Наполеон. Отец Евросоюза

С 1809 года французская армия была как бы денационализирована: в ней говорили на всевозможных языках. Иностранные корпуса оставались верны Франции до 1812 года. Неудача русской кампании побудила почти всех их отложиться.

Таким образом наполеоновская армия представляла собой необыкновенно пеструю толпу, в которой мелькали всевозможные костюмы. Что за неимоверная смесь киверов, касок и папах, камзолов, туник, доломанов, чепраков, бурок и епанчей: смесь аксельбантов, нашивок, султанов и помпонов, галунов и витишкетов начиная с «бонапартовских гусаров», прозванных канарейками, потому что в блестящих мундирах, в которые одел их Бертье, пробладал его любимый цвет – желтый, и кончая карабинерами в медвежьих шапках, свисавших на их синие национальные мундиры с высокими воротниками и красными эполетами, обшитыми серебряным галуном. Тамбур-мажор Сено, гигант ростом в 1 метр 90 сантиметров, султаном, возвышавшимся над его медвежьей шапкой, достигал 2,5 метров. Великий князь Константин в Тильзите выпросил у Наполеона одного из этих великанов в инструкторы русским барабанщикам. Все эти яркие формы были тесны, тяжелы и неудобны. Огромные сапоги, кирасы и каски ужасающего веса, затянутые мундиры, предназначенные как бы окаменить тело в той позе, какую имеет солдат на параде, изнурительная тяжесть ранца, принадлежностей для разбивки лагеря, ружья, штыки, сабли и палаша – должны были, казалось, совершенно парализовать движения этого точно закованного в железо воина. Обойдя Инвалидный музей или какую-нибудь богатую частную коллекцию, даже просто осмотрев полный набор доспехов тех времен, начинаешь лучше понимать эпопею империи. Это поколение было сильнее и лучше закалено для житейской борьбы и битв, чем какое-либо из следовавших за ним. Впрочем, слабые быстро погибали: отбор быстро совершался сам собою.

Приготовления. Подготавливая кампанию, император заботился с величайшей тщательностью не только об обучении солдат, но и особенно о заготовке всего того, что требуется для боя и походной жизни. Оружие, амуниция, одежда и лагерные принадлежности заготовлялись в громадных количествах. Наполеон до мельчайших деталей был осведомлен о местонахождении каждой части сухопутных и морских военных сил, об их состоянии, о ресурсах арсеналов и военных магазинов. Продовольствию войска он уделял меньше внимания. «Я сделал при империи восемь кампаний, – сказал Брак, – неизменно на аванпостах, и ни разу за все это время не видел ни одного военного комиссара и не получил ни одного пайка из военных магазинов». «С минуты выступления в поход армия лишь изредка получала продовольствие, и каждый кормился на месте как мог» (Сегюр). Марбо также рассказывает о сделке, которую он заключил в 1812 году с иезуитами одного монастыря близь Вильны: он в изобилии доставлял им для их винокурен зерно, награбленное его егерями, а иезуиты взамен снабжали его хлебом и водкой. Так, несмотря на удивительный организаторский талант Наполеона, Великой армии все время приходилось жить либо реквизиями, либо грабежом. Он даже как будто в принципе полагал, что война должна кормить войну: «Бросьте запасы быков, – писал он из Испании Дежану, – мне провиант не нужен, у меня все есть в изобилии. Не хватает только фур, военных транспортов, шинелей и башмаков; я еще не видел страны, где бы армия могла так хорошо кормиться». Реквизиции даже заранее подсчитывались на случай позднейших нужд. Побежденные облагались громадными конрибуциями. Их с неумолимой строгостью взимал главный казначей Великой армии, Дарю, честно и предусмотрительно заведовавший этими суммами. После Тильзитского свидания в военной кассе находилось 350 млн франков. Наполеон старался поставить дело так, чтобы иметь возможность воевать пять лет, не прибегая ни к займам, ни к установлению новых налогов.

