Наполеон Бонапарт

Логика этих сомнений возвращала Наполеона к тешившей его тщеславие, ставшей уже привычной мысли: только принцесса старейших императорских династий — из дома Романовых или дома Габсбургов — может быть матерью наследника его славы и престола.

Он простился с Марией Валевской торопливо, почти холодно, объяснив наспех, что неотложные государственные дела требуют его возвращения в Париж. О будущем не было сказано ни слова

Вскоре у Валевской родился сын; его назвали Александр-Флориан-Жозеф-Колона. В историю он вошел под именем графа Валевского, министра иностранных дел Второй империи; он председательствовал на Парижском конгрессе 1856 года, завершившем Крымскую войну. Тогда его имя было у многих на устах. Иным даже казалось, что это начало восхождения по лестнице славы. Но Наполеон III — племянник великого императора (если он только был действительно его племянником) — не склонен был поощрять успехи прямого сына основателя династии. Граф Валевский должен был отойти в сторону; он затерялся в толпе мелкой придворной знати и в 1868 году умер.

Наполеон, вернувшись в Париж, сразу забыл и о сыне, и о женщине, без которой, как ему недавно казалось, нет жизни. По-видимому, он был даже доволен, что не поддался сантиментам, непростительной слабости. Он энергично потирал свои маленькие руки. Пора, давно пора увенчать здание империи блистательным браком с царственной особой из самых знаменитых монархий. После возникших затруднений — они еще не были явными, но он их угадывал — с проектами брака с сестрой Александра I он все больше склонялся в пользу династии Габсбургов. Тысячелетняя монархия — это чего-то стоило! Камбасересу были уже даны указания основательно ознакомиться с этим возможным вариантом.

Наполеон был доволен; он даже что-то насвистывал. Он сам, инстинктивно, избежал подстерегавшей его опасности; он был теперь снова на верном пути.

Бедный, бедный корсиканец, позволивший ослепить себя позолотой имперского скипетра! Он прошел мимо простого человеческого счастья, приблизившегося вплотную: протяни только руку — оно рядом, достанешь, и заменил его мишурой внешнего блеска, обманчивого, лживого, заставившего позднее с ужасом и горечью вспоминать о роковых просчетах.

Наполеон вышел победителем из войны, грозившей ему неисчислимыми опасностями. Министр иностранных дел Шампаньи рассылал во все концы света победоносные реляции. Империя еще раз доказала несокрушимую мощь, а император — военный гений; кто решится еще им противостоять? Но люди, ближе наблюдавшие императора, утверждали, что они никогда его не видели таким сосредоточенным, хмурым, мрачным, как в дни пребывания в Шёнбруннском дворце. Передавали, что он чем-то болен, подвержен каким-то приступам. Дурное настроение императора чаще всего объясняли смертью Ланна. Наполеон был потрясен его гибелью; Ланна он любил и ценил больше всех; только от него одного он готов был выслушивать правду. Была распространена версия, будто умирающий Ланн, к которому Наполеон приходил дважды — утром и вечером, высказал ряд горьких истин и резко обвинил Бонапарта. Наполеон в своих мемуарах передал правдивый рассказ, как Ланн, лишившись обеих ног и чувствуя, что жизнь покидает его, сердился, ругался и цеплялся за Наполеона; он надеялся с его помощью остановить надвигавшуюся смерть [1044] . Такие вещи нельзя придумать; это была правда. Но весьма возможно, что это была лишь часть правды, а другую, тяжелую и трудную для Наполеона правду он не рассказал. Новейшие исследователи склонны принять за истину старую версию о горьких словах Ланна [1045] .

1044

Las-Cases. Memorial, t. II, p. 24–25.

1045

A. Castelot. Napoleon. Paris, 1968, p. 297–299.

Но как бы много ни значила для Наполеона гибель Ланна, ею нельзя объяснить его тягостное состояние. Он был солдат, он близко и часто видел смерть; он испытал уже и смерть Мюирона, Дезе, многих близких ему людей. Причина его дурного расположения духа была глубже: он не мог не чувствовать зыбкость почвы, на котором возвышалось казавшееся таким монументальным и прочным здание великой империи.

