Наполеон. Отец Евросоюза

Разочарование России в шведских и восточных делах. Не то для удовлетворения собственных своих вожделений, не то из желания выполнить условия Тильзитского договора, Россия навязала себе целых пять войн: во-первых, войну с Англией – единственным ее результатом пока было пленение флота Сенявина, укрывшегося в устье реки Тахо и вынужденного сдаться одновременно с армией Жюно (в Синтре в 1808 г.); во-вторых, войну 1809 года с Австрией, – эта война дала России в виде компенсации за расширение Польши лишь приобретение восточной Галиции; в-третьих, войну с Персией, начатую в 1806 году и затянувшуюся до 1813 года; в-четвертых, войну с Турцией, начатую также в 1806 году и продолжавшуюся до 1812 года; в-пятых, войну со Швецией, которая блистательно началась в 1808 году завоеванием Финляндии и продолжалась зимой 1809 года, когда русские, захватив Аландские острова, перешли по льду Ботнический залив под командованием Кальнера, Багратиона и Барклая-де-Толли и перенесли военные действия на берега Швеции. Все эти войны либо принесли России одни разочарования, либо обнаружили известные результаты лишь позднее, как это было, например, с Персидской войной. Мы видели, как с 1810 года русские должны были убедиться, что они не могут ни занять Константинополь, ни завоевать Болгарию, ни даже удержать за собой большую часть румынских областей. Самая удачная из этих войн – шведская, которая принесла России обширную провинцию и драгоценный оплот против Швеции в лице Финляндии, – все-таки не примирила русского общественного мнения с французским союзом. При каждой победе петербургская аристократия говорила с притворным сожалением: «Бедная Швеция, бедные шведы!», и та самая Финляндия, которую так долго домогались, утратила в русских глазах всю свою цену с тех пор, как она стала казаться подарком Наполеона. Когда свергнут был Густав IV (13 марта 1809 г.), когда его сменил старый Карл XIII, все еще благосклонно относившийся к французским идеям, и когда, наконец, в 1810 году штаты Швеции избрали наследным принцем одного из наполеоновских маршалов, Бернадотта, русское общественное мнение, не знавшее того, насколько доволен был сам Наполеон подобным выбором, почувствовало себя словно еще раз обманутым. Император сделал попытку пояснить истинный характер этого избрания. В Петербурге ему не поверили.

Беспокойство, вызванное в России беспредельным расширением Французской империи. Это чувство еще более усиливалось, когда русские сравнивали приобретение Финляндии и нескольких клочков в Молдавии, Галиции, Литве и Азии с огромным расширением, какого достигла Французская империя. Наполеон пошел дальше тех дерзких захватов Директории, которые заставили Павла I примкнуть к крестовому походу против Франции. Германия, на которую Россия со времен Петра Великого постоянно пыталась оказывать преобладающее влияние дипломатическим путем, браками, оружием, была теперь целиком в распоряжении Наполеона. Он сгруппировал здесь все династии, состоявшие в родстве с домом Романовых, и образовал из них Рейнский Союз. Он создал здесь французское королевство Вестфалию и два полуфранцузских государства – Берг и Франкфурт. Он раздробил здесь Пруссию и Австрию. Все, что еще оставалось в Италии неразделенным на французские департаменты, все это он подчинил себе под имененм королевства Италии и королевства Неаполитанского. Он был «посредником» Швейцарского союза, сюзереном великого герцогства Варшавского. Французская империя и вассальные ее государства насчитывали 71 миллион душ из 172 миллионов, населявших Европу. Куракин писал своему государю: «От Пиренеев до Одера, от Зунда до Мессинского пролива, все – Франция». Франция стояла в самом центре русских интересов на Востоке – владея там Ионическими островами и Иллирийскими провинциями, на Балтийском море – благодаря своей дружбе с Данией и, так это по крайней мере казалось, – благодаря шведскому избранию. Она непосредственно граничила с Россией на Висле великим герцогством Варшавским. Ей предстояло стать угрозой России в других местах.

