Наномашины, наследник! Том 9

Я ведь буквально указываю, кого убивать. Я не просто трибунал, я не просто судья, сейчас я фактически палач.

Да, мне объяснили, что не все здесь осуждены на казнь, но у всех здесь тяжёлые дела, в которых нужно дополнительно разбираться. Поэтому почти все здесь так или иначе нуждаются в моём одобрении. У меня в руках огромная ответственность, огромная сила, огромная власть! И красный цвет вокруг фотографий это лишь подтвердил.

Я прикрываю глаза и выдыхаю, успокаивая бьющееся сердце. Мозг противится, но душой… я верю.

Вера — вот что ведёт меня. Вера в то, что это правильно и я справлюсь.

«Ладно, продолжаем»

Смотрю на следующих — четверо были с небольшой темнотой, но она из разряда каких-то маленьких тёмных тайн, каких-то небольших грешков, за которые, скорее всего, Бездна их даже не притянет. Да, что уж там, даже у моей матери такое! Она ведь та ещё любительница выгоды и преувеличений, и с посторонними ради нашего благополучия она может быть не совсем честным человеком.

Я указываю на каждого из них и говорю:

— Совсем немного, практически чисты.

Мне кивнули и вокруг их фотографий появилось зелёное свечение. Здесь тоже всё понятно — они одобрены мной, и уже с учётом этого будет дальнейший суд.

Но вот, наступил момент, о котором я прекрасно знал и которого, наверное, даже побаивался. Осталось четыре человека… и про всех четырёх я совершенно не знаю, что сказать.

В них было больше темноты, чем в прошлых четырёх, но куда меньше, чем в первых двух! Они недостаточно светлые, чтобы их точно одобрить, и недостаточно тёмные, чтобы точно забраковать! Они не склоняются ни в какую из этих двух сторон, даже приблизительно, и разброс их грехов и причин темноты невероятно огромен!

— А что если я скажу, что не смогу сказать по оставшимся? — вздохнул я.

— Мы продолжим собственное расследование. Без твоих указаний. Потому что их просто нет, очевидно. Вы никак не повлияете на их судьбу.

Не повлияю…

Значит, потенциально выпущу убийцу на свободу, и потенциально загублю невиновного.

Нет, конечно я не моралист-идиот. Вот ТУТ уже я действительно не буду себя винить, ведь это и правда не моя работа, как и не моя вина что они здесь оказались в первую очередь.

— Скажите, вы ведь раньше действительно казнили невиновных, да?

— Да, Кайзер. Такое было, к сожалению, — отвечают, глядя мне в глаза.

— И часто это происходит? — вновь уточняю я, хотя уже знаю ответ.

— Редко. Весьма редко.

Я выдыхаю и медленно поворачиваюсь обратно на стекло. Четыре человека ждут моего приговора. И мой глаз… он бессилен. Он может лишь показать темноту, но не может определить её природу. Я смотрю на каждого из них, пытаясь найти хоть какую-то подсказку, хоть малейший намек. Но нет. Темнота в их душах настолько похожа, что различить её оттенки просто невозможно.

Но внезапно что-то щелкает в моей голове.

«Но ведь у меня есть… не только глаз», — медленно осознаю я, чувствуя, как по телу разливается знакомое тепло, — «У меня есть нечто большее!»

Я делаю шаг вперед, и охранники напрягаются. Они видят что-то в моих глазах, что заставляет их нервничать.

— Выведите всех, кроме этих четверых, — командую я, не отрывая взгляда от заключённых, мой голос звучит уверенно, в нем нет ни тени сомнения.

— Что вы задумали, господин Кайзер? — напрягается один из офицеров.

— Я хочу зайти к ним, — произношу я спокойно, хотя внутри всё кипит от предвкушения.

По комнате проносится волна перешёптываний. Военные переглядываются, явно обеспокоенные моей просьбой. Я вижу страх в их глазах — не за себя, за меня. Для них я всё ещё ребёнок, которого нужно защищать, плюс явно привилегированный — аж по рекомендации Императора.

Но как говорил Барон, слушая мои истории: «Яйца у тебя здоровенные. Стальные, сцуко».

Я не боюсь. Я должен сделать то, что должен.

— Это слишком опасно, — качает головой старший офицер, — Они всё ещё подозреваемые в тяжких преступлениях. Мы не можем рисковать вашей безопасностью. Если что-то случится…

— Можете, — перебиваю я, и в моем голосе звенит сталь, — Более того — должны. Таковы мои условия. Вы сами согласились на них. При всех заявляю — все риски на мне, я на них настоял, и никто не виновен. Записали? Теперь впускайте.

— Но господин, — пытается возразить другой офицер, — Даже если один из них…

— Я знаю, что делаю, — поворачиваюсь к ним, расправляя плечи, — Доверьтесь. А если не выйдет… ну, не выйдет.

В комнате повисает тяжелая тишина. Я чувствую, как во мне нарастает сила — не темная энергия Гнева или развратная мощь Похоти, а что-то чистое, светлое, правильное.

Я ведь каждый день читаю дневник Мученика. И ещё ни разу я не увидел там практичных советов или техник, и я всё больше и больше подозреваю, что Архив вёл меня именно к Легиону.

Но то, что я видел там регулярно — философию человека, спасшего мир.

Нужно верить. Не быть глупцом и идиотом — Мученик тоже не пошёл бы закрывать разлом, если бы не знал о потенциальном успехе. Но именно вера… что если она действительно станет оружием?

Несколько долгих секунд офицеры смотрят на меня. Я вижу в их глазах целую гамму эмоций — сомнение, страх за мою безопасность, надежду… Они действительно хотят верить, что я могу помочь. Что у меня есть ответ там, где они зашли в тупик… у ребёнка, хах.

— Хорошо, — наконец кивает старший, словно принимая тяжелейшее решение в своей жизни, — Но при малейших признаках опасности мы врываемся. Без предупреждения.

Я киваю. Это справедливо. Они выполняют свой долг, как и я — свой.

Остальных заключённых уводят. Процессия движется медленно — никто не хочет спешить, все понимают серьезность момента. В комнате остаются только четверо неопределённых — они стоят неподвижно, настороженно следя за происходящим.

Я делаю глубокий вдох и шагаю к двери. Каждый шаг отдается во мне волной силы. Она нарастает, заполняет меня целиком, как струится по венам! С каждым шагом уверенность растет. Это правильно. Это необходимо.

Я — проводник высшей силы, инструмент божественного правосудия. И эта сила требует действий.

До двери один шаг. И прежде чем его совершить… я выдыхаю и натягиваю золотую маску, которую на всякий случай взял с собой.

Не стоит им видеть лицо Трибунала.