В Вене случилось странное происшествие. Во время смотра войск перед Шёнбруннским дворцом генерал Рапп, находившийся в свите императора, обратил внимание на юного, хорошо одетого немца, настойчиво добивавшегося возможности лично переговорить с императором. Что-то напряженное во взгляде этого внешне спокойного и сдержанного молодого человека показалось Раппу подозрительным. Он приказал его задержать и обыскать. Арестованный назвал себя Фридрихом Штапсом, сыном пастора, студентом, семнадцати лет. При нем был найден портрет молодой девушки и большой кухонный нож. На вопрос, зачем он взял с собой нож, он ответил хладнокровно: «Чтобы убить Наполеона».

Императору доложили о происшедшем, и он приказал привести к нему Штапса. «Почему вы хотели меня убить?» — спросил он молодого немца. — «Потому что вы приносите несчастье моей стране». — «Я вам причинил зло?» — «Да, как всем немцам». Спокойствие этого юного студента поразило Наполеона; он заподозрил, что перед ним сумасшедший, маньяк, и приказал своему врачу Кор-висару освидетельствовать его. Корвисар подтвердил, что Штапс совершенно здоров.

Видимо, что-то в этом собранном, непоколебимо уверенном в своей правоте молодом человеке нравилось Наполеону; может быть, он чем-то напомнил ему собственную юность в Балансе, Оксонне? Он обещал ему сохранить жизнь, протягивал руку примирения при одном лишь условии признания своей вины или какой-либо другой формы просьбы о прощении.

Штапс холодно, почти высокомерно отказался от всякой милости со стороны Наполеона. Старательно подбирая точные слова, он выразил «самое глубокое сожаление о том, что не сумел выполнить поставленной задачи…». «Черт вас возьми! Можно подумать, что преступление для вас ничего не значит!» — вскрикнул потерявший сдержанность Наполеон. Штапс ответил так же холодно и уверенно: «Убить вас — это не преступление, это долг».

Могущественный монарх, властитель величайшей империи, всесильный самодержец, перед которым все трепетали, он должен был почувствовать свое бессилие сломить волю этого дерзкого, несокрушимого в своей убежденности мальчишки. Тщетно Наполеон уговаривал его, предлагал выпустить на свободу, вернуть невесте, семье, если только он обещает не возобновлять попыток убийства. Штапс от всего отказался.

17 октября 1809 года Фридрих Штапс по приговору военного суда был расстрелян. Перед смертью он крикнул: «Да здравствует свобода! Да здравствует Германия! Смерть тиранам!»

Наполеон на всю жизнь запомнил этого юношу с таким твердым взглядом ясных глаз. Он вспоминал о нем на острове Святой Елены.

Наполеон был человеком действия, и он не мог себе позволить предаваться раздумьям, пусть даже горестным и критическим. Надо было безотлагательно реализовать все возможные преимущества одержанной над Австрией победы. Продолжая идти все тем же ложно избранным путем, ведшим его от одной ошибки к другой, Наполеон спешил завершить победоносный мир политическим браком. Он наивно полагал, что, породнившись с одним из царствующих домов великих держав Европы, он тем самым укрепит свою династию. Это «династическое безумие» — повторим еще раз выражение Маркса — завело его так далеко, что, наткнувшись на фактический отказ Александра выдать за него замуж свою сестру [1046] , он решил жениться на дочери австрийского императора, против которого на протяжении тринадцати лет четырежды вел войну. В Вене первые же матримониальные намеки были восприняты с величайшей готовностью. Дом Габсбургов, имевший богатый опыт беспринципных сделок в любой сфере, и особенно в сфере династических брачных комбинаций, рассматривал сватовство победителя как счастливую находку. Все, начиная с Меттерниха и кончая оплачиваемым австрийцами Талейраном, обнаружили вдруг удивительную расторопность, не проявлявшуюся ранее ни при каких иных обстоятельствах. Мария-Луиза, мнение которой менее всего принималось во внимание, с точки зрения Меттерниха, стала главным козырем в антирусской игре. Разрушить франко-русский союз, ликвидировать «дело Тильзита» было навязчивой идеей Меттерниха. Брачный контракт Габсбургов и Бонапартов оказался для него божьим даром: никто не проявлял в этом деле столько стараний, как австрийский министр.

