Наперекор судьбе
Шрифт:
– А я включен в ваши планы? Или мне придется самому позаботиться о перемещении в Лондон? – деликатно спросил Оливер.
– Думаю, тебе было бы полезно остаться здесь еще на несколько дней, – ответила Селия. – Ты выглядишь невероятно усталым и…
– Нет, Селия! – возразил он, и в его глазах вдруг вспыхнула прежняя решимость. – Я знаю, почему ты так хочешь оставить меня здесь. Тебе нужна полная свобода действий. Не получится. Ты и так ухлопала половину нашего лимита бумаги на твою отвратительную книгу.
Оливер бурно противился публикации «Милосердия и благосклонности», называя роман «дешевкой, потрафляющей примитивным вкусам». «Твой отец говорил это о каждом успешном романе, который мы
– Оливер, нужно все-таки идти в ногу со временем, – осторожно заметил он. – Вам к весне позарез необходима книга, которая будет хорошо продаваться. Поверь мне, роман стоит публикации. На твоем месте, я бы выпустил его тиражом… ну, скажем, в две тысячи экземпляров. Для начала этого достаточно. А там посмотрите, как он будет расходиться.
– Я продавал бы этот роман на каждом углу, – признавался потом Себастьян, говоря с Селией наедине. – Но Оливеру об этом лучше не говорить. Ничто так не заставляет его противиться выпуску книги, как утверждение, что она понравится всем.
На следующий день они вернулись в Лондон. Оказавшись в своем рабочем кабинете, Венеция облегченно вздохнула. Замечательно, когда у тебя есть чем заняться, кроме мыслей о Бое и его новой женщине. И что бы она делала без работы? Думая об этом, Венеция взялась просматривать пришедшую в издательство почту. Люси Гэлбрейт прислала увесистую бандероль с четвертой, завершающей частью романа. Венеция решила, что вначале прочтет рукопись сама, а потом отвезет матери. Ей не терпелось узнать, как поведет себя зловредная герцогиня теперь, когда ее любовник отправился служить на флот…
Однако в тот день ей так и не удалось почитать рукопись. Мать поехала поздравлять книготорговцев, и Венеции пришлось заниматься всем тем, чем обычно занималась Селия. Назавтра, в субботу, она почувствовала себя настолько уставшей, что Селия, едва взглянув на нее, велела ей оставаться дома и не вылезать из постели. Отдых помог. Воскресным утром Венеции стало заметно лучше, и она заявила, что поедет в издательство.
– Там у меня масса работы, а дома я лишь читаю газеты да жалею себя. Съезжу, возьму часть работы домой и вернусь.
– Я поехала бы с тобой, но обещала Гордону, что заеду проведать ММ, – сказала Селия. – Кстати, захватишь и мне кое-что. Я дам тебе список. У тебя есть бензин? У меня – ни капли.
– Съездить туда и обратно хватит. А как же ты доберешься до ММ?
– На автобусе, естественно, – ответила Селия.
Она гордилась тем, что легко привыкла к общественному транспорту. Нередко это сопровождалось воспоминаниями о прошлой войне, когда они с ММ каждый день ездили на работу трамваем. Внуки Селии знали эту историю наизусть и в отсутствие бабушки воспроизводили ее со всеми интонациями и жестами.
– Только прошу тебя не задерживаться, – сказал Венеции Оливер. – Не верится мне, что нынешний вечер пройдет без налетов.
– Чепуха! – возразила Селия. – Даже Гитлер не рискнет бомбить Лондон в первое воскресенье после Рождества. – Они начнут завтра. Я абсолютно в этом уверена.