«Присоединения» 1810 года; ольденбургское дело. Желание сделать континентальную блокаду действительной побудило французского Цезаря к новым захватам. Голландия, северное прибрежье Германии, Валлис – вот те страны, которые больше всего служили местами для провоза или для склада контрабанды. В силу целого ряда сенатских постановлений, Наполеон объявил о присоединении к французской территории; в июле 1810 года – всего королевства Голландского, ссылаясь на то, что вся эта страна является лишь «наносом рек империи»; 12 декабря – Валлиса; 18 февраля 1811 года – герцогства Ольденбургского, княжеств Сальм и Аренберга, части великого герцогства Берг, части Ганновера, недавно уступленного Жерому Вестфальскому, целого вестфальского департамента, наконец, трех ганзейских городов. Невестфальские земли вошли в состав трех департаментов: Верхнего Эмса с главным городом Оснабрюком, Устья Везера с Бременом, Устья Эльбы с главным городом Гамбургом и с Любеком в числе подпрефектур. Три новых департамента образовали «тридцать второй военный округ». Наполеон не считал нужным оправдывать это упразднение государств и вольных городов каким-либо серьезным соображением; он делал все это в силу сенатских постановлений, подменяя таким образом международное право и договоры режимом простых декретов. Все немецкие князья почуяли опасность. Самые могущественные государства Европы обеспокоены были этим. В частности, Россия сочла себя затронутой двумя из этих присоединений. С одной стороны, Наполеон, уже державший гарнизон в Данциге и все время грозивший оккупировать шведскую Померанию, приобретал теперь – с присоединением Любека – господство на том самом Балтийском море, где Петр Великий стремился обеспечить гегемонию России. С другой стороны, один из обобранных государей, наследник герцогства Ольденбургского, приходился шурином царю по женитьбе своей на великой княжне Екатерине Павловне. Наполеон отправил к своему союзнику Александру его сестру, у которой отнял будущую ее корону! Царь попытался добиться обратного водворения своих родственников или соответствующего удовлетворения. Наполеон либо затягивал переговоры, либо предлагал ничтожное или ненадежное удовлетворение. Александр разослал дворам независимой Европы копию со своего подлинного протеста. Наполеон сделал вид, что считает этот акт за новый вызов.

Польский вопрос. Из всех причин для конфликта наиболее серьезной являлся, без сомнения, польский вопрос. Великое герцогство Варшавское, расширенное приобретениями 1809 года, – разве это не Польша, восстановленная на самой границе России и готовая потребовать у нее все области прежнего Польского королевства, завоеванные Россией за время от Ивана Грозного до великой императрицы Екатерины? Тщетно пытался до тех пор Наполеон усыпить опасения своего союзника. Он даже уступил ему некоторые земли польского королевства: в 1807 году – литовскую область Белосток, в 1809 году – русинскую область, восточную Галицию. Он ведь и не восстанавливал Польского королевства, а просто создал великое герцогство под властью саксонского короля. На официальном языке говорилось только о варшавских подданных, о варшавской армии. Но Александр знал, какие надежды возлагали на Наполеона поляки, как великого герцогства, так и поляки русских областей, знал, с каким самоотвержением поляки французских армий проливали за него свою кровь на полях битвы. Александру было известно, что Варшавское герцогство могло еще увеличиться: для этого Наполеону достаточно было получить от Австрии находившуюся пока в ее руках часть Галиции, вернув за это Австрии Иллирийские области. И Данциг, который Наполеон держал про запас под именем вольного города, разумеется, вернулся бы к Польше. Словом, царь боялся восстановления Польши, и по мере того, как выяснялась возможность разрыва с Александром, Наполеон, в свою очередь, приходил к мысли, что это восстановление – цель его политики.

