Наместник дьявола

— Прощай, бес.

— До скорого свидания, — повторил Трензив. — Поверьте, меня вы увидите раньше, чем ангелов, фанатиков, бессмертных или инопланетных товарищей.

Проводник примерзко гы-гыкнул и с легким хлопком растворился в воздухе.

— Сволочь, — подытожил Алтаев.

Из архива компании «Мефистофель и Ко»

Дневники Сергея Алтаева (выдержки)

«День первый.

На самом деле он уже не первый, но будем считать его началом отсчета. Когда все дни не просто похожи друг на друга, а по сути и есть один день начинаешь путаться. Так что заметки эти исключительно для борьбы с путаницей.

Идея с временной петлей бесподобна. Только окунувшись во все это понимаешь что такое покой. Днем предаюсь чревоугодию, вечером читаю Шекспира.

День второй.

Хм. А вот об этом я не подумал. Записки-то переходят в новый день, а я остаюсь в старом, так что по сути дневник бесполезен. Хотя почему бы и не расставить акценты дня, а заодно потренировать память?

На ночь читал Шекспира. В коридоре наткнулся на Машеньку, девочку из нового персонала, которую наняла Ольга. Миленькая девочка, я б ее… впрочем я ей явно не понравился. Жаль.

День третий.

Хороша тренировка памяти! Подробностей позавчера не помню. Надо больше внимания уделять дневнику. Кстати, а вот интересно, что становится с вариантами дня, которые я прожил? Ведь я живу заново, а мир живет дальше. Или без меня этого дальше нет?

Ольга ходит владычицей морскою, а я, блин, золотая рыбка у нее на посылках. Хорошо в роль вжилась. Дочитываю Шекспира. Снова подкатился к Машеньке. Не нравлюсь ей. А жаль.

День четвертый.

Сижу пишу дневник, слушаю Грига. Приперлась Ольга и потребовала убрать звук, мол музыка ей мешает. Откуда чего берется?

Шекспир закончился. Надо будет утром заказать новую книгу, а то вечером читать нечего будет. Попытался потискать Машу, получил в грызло. Она мне определенно нравится. А я ей определенно нет.

День восьмой.

По традиции пишу дневник под Грига. Как обычно заходит Ольга и делает замечание. По ней можно часы сверять. Пожелал, чтобы маша взяла выходной, поехал с ней покататься по городу. Затащил в кабак, напоил до чертей, думал в таком состоянии она будет посговорчивей. Фиг там — получил по морде.

День двенадцатый.

Вместо Грига поставил Бетховена. Пришла Ольга и сделала замечание. Начинает доставать. Снова пожелал Машу, снова получил чего желал. Скучно. Когда она давала мне по морде было интересней.

День двадцать третий.

Все достало. Забыл заказать утром книгу. Весь день читал Шекспира. Ненавижу его, он пишет одно и тоже. Писал дневник под „Вальс цветов“ Чайковского, приперлась царица полей акименко и сделала замечание. Меняю классиков уже не из интереса, а из принципа. Бах, Бетховен, Григ, Чайковский, Гендель, Глинка, Шуберт, Штраус и Лист у Ольги Вячеславовны не в фаворе. Машу не желал, поэтому опять ей не нравлюсь.

День двадцать седьмой.

Еще немного и я на нее сорвусь. К списку „мешающей“ классики добавились Шуман, Бюсси, Брамс и Свиридов. Скучно до тошноты. Раньше поражался возможной вариативности бытия, которая не доступна простым смертным. Теперь поражаюсь как я мог этому поражаться.

День, наверное, тридцать какой-то.

Несколько дней подряд пил. Просто пил. Ничерта не помню. И со счета сбился. Может снова начать считать с сегодняшнего как с первого? А смысл? Как будто это что-то изменит. Берлиоз, Мендельсон, Римский-Корсаков и Бизе ее величество раздражают. Возможно и еще что-то, но этого я уже не помню.

Завтра буду слушать Вивальди, а вообще-то запас классики на компакт-дисках заканчивается. Значит скоро лишусь еще одной забавы…»

— Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди, — мурчал под нос Алтаев. — Под музыку Вивальди, под старый клавесин…

Он воткнул диск с «Временами года» в музыкальный центр и сел за стол. Ручка заерзала по бумаге, выводя в верхнем углу листа «День тридцать какой-то там. Будем считать тридцать восьмой».

Написав эту фразу, Алтаев деловито покосился на часы, потом на дверь. Створка властно распахнулась.

— Почему вы шумите, Сережа? — в голосе Акименко появились новые властные, менторские нотки.

— Я слушаю музыку, а не шумлю, — спокойно отозвался Сергей.

— Я попросила бы вас не забываться. То что вы ведете мои дела не дает Вам права вести себя столь фривольно. Потрудитесь убрать звук и убраться из моего кабинета.

— Как вам будет угодно, — кивнул Сергей и великий классик оборвал свое душеизлияние на половине тянущейся ноты.

Он вышел в коридор и потащил сигарету из пачки. Нет, курить нельзя, Ольга взбесится. Боже, Ольга Вячеславовна, славный человечек. Девушка сорок пятого года рождения, мечтающая о нашествии инопланетян и умении летать. Где эта Ольга Акименко? Нету. А куда девалась? И кто сделал из нее этого монстра самовлюбленного? Деньги, положение, или он, Сергей Борисович Алтаев?

