Наполеон I. Его жизнь и государственная деятельность

Но то было мимолетное торжество. Директория достигла вершины своего могущества, с которой тотчас начала спускаться по наклонной плоскости в пропасть. С 18 фрюктидора она стала ненавистна всем, так как вступила на ложный путь насилия, которое должно было завершиться ее погибелью. “Всякому показалось бы естественным, – говорит и г-жа Сталь, – если бы военный вождь принял меры, которые до него позволяли себе гражданские власти”. А главное, призвав на помощь против парламента войско, Директория отдавала себя в его руки, то есть подписывала себе смертный приговор. И уже был готов диктатор. Среди армии, ослепившей мир чудесами из чудес, родился герой из героев, про которого комиссар Директории уже писал из Италии: “Я не вижу для него иного конца, кроме престола или эшафота”. Презренная Директория хваталась за своего завтрашнего губителя, чтобы не пасть сегодня жертвой роялистов.

В сущности, диктатор был готов.

В тот момент, в конце 1797 года, монтебелльский олимпиец уже старался показать Европе наглядно, с кем она имеет дело. В Раштатте он распоряжался конгрессом по своей воле. Он подшучивал над князьями и владыками и публично прогнал, как лакея, шведского уполномоченного, графа Ферзена, за то, что тот был другом Марии-Антуанетты. А затем 1798 год начался еще более знаменательной картиной в самой Франции. “Старый порядок” не встречал так своих любимых королей. Общество осыпало героя букетами, медалями, песнями, газетной лестью. Правительство подобострастно устроило ему прием, напоминавший театральный апофеоз. Все партии бросились к нему. Роялисты работали через Жозефину, либералы – через приятеля г-жи Сталь, Талейрана; республиканцы считали его сыном революции, восхищаясь 18-м фрюктидора.

Но победитель озадачил всех. Теперь это был болезненный, угрюмый капральчик. Европейские дипломаты доносили, что “все влечет его к миру и дружелюбию”. И сам Ожеро, хвастаясь 18-м фрюктидора, твердил, что его генерал слишком “благовоспитан” для таких расправ. Бонапарт носил мундир академика, беседовал с учеными, задумчиво гулял в садике своей скромной квартиры. Пуще всего боялся он, чтоб его не записали в вожаки какой-нибудь партии: ему нужно было кое-что побольше. Он думал тогда: “Груша еще не созрела: нужно, чтобы Директория испытала неудачи без меня. Париж беспамятен: в этом Вавилоне знаменитости быстро сменяются одна другой. Если мне надолго остаться здесь без дела, я погиб!” Вновь исчезнуть, да подальше, да для дивных чудес значило для Бонапарта также приучить армию видеть в нем и своего Бога, и свое отечество. За Париж он не опасался: в его руках был Баррас; и чуткий Талейран сам склонялся на его сторону.

В Европе также было все, что требовалось Бонапарту. Там, в свою очередь, царствовала тревога, угрожавшая гибелью Директории. Все ненавидели ее за наглые насилия. Как всегда, во главе движения стояла Англия. С самого начала революции она поставила себе целью погубить свою вечную соперницу: с 1792 года открылась двадцатитрехлетняя борьба двух великанов Запада, гордо стоявших по обоим берегам канала. Французы отвечали британцам такой же национальной ненавистью. Уже в 1796 году Директория задумывалась не только о высадке в Англию, но и об Индии, куда она посылала своих агентов так же, как в Тегеран и Константинополь. В 1798 году Гош едва не появился в Ирландии. Когда прибыл Бонапарт, парижане толпились в театрах, любуясь живыми картинами “с высадкой”. Директория назначила победителя командиром “английской армии”. Он и сам давно мечтал сразиться с ненавистной соперницей, но повел дело по-своему, а на деле всячески мешал ей. На его взгляд, гораздо вернее можно было нанести “тирану морей” удар сбоку.