Если бы в умах того времени, как в Петербурге, так и в Париже, этнографическое представление о старой Польше не было так смутно, то скоро поняли бы, что в сущности Польша (за исключением Галиции, остававшейся в руках Австрии) давно уже была восстановлена. Страны, которые Александр собирался защищать от возрождавшейся Польши, – а именно Литва, Белоруссия, Малороссия, – вовсе не были польскими. Царя, Наполеона и даже самих поляков вводило в заблуждение то обстоятельство, что дворянство в литовских и русских областях было польское. Воспоминания старинной конституционной жизни Польши поддерживали эту иллюзию: в то время как шляхта в самой Польше представляла собой как бы дворянскую демократию, крупные магнаты, за которыми польские дворяне веками привыкли во всем следовать и у которых они были клиентами, – эти магнаты владели огромными поместьями в русских областях. Впрочем, и между этими русскими областями надо делать некоторое различие: в Литве крестьянин, литовец по происхождению, остался католиком, что способствовало ополячению одной части народа; здесь, по крайней мере в верхнем слое общества, встречался польский патриотизм, и великий польский национальный поэт Мицкевич – родом из Литвы. Совершенно иное было положение других русских областей с менее многочисленной и менее энергичной польской аристократией, с населением русского племени и православного вероисповедания, не поддававшимся ни на какую польскую и католическую пропаганду, искренне преданным царю своей веры. Если Литва или по крайней мере ее правящие классы почти всегда шли заодно с Польшей, русские области поставляли лишь редких бойцов во время польских восстаний. В этом отношении Наполеон так же ошибался в расчете, как впоследствии и польское восстание 1831 года. И Александр, и Наполеон очень плохо знакомы были с этим этнографическим и политическим положением; этим объясняется преувеличенный страх первого и надежды второго.

Попытки Александра столковаться с Наполеоном. Александр попытался сначала получить от своего союзника формальное обеспечение от случайностей, которых он опасался. Отсюда проект соглашения, представленный Румянцевым Коленкуру 4 января 1810 года. Здесь говорится, что королевство Польское никогда не будет восстановлено, что слова «Польша» и «поляки» никогда не будут в употреблении; что польские ордена будут уничтожены. Наполеон (письмо к Шампаньи, 6 февраля 1810 г.) счел эти предложения смешными, вздорными, не соответствующими его достоинству. Он готов был обещать только то, что не окажет «никакой помощи никакому движению, направленному на восстановление королевства Польского», не станет официально пользоваться терминами «Польша», «поляки», не станет больше раздавать польских орденов: они уничтожатся, таким образом, естественным путем. Поднятый в такой форме вопрос снова станет предметом обсуждения лишь в июле 1810 года.

Попытки Александра столковаться с поляками. Стремясь добиться от Наполеона обязательства никогда не восстанавливать Польшу, Александр в то же время мечтал восстановить ее в своих видах. У него как раз был под рукой один из крупных литовских магнатов, недавно еще состоявший у него министром иностранных дел, князь Адам Чарторыйский. 5 апреля 1810 года Александр имел с ним любопытный разговор, во время которого поделился с ним своим планом: приобрести расположение поляков великого герцогства, присоединив к их государству восемь губерний Российской империи, считавшихся польскими. В декабре царь выражал Чарторыйскому желание иметь точные сведения о настроении умов в великом герцогстве и давал ему что-то вроде поручения по этой части. Чарторыйский отвечал письмами, в которых истолковывал чувства поляков к Наполеону без сомнения; последний не вполне удовлетворял их; но он нашел средство убедить их, что это замедление в удовлетворении их желаний зависит от общего положения дел, а не от его воли, и что при первом же разрыве Франции с Россией Польша тотчас же возродится. Чарторыйский указывал на услуги, которые Наполеон уже оказал им, и на долгое братство по оружию поляков и французов. Единственное средство противодействовать влиянию Наполеона на поляков это немедленно обеспечить осязательные результаты вроде присоединения восьми польских губерний России к великому герцогству, с автономией, гарантированной восстановлением конституции 3 мая 1791 года. Александр отвечал 11 февраля, предлагая формальные обязательства и обещая требуемое присоединение: «Прокламации о восстановлении Польши должны были предшествовать всему другому». Царь ручался в том, что австрийская Галиция скорее всего будет уступлена Польше. И действительно, как бы угадав намерения Наполеона и желая предупредить их, царь путем тайной своей дипломатии, т. е. без ведома Румянцева, начал переговоры с Австрией и, стараясь склонить ее в предстоящей борьбе на свою сторону, он предлагал ей взамен Галиции часть Молдавии и всю Валахию, уже отвоеванные у турок русскими войсками (13 февраля 1811 г.).