Командование армией; генеральный штаб; главные военные сотрудники Наполеона. Его помощниками, вождями его армий, была целая плеяда молодых генералов, прошедших боевую школу в титанических войнах революции. При своем воцарении он сразу назначил 14 маршалов Франции и 4 почетных маршалов, и ни один из этих избранников не оказался недостойным этой чести. Многие другие его соратники также заслужили и позднее получили это высокое звание. Он выбирал своих помощников без различия из всех слоев общества. Если Даву, Макдональд, Мармон, Груши и Кларк принадлежали к старому дворянству, то Монсей, Бернадотт, Сульт, Мортье, Гувион, Сюшэ, Брюн, Жюно происходили из простых буржуазных фамилий, а Журдан, Массена, Ожеро, Мюрат, Бессьер, Ней, Ланн, Виктор, Удино, Лекурб, Себастиани и Друо были по происхождению простолюдины. Последних в общем было всего больше. Однако Наполеон всегда предпочитал людей дворянского происхождения, считая их более послушными, более изящными и более представительными. Некоторых из них он очень быстро возвысил, например Сегюра или Флаго. Для дворян он основал пажеское училище и кавалерийскую школу в Saint-Germain-en-Laye, которые должны были в короткий срок готовить офицеров; первое – для пехоты, вторая – для конницы. Затем он последовательно основал два корпуса: велитов, в числе 800 человек, вестовых жандармов императора (сентябрь 1806 г.), пользовавшихся почти теми же привилегиями, как бывшая лейб-гвардия, и, наконец, в 1813 году – четыре полка почетной гвардии: это были почти заложники, ручавшиеся за верность высших классов общества, которая уже начинала колебаться. Каждый юноша, вступавший в один из этих корпусов, существование которых впрочем было непродолжительно, должен был располагать личным доходом не менее как в 300 франков и за свой счет приобретать экипировку и коня; начальниками их были обыкновенно капитаны, состоявшие уже в чине полковника, и так далее для всех остальных чинов. На ряду с стремлением Наполеона видеть в числе своих офицеров представителей самых громких имен французской знати, необходимо отметить и эту вполне разумную заботу о возможно быстром пополнении офицерских кадров. Наполеон извел невероятное количество офицеров, а уцелевшие быстро старели, несмотря на то, что большинство из них – даже состоявшие в высоких чинах – были по летам очень молоды. Притом необходимо было поощрять наиболее преданных и наиболее даровитых надеждой на повышения, соразмерные их заслугам. Таким образом Наполеон готовил себе людей на смену своим генералам и маршалам. Те из его военных сотрудников, которых он считал неспособными достигнуть звания маршала Франции, получали чин генерал-полковника, как Жюно и Барагей д’Илльер; другие становились комендантами крепостей, членами сената или Государственного совета, иногда даже гражданскими чиновниками, например префектами или генеральными сборщиками. Иные получали отставку. В 1813 году одна только кавалерия насчитывала уже 41 отставного генерала, и все моложе 50 лет: Наполеон хотел иметь молодую армию и во главе ее – молодых вождей. Да и неудачи его последних лет в значительной степени объясняются его собственной усталостью и усталостью некоторых из лучших его полководцев. Но всех своих сотрудников он берег по мере сил, осыпал наградами и знаками отличия.