Не заметил, как чиркнул зажигалкой и прикурил. Тьфу ты пропасть! Ну и пусть, пусть орет. Поорет и перестанет. Надо будет ей завтра Рахманинова поставить. Стоп, а почему именно Рахманинова?

Алтаев прислушался, откуда-то издалека доносился звук. Точнее не звук даже, а отзвуки. Играли вживую, играли Рахманинова.

Сергей пошел на знакомые аккорды. Рояль разрывался непостоянством классика. Алтаев взлетел по лестнице на второй этаж, распахнул огромные створки дверей и оборвал звучание. Маша, что сидела за инструментом, посмотрела на него как на неизбежную помеху, с которой приходится мириться.

— Что? — тихо спросила она.

— Браво, — произнес Сергей. — Я на звук пришел и… просто ошалел.

Маша пожала плечами:

— Каждый вторник и пятницу здесь играю. А у вас музыкальное образование?

— Я учился чему-то когда-то, — грустно усмехнулся Сергей. — Но чему уже не помню. А сейчас… сидел внизу, слушал Вивальди. Оказывается «Времена года» могут помешать кому-то. Пришлось выключить музыку. Поднимаюсь наверх, а тут…

Сергей замолчал от переизбытка чувств. Вслух говорить не стал, что всегда питал слабость к женщинам, сидящим за роялем. И не просто сидящим, а умеющим рвать душу бегающими по клавишам пальцами. Он прислонился к роялю, Маша заиграла. Сергей в который раз поразился тому, что музыку можно не просто слушать, а чувствовать всем телом. Достаточно лишь прижаться к инструменту и ощутить вибрацию, рожденную гениальным композитором и воспроизведенную миниатюрной девочкой.

— Бесподобно, — шепнул Сергей.

— Вы знаете что это? — заинтересовалась Маша, не переставая играть.

— Только на слух, — соврал Сергей, что бы дать почувствовать горничной свое превосходство над богатеньким по ее меркам распорядителем. — У меня бабушка учитель пения. Я многое знаю на слух. И потом, какая разница? Музыку не обязательно знать, к ней можно просто приходить в гости.

Миниатюрные, удивительно сильные пальчики принялись танцевать какой-то необузданный яростный танец, вдавливая клавиши, срывая аккорды, вызывая вибрацию, рождая музыку.

Вот она, вечность, подумалось Сергею. Дьявол, что я делаю?..

Вот она вечность! Ее создают великие нищие, несчастные, страдающие, и, тем не менее, самые счастливые и самые богатые люди. А он? Что он создал? Конечно, может хоть сейчас пожелать стать великим художником, композитором, писателем, актером…

Может, а что это даст? Кого он обманет?

Окружающих? Да.

Себя? Возможно.

Вечность? Вечность обмануть нельзя. Искусство не обманешь.

Сергей побежал по коридорам опротивевшего вдруг дома. Что есть этот дом? Богатство, сытость. Маска, надетая чтобы защититься от всех окружающих, от людей, чертей и ангелов, от бессмертных, смертных и инопланетных фанатиков. Перед ним распахнулась дверь, в коридор вышла Ольга Вячеславовна. Алтаев притормозил, чуть не сбив ее с ног, остановился.

— Что вы позволяете себе, Сережа, — наиграно возмутилась «хозяйка».

— Закрой рот, кукла расфуфыренная, — зло проскрежетал Сергей. — Концерт окончен. И Вивальди включи. Я хочу, чтоб этот дом наполнился музыкой. Умирать, так под «времена года».

— Как скажете, Сергей Борисович, — сникла Ольга. Плечи ее опустились, по лицу заскользили некрасивой сеткой морщины, она показалась Сергею постаревшей лет на пятнадцать, хоть прошло всего пятнадцать секунд с того момента, как перед ним стояла сильная, вольнолюбивая женщина пышущая здоровьем и жаждой жизни.

— И распорядись, чтоб мне принесли вина, — уже мягче добавил Сергей.

— Какого?

— Хорошего. Красного. Сухого. Ящик, — Алтаев развернулся и пошел прочь, добавил не оборачиваясь, уже на ходу. — Ко мне в кабинет.

Он ощутил чужое присутствие, когда в ход пошла четвертая бутылка. Прислуга не понимала, что происходит, Ольга тоже, хоть и знала больше остальных. В любом случае, все, кто находился в доме, побаивались не то, что заходить в кабинет, а к двери приблизиться. Потому его удивило ощущения человека за спиной.

Алтаев обернулся. Так и есть, не прислуга, не человек. Перед ним стоял Трензив. Проводник был явно доволен, ехидно ухмылялся. Сергею эта ухмылка не понравилась.

— Какого хрена ты приперся? — рявкнул он на приспешника Дьявола. — Я не звал тебя.

— Это и не требовалось, — улыбнулся еще шире и еще гадостнее чертов проводник. — На этом месте, Сергей Борисович, ваше существование подходит к своему логическому завершению.

— С чего бы это? — Сергей приложился к бутылке с вином. Пил прямо из горлышка, причем это была уже пятая бутылка.

— Ваша временная петля порвалась. Было маленькое условие, ваша временная петля остается петлей только до тех пор, пока вы сами не захотите ее порвать. Вы изъявили такое желание. Пусть это был нервный срыв, но, тем не менее, нельзя отрицать вполне явного желания покончить с этой бегущей по кругу жизнью. В связи с этим, — Трензив прошел по комнате, взял стул. — Позвольте, я сяду, — не дожидаясь разрешения, уселся. — Так вот, в связи с этим временная петля порвалась, время вернулось для вас в свое нормальное состояние.