В великом герцогстве и в польских областях было две партии: одна ждала всего от Франции, другая во всем рассчитывала на Россию. На эту последнюю попытались повлиять Чарторыйский в Варшаве и Александр в Петербурге. Чарторыйский оставил царю лишь очень немного иллюзий: военачальники и все влиятельные лица великого герцогства продолжали оставаться верными Наполеону.

Великое герцогство Варшавское под угрозой со стороны России (март 1811 г.). И вот в этот самый момент Александр захотел, по-видимому, ускорить отпадение поляков посредством внезапного вторжения в великое герцогство. В то самое время, когда поляки в Петербурге, очарованные Александром, уверяли, что он решил восстановить Польшу и что он назначил 3 мая, годовщину конституции 1791 года, для выпуска своей прокламации, – в это время масса русского войска бесшумно приближалась к границам великого герцогства. Пять дивизий, отозванных из дунайской армии, вигались через Подолию и Волынь. Финляндская армия спускалась к югу. Под предлогом усиления таможенного дозора целая завеса из казаков скрывала от взора варшавцев обильный приток войск в Литву. Поляки великого герцогства поторопились поднять тревогу в Гамбурге, где начальствовал Даву, и в Париже, где император, сначала предубежденный против слишком частых тревог и слишком живого воображения варшавцев, в конце концов стал беспокоиться (март и апрель 1811 г.). Получив от Даву донесение о серьезности положения, он не стал терять времени и со своей стороны начал готовиться к защите. Он ускорил отправку подкреплений в Данциг, дал знать саксонскому королю о необходимости пополнить вооружение варшавских войск, потребовал от государей Рейнского союза, чтобы они поставили на военное положение свои контингенты, обратился с призывом к своим армиям Итальянского и Неаполитанского королевств, приказал польским войскам, служившим в Испании, перейти обратно через Пиренеи, предписал Даву быть готовым к походу через шведскую Померанию на помощь великому герцогству. С этого момента всюду, от Рейна и до Эльбы, от Эльбы и до Одера, происходило непрерывное движение полков, батарей, обозов. На подлинную или предполагаемую подготовку царя во всех военных центрах Франции и Германии отвечали подготовкою прямо огромного масштаба.