Награды; Почетный легион. Наиболее прославленных своих соратников он сделал князьями, таких как Бертье, Массену, Даву, Нея, Бернадотта; Ланн не получил этого титула, потому что умер слишком рано. Другие стали герцогами, графами или баронами. С каждым таким титулом была связана денежная награда, выплачиваемая отчасти французской казной, отчасти из 15 %-ного фонда с доходов той территории, откуда был заимствован данный титул. К повышенному жалованью по чину присоединялась пенсия, присвоенная различным рангам Почетного легиона. Бертье получал до 1 354 945 франков годового дохода, Массена – более миллиона, Даву – 910 000, Ней – 628 000, Дюрок – 270 000, которые после его смерти перешли к его дочери, Савари – 162 000, Себастиани – 120 000, Рапп – 110 000, остальные – соразмерно. В вечер дня битвы при Эйлау каждый из приглашенных к императорскому столу нашел под своей салфеткой билет в 1000 франков. Он много требовал с каждого, но умел и щедро оплачивать преданность себе. Между тем он пожал одну только неблагодарность, потому что все эти маршалы, герцоги и графы, так хорошо обеспеченные денежно, осыпанные всевозможными почестями и больше не имевшие надежды на повышение, в конце концов потеряли охоту рисковать своей жизнью: в 1814 году они жадно ухватились за повод разделаться с боевой жизнью.

Личное влияние Наполеона на армию. Если большинство высших военных чинов покинули Наполеона в дни несчастья, то офицеры низших рангов и солдаты сохранили непоколебимую верность ему. Он умел, как никто, проникать словом в сердце своих сподвижников и возбуждать в них энтузиазм; никому не приносили столько жертв до самого конца, как ему. Он был для них как бы живым богом войны, непогрешимым и всеведущим гением, одно присутствие которого обеспечивало победу. Его прокламации и бюллетени Великой армии справедливо считаются идеальными образцами военного красноречия. Он умел отличать смиреннейших за подвиг, часто награждая их на самом поле битвы, иногда снимая для этого крест с себя; иной раз он накроет своим плащом раненого, дрожащего в лихорадке, или проведет ночь рядом с молодым барабанщиком, прикорнувшим у печки до прихода императора. Он заранее узнавал имена солдат, с которыми хотел говорить, чтобы с первого слова называть их по имени, вследствие чего они были уверены, что император лично знает каждого из них. Часто он после победы производил в офицеры старых неграмотных сержантов, которым вслед затем скоро давали отставку, пока они еще не успели обнаружить своей неспособности [14] . Непрестанно заботясь о поддержании бодрого настроения в своих войсках, он не менее радел и об их физическом благосостоянии. Он обходит бивуаки, пробует солдатскую похлебку, дружески треплет солдат по щеке или шутя дерет за ухо. Его прогулка по лагерю и иллюминация последнего накануне Аустерлица много раз описаны. Казалось, никакая усталость, никакая рана не могли сломить этих железных людей. Рапп после возвращения из Египта имел уже двадцать две раны. Удино имел тридцать рубцов, его тело походило «на решето», а он умер восьмидесяти лет. Марбо за шестнадцать лет службы получил с дюжину ран, в том числе несколько тяжелых, но они не искалечили его и не пошатнули его железного здоровья. После сражения при Сомо-Сиерра Сегюр, приговоренный к смерти лейб-хирургом императора, Иваном, уже ни о чем больше не думал, кроме как о том, чтобы спокойно умереть. За исключением нескольких высших военачальников, в наполеоновской армии вплоть до Ватерлоо нерушимо царили благороднейшие из военных добродетелей: самоотречение и готовность принести жизнь в жертву долгу.

14

При Вертингене один драгунский унтер-офицер, за два дня до этого разжалованный своим полковником в рядовые, спас ему жизнь, рискнув собственной. После сражения Наполеон расспрашивал его об этом происшествии, и солдат сказал: «Третьего дня я был виноват, а вчера я только исполнил свой долг». Император наградил его орденом при кликах его товарищей (Сегюр).