Бонапарт с ранней юности мечтал о Востоке. “Европа – кучка крота; а там живут шестьсот миллионов, там – источник всякой великой славы”, – говорил корсиканец. Конечно, и тут Бонапарт был лишь орудием истории. Французы со времени крестовых походов считали своей “миссией” возрождение Востока и прежде всего Египта. Перед революцией французы задумывались над мыслью о Суэцком канале, и Талейран расписывал в академии необходимость и легкость покорения страны фараонов. Бонапарт только был ближе всех подведен к этой задаче обстоятельствами. Благодаря Венеции ему удалось образовать в Адриатике эскадру не хуже английской. Заняв Ионические острова, он писал Директории: “Они драгоценнее для нас всей Италии. Приближается время, когда поймут, что необходимо овладеть Египтом, чтобы действительно погубить Англию. Отчего бы нам не овладеть Мальтой? С нею да с Корфу в руках мы станем господами Средиземного моря: мы разрушим Англию – и Европа у наших ног”. Именно тогда и Англия зарилась на Мальту: она мечтала проникнуть оттуда в Индию через Египет. Бонапарт предложил египетский поход. Директория обрадовалась, что теперь, когда войны в Европе нет, ее владыка уходит в такую опасную даль.

Бонапарт сам написал себе приказ: разрушить в Египте влияние Англии, прорыть Суэцкий перешеек и “освободить” туземцев от “тирании” мамелюков. Мамелюки – род феодалов, которые составляли отважную, многочисленную и богатую конницу и угнетали феллахов-землепашцев и арабов-купцов. Они лишь по имени признавали власть Турции. Конвент давно старался подчинить султана своему влиянию, чтобы пользоваться турками, как против Англии, так и против России, которую он желал заставить отказаться от только что завершенного раздела Польши (1795 год). Султан уже поручил французским офицерам свою армию, но еще колебался заключить союз с Директорией. Бонапарт уверял его, что как “добрый друг турок” он намерен смирить мамелюков, поднять благосостояние его египетских подданных и возвысить значение ислама. Он отобрал лучших солдат и сподвижников. Во главе последних был величавый, благородный Клебер, усмиритель Вандеи и победитель немцев. Республиканец в каждой жилке, особенно ненавидевший лесть, этот богатырь и видом недолюбливал Бонапарта. Но после Абукира он бросился в его объятия со словами: “Вы велики, как мир!” Была набрана также сотня лучших ученых. Все приготовления были сделаны гениально и так таинственно, что сам военный министр видел в тулонской эскадре “правое крыло английской армии”. При всем том, для успеха безумного предприятия требовалось особое счастье: оно и служило роковому человеку как никогда. Нельсон, стоявший на пути с сокрушительным флотом, три раза проходил мимо врага, не заметив его за туманами и бурями.

В мае 1798 года из Тулона вышла небывалая у французов эскадра с сорока тысячами солдат. С помощью подкупа взяли без выстрела Мальту, затем так же легко высадились у устьев Нила и двинулись вверх по реке. Три дня спустя, у устьев же Нила, под Абукиром, в “невиданной водами битве” Нельсон истребил французскую эскадру. “Англичане заставят нас совершить более великие подвиги, чем мы предполагали!” – воскликнул Бонапарт, и французы двинулись к Каиру под палящим солнцем, увязая в жгучих песках. Лишь у пирамид встретила их блестящая конница мамелюков. “Солдаты! Сорок веков глядят на вас с высоты этих пирамид”, – сказал вождь, и впервые каре пехоты выступили против кавалерии неприятеля. Мамелюки были истреблены.

Бонапарт тотчас завел типографии и египетский институт. Все народности были допущены к местному самоуправлению. В особенности чтил Наполеон ислам: “Ведь и мы – мусульмане: не мы ли уничтожили папу, который проповедовал войну с исламом?” Он клялся Кораном, надел тюрбан и ходил в мечеть; он до того широко понял магометанство, убедившись тогда в неверности своей Жозефины, что становилось зазорно даже его наперсникам. Многие офицеры совсем омусульманились. Но народ бунтовал под влиянием своих муфтиев и дервишей. Поднялся и достойный враг – непреодолимая африканская природа. Впервые послышался ропот среди доблестных ветеранов. “Это – твоя работа!” – шептали герои, умиравшие на глазах своего кумира. “Войско приносится в жертву искателю приключений!” – громко говорил Клебер. У Бонапарта оставалось всего тринадцать тысяч солдат и пятьдесят пушек. Он поспешил увести их в Сирию, где, кстати, скапливались турки, объявившие войну Франции. Здесь, наконец, счастье отвернулось, несмотря на новые дивные подвиги. Осада без осадных орудий приморской крепости Сен-Жан д’Акр (Акка), защищаемой англичанами, а затем чума истощили героев. Чтоб облегчить себе отступление, Бонапарт избивал пленных тысячами и заморил бы опиумом своих чумных, если бы за них не вступился врач. Но он сам был на высоте положения: он прикасался к чумным, шел пешком по жгучим пескам, кормил хилых своими конями. Как тени, добрались французы до Абукира; а там ждала их вдвое более сильная армия отважных янычар. Турки были сброшены в море ловким обходом и почти все погибли.

