Наполеон Бонапарт
Шрифт:
В этот момент Келлерман, уже пересекший обе линии, видит, что дивизион Будэ безрезультатно бьется с неподвижной массой неприятеля, нападает на нее с фланга, проникает вперед и разбивает колонну. Менее чем в полчаса пять тысяч гренадеров вбиты в землю, опрокинуты, рассеяны. Они исчезают как дым, пораженные, уничтоженные. Генерал Зах и его штаб становятся пленниками. И это все, что осталось от колонны.
Но и враг в свою очередь хочет использовать кавалерию. Однако постоянный ружейный огонь, пожирающая картечь и устрашающий штык останавливают его. Мюрат маневрирует по флангам с несколькими легкими артиллерийскими орудиями, посылая смерть на ходу.
В это время в австрийском лагере взрывается повозка с боеприпасами и увеличивает беспорядок. Это как раз то, чего ждал генерал Шампо со своей кавалерией. Ловким маневром, скрыв
Бонапарт везде. Теперь все смято, все пятится, все распадается. Австрийские генералы напрасно стремятся удержать отступающих. Отступление переходит в бегство. Французские дивизионы за полчаса переходят равнину, где они шаг за шагом защищались в течение четырех часов. Враг останавливается только в Маренго и там перестраивается от Кастель-Сериоло до ручья Барботта под огнем стрелков, расставленных генералом Карра Сен-Сиром. Но дивизион Будэ, дивизионы Гарданна и Шамбариака преследуют врага из улицы в улицу, от площади к площади, от дома к дому. Маренго взята. Австрийцы отходят к позиции Педра-Бона. Но и там атакованы тремя дивизионами, не отпускающими их, и полубригадой Карра Сен-Сира. В девять часов вечера Педро-Бона взята, и дивизионы Гарданна и Шамбариака занимают утреннюю позицию. Враг приближается к мостам, чтобы перейти Бормиду, и находит там Сен-Сира, опередившего их. Ищут брод, пересекают реку под огнем всей нашей армии. Он утихает только в девять часов вечера. Остатки австрийской армии добираются до своего лагеря в Александрии. Французская армия разбивает бивуак перед укреплениями моста.
За этот день австрийцы потеряли четыре тысячи пятьсот человек убитыми, восемь тысяч ранеными; было захвачено семь тысяч пленных, двенадцать знамен и тридцать пушек.
Никогда, наверное, судьба не являлась в один и тот же день в двух таких разных обличьях: в два часа пополудни это было поражение с его плачевными последствиями, в пять часов победа вновь засияла на знаменах Арколя и Лоди. В десять часов Италия вновь была завоевана одним ударом, и трон Франции замаячил в перспективе.
Утром следующего дня князь Лихтенштейн явился на аванпост и доставил первому консулу предложения генерала Меласса. Они не подошли Бонапарту, и он продиктовал свои. С ними князь и уехал. Армия генерала Меласса должна была выйти свободно, с воинскими почестями, но с условием, что Италия целиком подпадает под французское владычество.
Князь Лихтенштейн вернулся вечером. Условия показались Мелласу слишком жесткими. Дело в том, что он в три часа, найдя, что битва выиграна, оставил своим генералам докончить разгром нашей армии и вернулся на отдых в Александрию.
При первых замечаниях, сделанных посланником, Бонапарт его прервал.
— Мсье, — сказал он ему, — я продиктовал вам мои окончательные требования. Отвезите их своему генералу и возвращайтесь скорее, потому что они бесповоротны. Подумайте о том, что я знаю ваше положение так же хорошо, как и вы. Я не возобновлял войну со вчерашнего дня. Вы блокированы в Александрии, у вас много раненых и больных, недостаток еды и медикаментов. Я занимаю все ваши фланги. Вы потеряли убитыми и ранеными элиту вашей армии. Я мог бы требовать большего, и моя позиция мне это позволяет, но я умеряю свои требования из уважения к сединам вашего генерала.
— Эти условия жестки, мсье, — ответил князь, — особенно возвращение Генуи. Она пала всего две недели назад после такой долгой осады.
— Пусть вас это не волнует, — подхватил первый консул, показывая князю перехваченное письмо. — Ваш император не узнал о взятии Генуи, а мы ему не скажем.
Тем же вечером все условия, поставленные первым консулом, были приняты. Бонапарт писал своим коллегам:
«На следующий день после баталии при Маренго, граждане консулы, генерал Меласс попросил разрешения у аванпостов пропустить ко мне генерала Скала; днем был заключен договор, приобщенный к этому письму. Он был подписан ночью генералом Бертье и генералом Мелассом. Я надеюсь, что французский народ будет доволен своей армией.