1046

Когда Александр еще в Эрфурте сказал, что решение вопроса о браке зависит не от него, то была сущая правда. При резко враждебном отношении его матери Марии Федоровны и всего русского общества к Наполеону брак его сестры был фактически невозможен.

Наполеон охотно, даже с рвением пошел в расставленные ему сети. Для брака с Марией-Луизой ему пришлось преодолеть немало препятствий. Вероятно, самым трудным из них психологически был разрыв с Жозефиной. Эту женщину он продолжал любить, конечно иначе, чем в 1796 году, но в сущности она оставалась единственной женщиной, которую он любил. К тому же, как суеверный корсиканец со всеми атавистическими предрассудками и верой в приметы, он в глубине души считал, что это она принесла ему счастье. Удача стала ему сопутствовать лишь с того дня, когда он соединил свою судьбу с жизнью вдовы генерала Богарне. Та же женщина, принесшая несчастье Александру Богарне, ему принесла удачу. Это было проверено долголетним опытом, тринадцатью годами совместной жизни. Со всеми своими недостатками — мотовством, склонностью все отрицать, на все вопросы находить всегда одно и то же слово «нет», со всеми слабостями эта уже увядающая креолка была ему бесконечно дорога. Он с трудом переносил ее отсутствие; когда Бонапарт уезжал, у него сразу же появлялась потребность писать ей коротенькие записки, не более того, но мысленное общение с нею успокаивало его. Когда-кто-либо приезжал из Парижа и о чем-то рассказывал, он тут же перебивал: а что говорит императрица?

Жозефина последние два-три года уже знала, что дело идет к разрыву, и все же решающее объяснение для обоих было очень тяжелым.

Наполеону пришлось преодолеть немало препятствий формального характера. Чтобы осуществить юридический акт развода, ему пришлось нарушить конституционные законы, им самим установленные, и церковные. Но он считал брак с принцессой из дома Габсбургов спасительным для своей династии и, ломая законы, в короткий срок добился согласия Жозефины. За ней был сохранен титул императрицы со всеми вытекающими отсюда следствиями, и ей был передан дворец в Мальмезоне. Две императрицы, не считая государыни-матери; возможно ли это? Наполеон уже давно разъяснил, что слово «невозможно» для него не существует.

1 апреля 1810 года в Сен-Клу была торжественно оформлена гражданская свадьба. На следующий день в Лувре состоялась церковная свадьба; Наполеон намеренно предпочел Лувр собору Парижской богоматери — он хотел избежать следования кортежа через весь город. В Париже и во всей империи были большие торжества. Но ни народ, ни армия, ни даже правящая послушная во всем элита не одобряли этого брака. Наблюдательный, умный Тибодо, присутствовавший на торжестве в Сен-Клу и стоявший рядом с Массена, также не скрывавшим своего критического отношения к браку с австриячкой, заметил, что церемония бракосочетания «прошла холодно и грустно, как если бы это были похороны» [1047] .

1047

A. C. Thibaudeau. Memoires, p. 278.

Императрицей, полноправной властительницей Тюильри, Сен-Клу, Фонтенбло стала снова «австриячка», дочь императора Франца, принцесса из дома Габсбургов. Разве для того была казнена Мария-Антуанетта, чтобы через пятнадцать лет ее племянница, носящая почти то же имя, взошла на французский трон? В этом браке было нечто оскорбительное для французской нации; в нем видели как бы надругательство над могилами героев Вальми, Маренго, Аустерлица, даже более того — косвенную реабилитацию «старого режима». Ни один из политических актов Наполеона не был так непопулярен, как этот [1048] .

1048

Barante. Souvenirs, t. I, p. 320.