Тут Бонапарт узнал из газет, доставленных ему англичанами, об успехах второй коалиции. Он сказал гневно: “Эта бездарная, безвольная Директория делает только глупости да берет взятки! Все пошло прахом с моим отъездом. Во Франции в одно время узнают и об истреблении турок под Абукиром, и о моем возвращении. В такую минуту меня не покинет верное мне счастье! Да кто не дерзает, тот и не выигрывает. Попытаемся прийти – и придем”. 22 августа 1799 года Бонапарт с лучшими из генералов пустился морем во Францию, оставив свою армию на Клебера. Последнему он назначил свидание, но бежал раньше, передав ему запечатанный пакет. Покинутый Клебер дрался как лев, один против десяти, и отлично устраивал “французскую колонию”. Но нашелся туземец-фанатик, который заколол благодетеля страны. “Ну что ж, одним соперником меньше!” – воскликнул Бонапарт. Остатки “египетской” армии сдались потом англичанам. А ее вождь-дезертир считал себя спасителем отечества от “непоправимой беды”.

Беда была большая. Директория озлобила всю Европу своими насилиями. Среди мира к Франции были присоединены тогда Пьемонт, Тоскана и Женева. Ее комиссары на Раштаттском конгрессе распоряжались Германией, как хотели. Превратился в Парфенопейскую республику Неаполь, откуда бежали в Палермо Фердинанд IV и его жена, Каролина, служившая душой “контрреволюции”. Это раздражило родственника Каролины, императора Франца II. Его поддержал император Павел I, выступивший орудием Промысла для искоренения “заразы своеволия” и для спасения брата гильотинированного французского короля, будущего Людовика XVIII, которого он содержал в Митаве. Россия наравне с Англией стала душою второй коалиции (1798 год). Эта коалиция была грознее первой. У нее было вдвое больше войск, чем у французов, и ими командовали свои герои: эрцгерцог Карл, Нельсон и сам Суворов, хотя ему было уже семьдесят. Русский старый чародей битв заставил мир забыть на минуту подвиги своего юного соперника. В Италии рухнули создания Бонапарта – республики-сестры, а англичане захватили Мальту. И все ждали нашествия “варваров” на Францию. А здесь настало банкротство Директории, которая прибегала к насилиям, напоминавшим террор и доводившим страну до голода. Поднималось всеобщее недовольство; вспыхивали мятежи то роялистов, то якобинцев. Нация искала “спасителя” от “нравственной гнили”, как все называли Директорию.

А “роковой человек” 48 дней носился по морю, плывя больше по ночам, чтобы ускользнуть от англичан. Уже в виду Франции наткнулись-таки на британскую эскадру; но та не сумела изловить счастливца. От Тулона до Парижа народ встречал спасителя с ликованием; в столице всеми овладел искренний восторг. Бонапарт мастерски поддерживал идеальное представление о себе. Он казался добродушным, искренним “гражданином” и жрецом муз, а сам опутывал все партии, говоря с каждой ее языком. Ему помогали Баррас, Талейран, новый министр Фуше да родные. Жозефина обхаживала влиятельных лиц, даже Моро; Люсьен орудовал в Совете пятисот (нижняя палата), где он был председателем. И через месяц по прибытии Бонапарта во Францию, 18 брюмера (9 ноября 1799 года), произошел великий государственный переворот, то есть уничтожение и Совета пятисот, и Совета старейшин (верхняя палата).