Наполеон Бонапарт
Шрифт:
Тильзитские переговоры закончились в беспримерно короткий срок: первая встреча двух императоров состоялась 25 июня; основные тильзитские документы были подписаны 7 июля. 9 июля был подписан договор с Пруссией. Понадобилось менее двух недель, чтобы нащупать решение многочисленных спорных вопросов и, несмотря на разногласия, найти взаимоприемлемые условия соглашения. Вчерашние враги не только прекратили войну, они стали союзниками.
Не подлежит сомнению, что в Тильзите под покровом дружественных слов, взаимных комплиментов и любезностей, под звон хрустальных бокалов с шампанским шла невидимая посторонним, но явственно ощутимая борьба двух внешнеполитических линий, двух разных программ. Исследователи, изучавшие эти вопросы, в той или иной мере должны были это признать [885] . Последние советские публикации документов и ценные исследования А. Ф. Миллера, А. М. Станиславской и В. Г. Сиротки-на дали тому новые убедительные подтверждения [886] .
885
См. С. М. Соловьев. Император Александр I; Н. К. Шильдер. Император Александр I, т. II; Е. В. Тарле. Наполеон; А. Вандаль. Наполеон и Александр I, т. I. СПб., 1910; Н. Balterfield. The Peace Tactics of Napoleon I. 1806–1808. Cambridge, 1929; L. Madelin. Histoire du Consulat et de l'Empire, t. VI; J. Thiry. Eylau — Friedland — Tilsit.
886
«Проект
Однако при всем том нельзя отрицать, что столь быстрое достижение соглашения между еще вчера воевавшими государствами стало возможным лишь потому, что с обеих сторон были проявлены добрая воля, несомненное желание преодолеть многочисленные разногласия. Это желание достичь соглашения было в равной мере присуще и Наполеону и Александру.
Наполеон, как уже говорилось выше, обдуманно и планомерно прокладывал пути к примирению и сближению с Россией. Задачу, поставленную в самом начале своей государственной деятельности, он никогда не забывал, не терял из виду. Со времени трагической кончины Павла I он отдавал себе отчет в том, что осуществление намеченной цели не будет ни скорым, ни легким. Ему пришлось дважды вести войну против сына Павла — против Александра, и, взявшись за оружие, он следовал правилу: на войне как на войне; он вел войну, стремясь к достижению военного успеха, победы. Но ни в 1805-м, ни в 1806–1807 годах он не вынимал первым меч из ножен против России; он мог с должным основанием утверждать, что не он искал конфликта с Россией; война была предопределена вступлением России Александра I в третью и четвертую антифранцузские коалиции. Но разве в войнах этих коалиций Россия защищала свои собственные интересы? Ради чего, собственно, французы и русские убивали друг друга?
На протяжении всей кампании 1806–1807 годов Наполеон ни на мгновение не упускал из поля зрения цель, к которой стремился. Вся польская политика Наполеона, ее внутренняя противоречивость, двойственность, непоследовательность не могут быть правильно поняты и объяснены, если не учитывать конечных целей его русской политики. Он отбрасывал в сторону, он намеренно исключал все решения, могущие навсегда или хотя бы надолго поссорить его с Александром и тем самым затруднить франко-русский союз.
В декабре 1806 года через Лукизини, в начале 1807 года через посредство прусских дипломатов Гольца и Круземарка, а затем генерала Застрова Наполеон ставил перед русским царем вопрос о возможности заключения мира между Францией и Россией. 15 февраля 1807 года он послал к Беннигсену генерала Бертрана с предложением начать переговоры о мире. Беннигсен, окрыленный почти одержанной победой под Прейсиш-Эйлау, отклонил это предложение [887] . 26 февраля в письме к прусскому королю Наполеон опять выдвинул идею мирного соглашения с Россией Англией и Пруссией [888] . Но Наполеон думал не только о мире, но и о своей старой идее 1800–1801 годов. Мир должен был быть лишь началом, первым необходимым условием на пути к союзу. Об этой важнейшей дипломатической задаче, поставленной императором, хорошо знали его ближайшие помощники — маршалы Бертье, Мюрат, генерал Дюрок; не случайно уже при первых встречах с представителями Александра I они сразу Же поставили вопрос о союзе двух держав.
887
ВПР, т. III, стр. 467–468, 471–472, 752.
888
Corr., t. 15, N 11890.
