Наномашины, звереныш! Том 5

Господи, какой же то будет позор.

— Скоро начинается! — сказал нам охранник в спину, — Семью и тренера прошу пройти на зрительские места!

— Но… — мама повернулась, — Другие же родители тут стоят.

— Они попали сюда по другому статусу, им положено. Так же как и их детям — отдельные раздевалки.

— Да что за бред?! — не сдержалась бабушка, — Что за цирк?! Ну давайте, ещё скажите, что первое место только для аристократии!

— Нет, на этом отличия заканчиваются. Вы в любой момент можете проследовать на выход.

Встревает батя.

— Мы поняли, спасибо, — встаёт он между женщинами и охранником, — Пусть Миша решает.

Я стоял.

— Значит остаёмся, — кивает он, — Всё, пройдёмте. Не будем нагнетать. Миша взрослый, справится.

Не давая им опомнится, он аккуратно начал смещать всех в сторону выхода на трибуны. И когда они почти ушли, дед с отцом на меня повернулись, и…

Кивнули, желая удачи.

Я глянул на тренера. В моей голове множество вопросов. Почему нас отделяют? Зачем так делать? Что МНЕ делать? Куда идти? Почему им можно, а мне нет? Детские, глупые и банальные, но такие важные и шокирующие для ребёнка вопросы.

И ответ:

— Взрослый мир. Привыкай, — пожал он плечами, шагая за моей семьёй, — Удачи.

И всё. Я остался один. Куча чужих голосов начали подавлять другие звуки, будто отрезая меня от мира. Я банально потерялся, не зная, что делать дальше. Мандраж усилился.

Волнуюсь. Страшно. Впервые такое.

Ладно, надо найти раздевалку. Где она? Пойду спрошу.

И… боже, какой же ошибкой было идти к детям. Хотя может… благословением?

— Здравствуйте, — сказал я немного шепеляво, но в целом нормально, — А где тут раздевалка?

— Мы туда пойдём, — указал рыжий мальчик за свою спину, — Там наши раздевалки. Личные!

— Мне… в другую. В общую.

Они закатили глаза и замотали головой.

— Ясно. Простак нищий, — прогундел он, — Тебе в общую. Иди сам ищи.

— Я не нищий. Я просто спросил, где раздевалка, — сжимаю кулаки, — Вам что, так сложно сказать?..

— Нам — легко! Но не скажем. Папа говорит, что бедностью заразимся! А ты что, дружить с нами хочешь? — ехидничал он, вызывая улыбки друзей, — Что это за шапка? Ушанка? Фу, прошлый век! Что за куртка? У меня вот Болансеага! И вообще — ты беззубый и шепелявый!

— Но зубы у всех выпадают. Это же нормаль…

— У меня не выпали! И не выпадут!

Ухмыляются. Смотрят. Наслаждаются. И для них это не впервой, они сюда за этим и пришли. Они не просто так стоят у входа — они выискивают жертв.

Они знают, что победы им обеспечены.

— Ты же в курсе, что твою победу купили? Что без родителей… ты сам ни на что не способен, — пробормотал я.

— Что? Ты вообще офигел, дебил нищий?!

— Ну почему нельзя быть нормальными людьми! Ну почему вы все вечно такие наглые упыри?! Мы же дети! Мы должны дружить!

— Мы дружим. Но не с тобой, — сказал рыжий противный мальчик, — И это не правда! Никто мне ничего не покупал! Я сам всех…

— Нет, — покачал я головой, — Нет. И ты это знаешь. Твои победы… ничего не стоят.

Мальчик сжал кулак. Он весь покраснел, надулся, стал похож на разъярённого бычка. Наверняка ведь понимает, что я прав. Что удовольствий от его побед не так уж, по факту, и много. Что его просто хотят порадовать.

И друзья его понимают. Они уже не такие мелкие и тупые.

Я же вздохнул и развернулся. Плевать. Сам найду. Общая так общая. Медаль всё равно для всех одинаковая.

— Д-да пошёл ты! Я тебя победю! — рявкнул он в спину.

— Ладно.

— И ты не убежишь уже, дурак, воняющий шоколадом!

— Ага, — отмахиваюсь, находя раздевалку.

— И… и вообще… с мамой пришёл, выскочка?! Знаешь, что я с мамой делал твоей?! Я… я в кино её водил! Понял?! И… и за попу щупал!

Я остановился. Замер. И медленно повернулся.

Что?

— Причём… тут моя мама? — не понял я.

— Ха! При том!

— З-зачем ты так? Что она тебе сделала? — я искренне не понимал, — Ты… вообще, что мелишь-то?..

И тут, поняв, что меня удалось зацепить за живое, рыжий мальчик разворачивается и начинает уходить.

Ч-что? Он так сказал про мою… маму? Про мою любимую мамулю? Этого маленького человека, про эту святую женщину, которая готова горы ради меня свернуть, которая всю жизнь будет дарить мне теплоту, любовь и заботу? Про самого дорого мне человека?

— Извинись! Эй!

— Всё, иди в жопу, — он отмахнулся и пошёл в отдельную раздевалку, —

И все они тоже развернулись.

Я молча стоял и смотрел им в затылок. Мои глаза широко распахнуты, а в голове туман. Я не верил. Отказывался. Что я только что услышал? Никто себе такого не позволял, эту наглость и этот бред!

Это же вообще переходит все черты. Разве аристократы… настолько верят в свою неуязвимость?

Прозвучал голос ведущего. Говорил переодеваться. Я молча иду в общую раздевалку. Людей здесь немного, все хмурые.

Надеваю шорты и майку. Беру шлем, капу и перчатки.

Голова в тумане и, погружённый в мысли, я действую на автомате. Выхожу на арену. Она была поделена на три боксёрских ринга. Участники ждут на лавочке, зрители на трибунах повыше.

Оглядываюсь. Да. Вижу. Зрителей в принципе немного, но моя семья выделялась даже на фоне богатеев. Красавцы и красавицы, лучезарные улыбки и переживающие глаза.

И мой взгляд упал на маму. Она, невинный ангелочек, даже не понимает, что десять минут назад её оскорбили. Приплели из-за какой-то чуши!

Я внимательно посмотрел ей в глаза. В её голубые, большие глаза.

И тогда… туман начал рассеиваться.

— Михаэль Кайзер и Иван Иванов! — объявили меня.

Я поднимаюсь на ринг. Сюда же поднимался рыжий мальчик. Иван, значит, да? Это он. Выше и больше меня, явно старше. Лет девять ему? Десять? Мы не должны были встретиться на ринге, разница заметна сразу.

Но встретились. Потому что папа Вани хочет, чтобы он победил.

Мы были в первой дерущейся тройке, так что слушали правила на весь зал: без борьбы и ударов ногами, до нокдауна, остановки или победы по очкам. Три нарушения — дисквалификация. Золотая медаль за пять побед.