Переговоры двух императоров. Эти деятельные приготовления мало-помалу привели Александра и Наполеона к окончательному разрыву. Коленкур, которого Наполеон весьма несправедливо считал чересчур «русским», просил о своей отставке. Он был заменен генералом Лористоном. Куракин, которого можно было бы обвинить в том, что он слишком «француз», дожил до того, что его беспечность была нарушена: в Париж послан был адъютант царя Чернышев. Наполеон принял этого посла тотчас по его прибытии в Париж, представил ему устрашающую картину своих сил, показал «гигантскую» армию с 800 орудий, готовую отправиться на восток; впрочем, все эти угрозы Наполеон закончил заявлением, что он желает только мира. Тем не менее была минута, когда он понял дело так, что Россия требует от него великого герцогства Варшавского в виде вознаграждения за Ольденбург, и тогда он обнаружил сильнейший гнев: «Я заставлю Россию раскаиваться, но тогда ей предстоит потеря не только польских областей, но и Крыма». Потом, сообразив, что Чернышев имел в виду лишь какой-то польский уезд, он смягчился, попытался рассеять остальные недоразумения, предложил щедрое вознаграждение за Ольденбург, предложил подписать относительно Польши гарантии, которые он предлагал уже раньше. Чернышев, полномочия которого касались только вознаграждения за Ольденбург, не мог входить в обсуждение всех этих вопросов. Впрочем, когда русские войска вдруг удалились от польской границы, Наполеон сразу успокоился, сделался ровнее, стал чаще делать мирные заверения, но в то же время менее расположен был связывать себя договорами. В разговоре с одним дипломатом, Шуваловым, проездом посетившим Париж, Наполеон сказал: «Чего хочет от меня император Александр? Пусть он оставит меня в покое! Мыслимое ли дело, что я пожертвую 200 000 французов для восстановления Польши?» Несмотря на настойчивые военные приготовления, Европа в течение нескольких месяцев могла верить в сохранение мира. Она снова впала в тревогу после сцены, которую Наполеон устроил старому князю Куракину 15 августа 1811 года во время торжественного приема дипломатического корпуса: «Я не настолько глуп, чтобы думать, будто вас так занимает Ольденбург. Я вижу ясно, что дело тут в Польше. Вы приписываете мне различные проекты в пользу Польши; я начинаю верить, что вы сами собираетесь завладеть ею… Даже если бы ваши войска стояли лагерем на высотах Монмартра, я не уступлю ни пяди варшавской территории».

Русский ультиматум; разрыв. Лористон был хорошо принят Александром, который снова подтвердил свое желание поддерживать мир и даже союз. Царь изъявил готовность выполнить условия Тильзитского договора; он допустит существование великого герцогства Варшавского, лишь бы только это не было началом восстановления Польши; он станет соблюдать континентальную блокаду, только бы ему не запрещали торговых сношений с американцами и другими нейтральными государствами. В этом пункте царь был непреклонен: «Я скорее готов вести десятилетнюю войну, удалиться в Сибирь, чем принять для России условия, в каких находятся сейчас Австрия и Пруссия» (февраль 1812 г.). А несколько дней спустя Наполеон твердил Чернышеву: «Это дурная шутка – думать, будто есть американские суда… Все они английские!» Теперь он уже указывал ему на сосредоточение своих войск на Одере и на свои аванпосты по Висле. Он прибавил: «Такая война из-за дамских грешков!» Ответом царя стал ультиматум, заготовленный уже с октября 1811 года; Куракину поручено было вручить его 27 апреля 1812 года. Александр требовал оставления шведской Померании и ликвидации французских затруднений со Швецией, оставления прусских владений, сокращения данцигского гарнизона, разрешения торговли с нейтральными государствами. В случае принятия Францией этих предварительных условий царь изъявлял готовность вести переговоры о вознаграждении за Ольденбург и об изменении русских тарифов, прилагаемых к французским товарам. Но вот незадолго до этого в Париже в квартире Чернышева произведен был обыск, который дал ясные улики в том, что Чернышев добыл секретные бумаги, подкупив одного служащего в военном министерстве, некоего Мишеля. 13 апреля последний предстал перед сенским судом присяжных. Он приговорен был к смерти и казнен. Понятно, что после осуждения Мишеля, т. е. после «заочного» осуждения России, аудиенция 27 апреля, во время которой Куракин передал Наполеону ультиматум, была одной из самых бурных. «Вы дворянин – кричал Наполеон. – Как вы смеете делать мне подобные предложения?.. Вы поступаете, как Пруссия перед Иеной».

Александр так мало рассчитывал на принятие своего ультиматума, что 22 апреля он покинул Петербург и отправился к армии. Давно уже он окружал себя всеми, кто в Европе так или иначе ненавидел Наполеона. Тут были: швед Армфельд, немцы Пфуль, Вольцоген, Винцингероде, эльзасец Анштетт, пьемонтец Мишо, итальянец Паулуччи, корсиканец Поццо ди Борго, британский агент Роберт Вильсон. 12 июня в Россию прибыл барон фон Штейн. Эти иностранцы образовали военную партию, еще более непримиримую, чем самые ярые русские.