В ближайшем окружении французского императора лишь один из его сотрудников, правда весьма влиятельный в вопросах дипломатии, не разделял этих планов. То был князь Беневентский Морис Талейран, министр иностранных дел империи. Не смея открыто оспаривать мнение императора, он пытался на практике вести иную линию: он тянул в сторону Австрии. В конце 1806 и в начале 1807 года Талейран прилагал много усилий к тому, чтобы добиться союза с Австрией. Когда стало очевидным, что в обозримом времени союз с Австрией маловероятен, он, действуя в согласии с австрийскими дипломатами Винцентом и Стадионом, стал домогаться посредничества Австрии в конфликте держав. Ближайшая практическая цель, преследуемая им, была ясна. Сближением в той или иной форме с Австрией он хотел определить (или даже предотвратить) сближение с Россией. От Наполеона не могли ускользнуть старания его министра иностранных дел направить внешнеполитический курс Франции по иному руслу. Уже к началу 1807 года расхождение внешнеполитических концепций Наполеона и Талейрана обнаружилось вполне отчетливо. Но в ту пору император еще хотел сохранить опытного, хотя и не слишком верного дипломата и потому пытался его переубедить. 14 марта 1807 года он снова напомнил Талейрану: «Я убежден, что союз с Россией был бы нам очень выгоден» [889] . Он заставлял Талейрана следовать избранному им курсу.
889
Corr., t. 14, p. 440; E. Dard. Op. cit., p. 147–152.
Одержав победу под Фридландом, Наполеон не стал преследовать разбитого и деморализованного Беннигсена. Он дал возможность русской армии беспрепятственно и спокойно отступить, а затем переправиться через Неман и сжечь за собой мосты. Всем своим поведением французская армия после Фридланда давала понять противнику, что она не стремится к продолжению военных действий.
По ту сторону Немана, в ставке императора Александра, это было правильно оценено.
В связи с вопросом о тильзитских переговорах нельзя не коснуться одного частного вопроса, заслуживающего все же внимания. В исторической литературе давно уже стало почти общепринятым в изображении психологических и дипломатических коллизий, возникавших в Тильзите, рисовать Наполеона тонким и умным обольстителем, сумевшим обойти чувствительного, тщеславного и слабого Александра. В известном труде Вандаля о двух императорах, имевшем в свое время широчайшее распространение, эта точка зрения выражена с предельной отчетливостью: Александр «проявляет великодушные намерения и весьма часто полное бессилие действовать; он увлекается мечтами, проводит жизнь в погоне за идеалом, в борьбе с противоречивыми стремлениями…». В Тильзите «неуравновешенная душа Александра легко делается его (Наполеона) добычей…» [890] . С тех пор эта версия варьировалась на все лады французскими историками, не исключая даже такого глубокого и осторожного в суждениях исследователя, как Жорж Лефевр. Это противопоставление двух неравносильных психологически персонажей продолжил на свой манер и Эмиль
Людвиг [891] .890
А. Вандаль. Наполеон и Александр I, т. I, стр. 5.
891
G. Lefebvre. Napoleon, p. 185, 249–251; E. Ludwig. Napoleon, p. 224–225.
Эта версия, к слову сказать, создавалась не только французской историографией. В нашей Стране давно уже стало традицией смотреть на Александра I глазами Пушкина: «властитель слабый и лукавый» вызывал особо пристальное внимание поэта. Пушкин был едва ли не первым историком этого царствования, правда не осуществившим своего намерения. Но замысел его был ясен: он говорил, что напишет «историю… Александрову — пером Курбского» [892] ; он не скрывал своей враждебности к царю.
892
И. Фейнберг. Незавершенные работы Пушкина. М., 1962, стр. 396.
Эти чувства великого поэта разделялись многими. Пушкин входил в жизнь в преддекабрьское время и позже мыслями, чувствами, личными связями был вместе с «синими гусарами», вышедшими 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь. Для поколения Пушкина и декабристов царь Александр был первым врагом [893] .
Позже Лев Толстой в романе «Война и мир» (задуманном первоначально как роман о декабристах) продолжил развенчание Александра I. Портрет, воссозданный на страницах знаменитой эпопеи гениальным пером, дискредитировал царя прежде всего эстетически и этически: он представал перед читателями тщеславным, слабым и лживым человеком, позером и мелким себялюбцем.
893
См. М. В. Нечкина. «Общество соединенных славян». М., 1927; ее же. Движение декабристов, т. 1. М., 1955.