Венеция приехала в издательство около двух и в течение последующих двух часов очень продуктивно поработала, составив сметы расходов на несколько месяцев вперед. Она бы работала и дальше, но у нее отчаянно заболела спина. Верный сигнал, что пора ехать домой. К тому же в кабинете было невероятно холодно, так что ее длинная немодная шуба из собольего меха
оказалась как нельзя кстати. Из-за рождественских каникул в здании стоял ледяной холод. Венеция прошла в кабинет матери и взяла все, что та просила, после чего надела шубу, спустилась вниз и вышла на улицу, испытывая глубокое удовлетворение собой и своей работой.Уже в районе Парламент-сквер, на полпути до дома, Венеция вдруг вспомнила, что рукопись последней части «Милосердия и благосклонности» осталась лежать на ее письменном столе. Все ценные бумаги, включая и рукописи произведений, надлежало уносить в подвал и запирать в большой сейф. Это правило было таким же железным, как сам сейф, и соблюдалось неукоснительно. Обычно Венеция никогда о нем не забывала, но сегодня на нее подействовало сразу несколько факторов: боль в спине, сопровождаемая жуткой головной болью (то и другое было вызвано беременностью), а также некоторая дезориентация. Венеции вдруг показалось, что она совсем одна в пустом городе. Но раз она вспомнила об этом, то должна как можно скорее исправить допущенную ошибку.
Драгоценная рукопись романа, который – мать неоднократно это повторяла – спасет «Литтонс» от разорения, лежала на крышке письменного стола в ее кабинете на третьем этаже. Беззащитная перед гитлеровскими бомбами и аварией водопроводных труб. Рукопись, брошенная в кабинете, свидетельствовала не только о безответственности Венеции, но и о ее преступном непрофессионализме. Люси Гэлбрейт почему-то не любила печатать под копирку и сама признавалась, что ей страшно, если рукопись вдруг пропадет. Таким образом, сейчас на рабочем столе Венеции Уорвик лежал единственный в мире экземпляр последний части романа «Милосердие и благосклонность».
Венеция попыталась себя убедить, что один раз правило можно нарушить, что сегодня нет оснований ждать бомбардировок и, даже если они начнутся, нет никаких оснований думать, что будут бомбить именно Патерностер-роу. Все аргументы вызвали у нее грустную усмешку. Неубедительно. Придется ехать обратно.
Порывшись в сумочке, она нашла пару таблеток аспирина. Надо будет их принять, когда она приедет в издательство. Венеция развернула машину и поехала в направлении Сити. Бензина у нее достаточно. Она приедет, быстро перенесет рукопись в подвал, запрет в сейф и успеет вернуться домой раньше шести часов.
Селия вернулась домой в самом начале седьмого. Оливер, не ждавший ее так рано, наслаждался своей первой за сегодняшний день порцией виски. Он постоянно делал себе такие поблажки, тщательно скрывая их от жены. Селия крайне строго относилась к его выпивке и говорила, что две рюмки вина в день – для него предел. Она сама наливала ему вино за обедом и не уставала напоминать, что доктор Рубенс категорически запретил ему пить даже слабые спиртные напитки. На это Оливер лишь благодушно улыбался. Если же ему хотелось позлить Селию, он говорил, что скорее предпочтет еще один инсульт, чем жизнь вынужденного трезвенника. Естественно, его слова приводили ее в бешенство… Сейчас, застигнутый врасплох, он виновато посмотрел на жену:
– Это вместо вина, дорогая. Что-то оно на меня плоховато действует.
– Виски действует на тебя еще хуже.
– Да? А я и не знал. Кстати, как там ММ?
– Не так плоха, как я думала. Правда, мне не понравился цвет ее лица. Гордон, конечно, волнуется за нее, но категорически не желает в этом признаваться… А где Венеция?
– Она еще не возвращалась.
– Еще не возвращалась? Из издательства?
– Да. Я как раз думал, пора бы ей вернуться. Вроде темнеет.
– Не темнеет, а уже стемнело. Оливер, я удивляюсь твоему спокойствию. Уже половина седьмого. Какого черта ей торчать в холодном издательстве? Тебе что, все равно?