Дисциплина наполеоновской армии. Однако в этой полной азарта жизни, где беззаботное веселье сменялось ужаснейшими лишениями, дурные страсти разгорались не менее хороших. Дисциплина быстро ослабела в Великой армии. «Что можно сделать, – пишет граф Сегюр, – против течения, увлекающего всех? Известно, что длинный ряд побед портит всех – от солдата до генерала, – что слишком частые форсированные переходы расшатывают дисциплину, что в этих случаях раздражение, вызванное голодом и усталостью, равно как и неисправность в раздаче пайков, обусловленная спешкой, поощряют всяческие буйства: каждый вечер солдаты вынуждены разбегаться, чтобы добыть все, что им нужно для жизни, и так как они никогда ничего не получают из казны, то у них развивается привычка все брать самим. После чудес Иены и Фридланда нашим солдатам пришлось бегом пройти 500 миль и тотчас по прибытии на место драться. Их жизнь представляла собою как бы одно сверхъестественное усилие преодолеть утомление и опасность, после которых грабеж, как один из результатов победы, казался им их законным правом. Слишком стеснять их в этом отношении значило бы обескуражить и раздражить их. Да и то сказать: требуя от человека всего, надо кое-что и простить ему». Впрочем, пример шел сверху. Все выскочки нового режима были одержимы ненасытным сребролюбием; в их среде царила грубость нравов и то презрение к закону, которое свойственно людям, привыкшим видеть неизменное торжество силы над правом. Тибо чистосердечно рассказывает, как он провозил контрабанду под носом у таможенных чиновников, как саблей ударил по руке несчастного сборщика октруа, осмелившегося заглянуть в его карету, и как был за взятку оправдан военным советом. В начале континентальной блокады Массена за несколько месяцев нажил продажей пропускных свидетельств 6 млн франков; правда, Наполеон конфисковал эти бесчестно нажитые деньги, и Массена не посмел жаловаться. Сульт вынудил у монахов богатого аббатства Сен-Пельтен крупную военную контрибуцию и, чтобы замаскировать это лихоимство, не постеснился загубить целую дивизию изнурительным форсированным переходом, где отсталые и больные сотнями падали по дороге. Позднее, во время своего проконсульства в Андалузии, он награбил множество драгоценных произведений искусства, как, например, ту картину Мурильо, которую он, будучи уже министром, продал Луврскому музею за баснословную цену. Мюрат был только безобидно смешон; он наряжался, как красивая женщина: за время одного только прусского похода он выписал из Парижа перьев на 27 000 франков.

Несмотря на эти темные пятна, Великая армия в высокой степени обладала теми качествами, которые составляют принадлежность романской расы: отвагой, преданностью и чувством чести. Наполеон на минуту возвысил француза над средним человеческим уровнем. Он насытил Францию военной славой; поэзия войны есть поэзия малоразвитых слоев общества, – вот почему наполеоновская эпопея доныне дорога народу. Но если Наполеон рисуется воображению молодым богом войны, то не следует забывать и того, что это был бог смертоносный, разрушавший все, к чему прикасался. Он принес в жертву своему честолюбию целое поколение людей, 6–7 миллионов человеческих жизней, из них четверть французов, и – что важнее – он внушил иностранцам ненависть к имени Франции и навлек на последнюю те страшные удары мести, следы которых не изгладились доныне.

II. Третья коалиция: Австрия и Россия (1805)

Честолюбие Наполеона; присоединение Генуи (1805). Превращение французской республики в империю являлось угрозой для Европы. Говорили, будто Наполеон выбрал титул императора потому, что не хотел встревожить Францию именем короля. «Никто не принял бы государственного акта, предложенного от имени короля… Соображаясь с настроением нации, Наполеон и принял титул императора» (герцогиня д’Абрантес). Он сделал это, скорее, для того, чтобы, опираясь на титул императора, присвоить себе постепенно ту неограниченную власть, понятие о которой искони связывается с именем империи: в глазах Европы со словом «империя» связывалось представление о римской державе, господствующей над всем миром. Именно такое историческое представление об империи имел Наполеон, и это представление он пытался осуществить на деле, став императором. Он заставил папу помазать себя, – того самого папу, у которого он впоследствии отнимет Рим. Он владел Ахеном и иногда избирал его своей резиденцией, как Карл Великий. Сюда он заставил Франца II австрийского прислать себе письмо, в котором тот признавал новую Французскую империю. Подобно Карлу Великому он уже видел у своих ног, кроме Франции, расширенной до Рейна, западную Германию и северную Италию. Ему недоставало еще Генуи; между тем он торжественно обязался перед державами больше не увеличивать Французскую империю. 4 июня 1805 года императорским декретом было провозглашено присоединение Генуи и Лигурии. Европа справедливо опасалась властолюбия нового императора. Россия и Швеция отказались признать его.