Само собой разумеется, что речь идет не о пересмотре ставшего традиционным отношения к царю Александру и, конечно, не о какой-то его «реабилитации». Речь идет об ином — о сохранении необходимого историзма при оценке определенных действий царя Александра. Не рассматривая здесь ни его деятельности в целом, ни всех присущих ему черт, следует, отправляясь от источников, доступных историку, все же признать его дипломатическую игру в Тильзите искусной. Александр претендовал на роль военного руководителя и, вероятно, грезил о военной славе. Какой молодой монарх не мечтал о лаврах Юлия Цезаря! Кампании 1805 и 1807 годов показали, что у него нет' к тому данных: его пребывание в армии приносило ей ущерб. «Под Австерлицем он бежал, в двенадцатом году дрожал», — осмеивал царя Пушкин. Но в политической сфере и еще уже — в области дипломатии он оказался на высоте задач. Ученик Лагарпа, легко усвоивший неопределенно «вольнолюбивую» фразеологию XVIII века, гибкий, превосходный актер, скрывавший под привлекательным прямодушием коварство, Александр I был и расчетливей и жестче, чем он представлялся современникам, и во многом был на уровне века. Среди монархов династии Романовых, не считая стоявшего особняком Петра I, Александр I был, по-видимому, самым умным и умелым политиком. И среди монархов начала девятнадцатого столетия он тоже был, вероятно, наиболее современным, во всяком случае более умным и ловким политиком, чем Фридрих-Вильгельм прусский или австрийский император Франц.
Наполеон, встретившийся впервые с Александром в Тильзите и год спустя — тоже в течение нескольких дней — в Эрфурте, дал высокую оценку русскому императору. Он отметил прежде всего его ум, его способность, оставаясь любезным со всеми, в том числе и с людьми ему неприятными, скрывать свои подлинные чувства и мысли. При первых свиданиях Александр показался ему даже добрым и, может быть, слишком либеральным. Позднее он отказался от таких определений, но продолжал считать, что Александр с его обходительностью, вежливостью, галантностью как монарх «более всего подходил бы парижанам. Это монарх, который понравился бы французам». Позже, на острове Святой Елены, Наполеон называл Александра «византийцем эпохи упадка империи», но признавал, что, хотя он и не имеет военных талантов, «это, несомненно, самый способный из всех царствующих монархов» [894] .
894
Corr., t. 15, N 12825; Caulaincourt. Memoires, t. II, p. 327–328; General Bertrand. Cahiers de Sainte-Helene. 1818–1819, p. 292.
В очень трудных условиях, после Фридланда, двух проигранных войн, Александр I сумел в прямых переговоpax с Наполеоном найти и верный тон, и нужные аргументы, и необходимую гибкость, чтобы, сохраняя положение равноправного партнера, прийти в короткий срок к удовлетворяющему обе стороны компромиссу.
Тильзит во многих исторических работах изображают односторонне, как вершину успехов Наполеона. Но Тильзит был не только успехом Наполеона (против чего спорить не приходится), но и успехом русской дипломатии. Как это доказано новейшей публикацией русских документов, Александр первоначально не хотел идти на союз с Францией; он предпочитал ограничиться заключением мира. Напротив, для Наполеона союз с Россией был главной целью, к которой он стремился с 1800 года. Для Александра необходимым условием «замирения» с Францией было сохранение Пруссии, хотя бы и потерявшей часть своих владений. Это диктовалось не только и не столько клятвенными обещаниями, данными прусскому королю и королеве Луизе, сколько прямыми стратегическими интересами: Пруссия должна была быть буфером (а в дальнейшем, возможно, и противовесом), предохраняющим границы России от прямого соприкосновения с могущественной наполеоновской империей. Наполеон был склонен полностью уничтожить Пруссию, разделить ее владения.
Весьма трудной, острой, таившей множество подводных камней, была польская проблема; здесь опасность резкого расхождения взглядов и стратегических планов была особенно велика. Восточный вопрос — проблемы Восточного Средиземноморья, проблемы турецких владений, наконец, прикрываемый дымкой недоговоренности, всегда отодвигаемый вопрос о Константинополе, с давних пор притягивавший внимание и Бонапарта и Александра I, — был не только предметом взаимного интереса, но и полем возможного столкновения противоположных замыслов и планов. Исследования А. Р. Иоаннисяна о соперничестве и борьбе европейских держав в Иране в начале XIX века [895] и А. Ф. Миллера о турецком вопросе во взаимоотношениях России и Франции в ту же эпоху, и в частности в период Тильзита [896] , внесли много ценного, нового в освещение восточного вопроса. К названным трудам мы и отсылаем читателей, не имея возможности по условиям места раскрыть все эти проблемы по существу.
895
A. P. Иоаннисян. Присоединение Закавказья к России и международные отношения в начале XIX столетия.
896
А. Ф. Миллер. Мустафа-паша Байрактар.