Бонапарт».
Так осуществилось предсказание, сделанное первым консулом
своему секретарю четыре месяца назад в кабинете Тюильри.Бонапарт вернулся в Милан и нашел город освещенным и радостным. Массена, не видевшийся с ним с египетской кампании, ждал его там. В награду за доблестную защиту Генуи он стал командующим Итальянской армией.
Первый консул под восторженные крики народа вернулся в Париж. Он вернулся в столицу вечером, и, когда на следующий день парижане узнали о его возвращении, они толпами двинулись в Тюильри с такими криками и таким энтузиазмом, что молодой победитель Маренго вынужден был показаться на балконе.
Несколько дней спустя ужасная новость омрачила всеобщее ликование. Клабер пал в Каире от кинжала Солимана-Эль-Алеби в тот же день, как и Дезэ на равнине Маренго под пулями австрийцев.
Договор, подписанный Бертье и генералом Мелассом в ночь после сражения, повлек за собой перемирие, заключенное 5 июля, нарушенное потом 5 сентября и возобновленное после победы в битве при Чогенлинден.
Во все это время нагнетались заговоры и интриги. Серран, Аррен, Топин и Демервиль были арестованы в Опере, куда явились, чтобы убить первого консула. Адская машина взорвалась на улице Сен-Никез в двадцати пяти шагах за его каретой. Людовик XVIII писал Бонапарту письмо за письмом, чтобы тот вернул ему его трон.
В первом письме, датированном 20 февраля 1800 года, говорилось следующее:
«Каково бы ни было кажущееся поведение людей, подобных Вам, мсье, они никогда не вызывают тревоги. Вы заняли высокое место, и я признаю, что это по праву лучше, если это был кто-нибудь другой. Вы знаете, сколько силы и власти нужно употребить, чтобы дать счастье великой нации. Спасите Францию от ее собственной ярости. Вы исполните этим желание моего сердца. Верните ей ее короля, и будущие поколения благословят Вашу память. Вы будете слишком необходимы государству, и я, назначая Вас на важные посты, оплачу долг моих предков и мой.
Луи».
За этим письмом, оставшимся без ответа, последовало следующее:
«Уже давно, генерал, Вы должны знать о том уважении, которое я к Вам питаю. Если Вы сомневаетесь, способен ли я на благодарность, укажите, какие посты хотели бы занять Вы и Ваши друзья. Что до моих принципов, то я француз; милосердный по характеру, я буду таким еще больше по рассудку. Нет, победитель Лоди, Кастильоне, Аркола, покоритель Италии и Египта не может предпочесть славе пустое честолюбие. Однако Вы теряете драгоценное время. Мы можем утвердить славу Франции. Я говорю мы, потому что мне для этого нужен Бонапарт и потому что он не сможет быть без меня. Генерал, на Вас смотрит Европа. Вас ожидает слава, и я горю нетерпением вернуть мир моему народу.
Луи».
Бонапарт отвечает 24 сентября:
«Я получил, мсье, Ваше письмо. Я благодарю Вас за благородные слова, сказанные в нем. Вы не должны желать своего возвращения во Францию. Вам пришлось бы пройти по ста тысячам трупов. Принесите в жертву Ваши интересы покою и счастью Франции. История зачтет Вам это. Я не остался равнодушным к несчастьям Вашего семейства и с удовольствием узнаю, что Вы окружены всем, что может способствовать спокойствию Вашего уединения.
Бонапарт».
Напомним здесь, чтобы дополнить историю этой переписки, знаменитое письмо, которым тремя годами позже Людовик XVIII подкреплял свои претензии на трон Франции:
«Я не смешиваю мсье Бонапарта с теми, кто ему предшествовал. Я уважаю его достоинства, его военные таланты. Я отдаю должное некоторым его административным актам, так как добро, сделанное моему народу, мне всегда будет дорого. Но он ошибается, если думает поколебать меня в том, что касается моих прав. Он подтвердит их сам. Могут ли они быть оспорены действиями, которые он предпринимает в данный момент? Мне неизвестны пути Господни по поводу моей семьи и меня, но я знаю ответственность, возложенную на тот титул, какой по Его воле был дан мне при рождении. Как христианин, я буду исполнять эти обязанности до моего последнего дыхания. Сын Людовика Святого, я сумею по его примеру уважать себя и в оковах. Наследник Франциска I, я хочу по меньшей мере суметь сказать, как он: «Мы все потеряли, кроме чести».