Сопротивление Англии; второй Булонский лагерь. Еще до этого началась война с Англией. Мортье с одним корпусом занял Ганновер почти без боя. Наполеон не обольщал себя надеждой, так жестоко обманувшей Людовика XV, что оккупация Ганновера заставит англичан сложить оружие. Но это была новая добыча, которую можно было бросить кому-нибудь из подобострастных князей, обнаруживавших готовность поддержать новый режим во Франции. Притом Наполеон готовил Англии более прямой удар. Подобно Цезарю и Вильгельму Завоевателю он хотел высадить свои войска в самой Англии, чтобы осилить своих непримиримых врагов на их собственном острове. Как и перед Амьенским миром, во всех бухтах Па-де-Калэ были собраны эскадры транспортных судов. В портах Сангатта, Виссана, Амблетезы, Булони, Этапля и Вимэре кипела необычная там деятельность. Множество инженеров, кораблестроителей, арматоров и лоцманов работали над оборудованием доков и устройством пристаней, строили, переделывали и вооружали по-военному шлюпки, большие рыболовные лодки и другие суда, годные для того, чтобы перевезти войско в тихую погоду с одного берега пролива на другой. Спустя несколько недель 2343 судна всякого рода были готовы выйти в море. Адмирал Лятуш-Тревиль, руководивший работами, ручался за успех. Семь корпусов были отправлены к берегам Северного моря и Ла-Манша. Даву в Амблетезе, Сульт в Булони, Ней в Монтрейле, Ланн в Аррасе и Мюрат с сильным кавалерийским резервом производили маневры, имея под своим начальством превосходные войска численностью в 120 000 человек. Мармон в Утрехте и Ожеро на берегах Бретани составляли крайние фланги этой «английской армии».

Наполеон внимательно наблюдал за всеми приготовлениями и торопил их со страстным нетерпением. Чтобы вызвать воодушевление в своей армии и поразить воображение солдат, Наполеон задумал устроить торжественную раздачу орденов Почетного легиона 15 августа 1804 года. Это было как бы торжественным освящением Булонского лагеря. Эстрада была воздвигнута в виду моря, у подножья естественного амфитеатра. Ее окружали 60 000 человек. Наполеон предстал перед войском на троне, носившем название «стула короля Даго-бера»; у его ног лежал «щит Франциска I». Над его головой возвышался величественный трофей – изорванные ядрами и обагренные славной кровью знамена. На ступенях трона стояли, обнажив головы, пэры этого нового Карла Великого – двадцать четыре офицера Почетного легиона. Наполеон брал из «Баярдова шлема» кресты и красные ленты и с улыбкой на устах раздавал их наиболее храбрым и преданным своим соратникам, всем тем, кто уже заслужил почетные сабли и почетные пистолеты. «С такими людьми я могу победить весь мир!», – воскликнул он. И это были не пустые слова.

Поражение Англии представлялось ему только прелюдией к владычеству над миром.

Неуспешность морских предприятий Наполеона. Однако у Наполеона не было настоящего флота. Несмотря на энергичную деятельность, кипевшую во всех французских арсеналах и на семидесяти военных судах, готовившихся к средине 1805 года выйти в море, Наполеон не мог дать своим матросам и офицерам той многолетней привычки к морю, которая обуславливала превосходство английских эскадр. Он назначил сначала начальником флота адмирала Лятуш-Тревиля, человека неукротимой энергии. Но последний умер в Тулоне, изнуренный непосильным трудом. Его преемником был вицеадмирал Вильнев, спасший при Абукире остатки французской эскадры и стойко защищавший Мальту. Но это был человек нерешительный, избегавший всякого шага, связанного с большой ответственностью, «трусливый умом, а не сердцем», который благодаря своим постоянным колебаниям вечно упускал благоприятный случай. Французские порты были вплотную блокированы английскими крейсерами. Наполеон приказал Вильневу обмануть бдительность Нельсона, соединиться в Кадиксе с испанским флотом адмирала Гравина и направиться к Антильским островам; там он должен был дождаться Миссиесси и Гантома и вернуться с ними в Ла-Манш для прикрытия высадки на брегах Англии. Вильневу действительно удалось (29 марта 1805 г.) незаметно для Нельсона выйти из Тулона. Но он прибыл к Антильским островам слишком поздно. Миссиесси уже успел вернуться оттуда, разорив английские острова. Гантому не удалось прорвать блокаду адмирала Корнуэльса. Нельсон тщетно искал Вильнева у берегов Сардинии, Мальты и в Гибралтаре, потом у Антильских островов, и вернулся к Кадиксу, чтобы здесь дождаться его. В то же время французский флот, сообразно последним распоряжениям Наполеона, вернулся в Феррольский рейд. Наполеон расположил там эскадру из пятнадцати французских и испанских судов. Имея теперь в своем распоряжении тридцать пять военных кораблей, Вильнев мог отправиться в Брест, обратить в бегство или уничтожить эскадру Корнуэльса и выйти наконец в Ла-Манш. Но английский морской штаб, предупрежденный простой шлюпкой «Любопытный», присланной от эскадры Нельсона, доставил подкрепление адмиралу Кольдеру, и последний, несмотря на численное превосходство неприятельских сил (двадцать кораблей и семь фрегатов против пятнадцати кораблей), атаковал Вильнева в виду мыса Финистерр. Победа осталась нерешеннной. До сих пор Вильнев исполнил все полученные им предписания; но к нему не присоединились ни Миссиесси, ни Гантом; далее грозная эскадра Корнуэльса вплотную блокировала Брест и охраняла вход в Ла-Манш; наконец Вильнев потерпел тяжелые аварии, а главное – он не имел доверия к своим силам: «У нас плохие мачты, плохие паруса, плохое вооружение, плохие офицеры, плохие матросы», – писал он своему другу, морскому министру Декрэ. Впрочем, это была правда; его помощник, Гравина, человек более смелый, разделял его опасения. Вильнев вышел из Феррольского рейда 17 августа, еще намереваясь идти к Бресту, но ветер внезапно повернул на север; в то же время какой-то торговый корабль принес известие, оказавшееся впоследствии ложным, о приближении английского флота из двадцати пяти судов. Вильнев впал в свою обычную нерешительность и, боясь потерять вверенный ему флот, повернул от Бреста и направился к Кадиксу. План Наполеона, уже уверенного в победе над Англией и принимавшего свои желания за действительность, был основан на том неверном расчете, что англичане сделают все возможные ошибки, а французские военачальники – ни одной. Наполеон, подобно Ксерксу желавший повелевать стихиям, всю вину в неудаче своих морских планов свалил на Вильнева. Между тем один знаток дела признает Вильнева «менее виновным, чем его вообще принято считать». Действительно, его неудача предотвратила опасность экспедиции столь фантастической по своему замыслу, что невольно возникает вопрос: не хотел ли Наполеон просто напугал Англию показной высадкой? В Сан-Доминго французское войско было истреблено неграми; в Египте другая армия вынуждена была сдаться, потому что англичане, владея морем, не позволили доставить им подкрепления; итак, можно ли было думать, что хоть одному солдату Великой армии удалось бы уйти живым с британской территории?