Громко хлопнула, требовательно, заявляя о себе во всеуслышание. Матвей громкие звуки не любил с детства, они внушали ему не ужас, но необъяснимую тревогу, а в последнее время дверь хлопала особенно громко, злонамеренно громко, и Матвею хотелось заткнуть уши.

– Я дома!
– крикнула мать.
– Матвей! Я дома.

– Я слышу, мама. Я на кухне.

– Да? И что ты там делаешь?

– Хлеб клал. Я твои булочки купил.

– Какой замечательный у меня сын, - добрым голосом пропела мать, появляясь в дверях кухни.
– Сегодняшние?

Это была невысокая, полноватая женщина шестидесяти с небольшим лет. Звали ее Алевтина Григорьевна. Всегда подтянутая, накрашенная, причесанная, она словно бросала вызов миру растреп и нерях, у которых вечно времени не находилось на то, чтобы элементарно волосы в хвост собрать или носки со шнурками погладить. И оправдания из нерях сыпались, как из рога изобилия: то дети, то работа, то дела домашние.

У матери Матвея таких проблем просто не существовало. Она жила в строгом соответствии с установленным ею же раз и навсегда расписанием и отклониться от него ее не смогла бы заставить даже собственная смерть. Все остальное могло катиться в пропасть.

– Спасибо, - сдержанно поблагодарил Матвей.
– Сегодняшние.

– Ты дату посмотрел или как обычно на слово продавщице поверил?

– Посмотрел, конечно. Как ты учила, - отчитался Матвей и спросил: - Как прошел день?

Мать утомленно прикрыла глаза, буквально на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы сын предположил: