Направить в гестапо

Лицо Ольсена стало медленно краснеть — от гнева, не от стыда. Опущенные по швам руки сжались в кулаки, глаза сверкнули яростью. Но он был опытным солдатом и научился владеть собой. Одно слово этого шута Фергиля, и лейтенант вполне мог оказаться покойником, и если в гибели за свою страну все-таки может быть какая-то слава, то смерть из-за такого дурака, как Фергиль, представляла собой просто безумие.

— Прошу прощения за свой мундир. — Лейтенант говорил сдавленным голосом, едва шевеля губами. — Рота была отправлена для выполнения особой задачи три с половиной месяца назад. С тех пор мы непрерывно участвовали в боях. От первоначальной роты уцелело всего двенадцать человек, поэтому, думаю, вы поймете, что в данных обстоятельствах у нас не было возможности чистить снаряжение или чинить обмундирование.

Оберст-лейтенант отпил вина и вытер губы крахмальной салфеткой.

— Оправдания совершенно неуместны, лейтенант. Более того, хочу напомнить, что когда к вам обращаются, вы должны молчать, пока вас не спросят. Вопроса я вам не задавал. Если хотите что-то сообщить, вы обязаны попросить, как положено, дозволения высказаться.

— Слушаюсь. В таком случае, прошу дозволения высказаться.

— Ни в коем случае! — резко ответил оберст-лейтенант. — Никакие ваши слова не могут изменить фактов. Возвращайтесь к своей роте, и чтобы я больше не видел вас или ваших солдат в столь плачевном состоянии. — Он сделал паузу, глядя на Ольсена с торжествующим блеском в глазах. — Даю вам время до десяти часов утра, лейтенант, ожидаю, что к этому сроку вопрос будет решен. Я лично приду вас инспектировать. Кстати, это напоминает мне о другом вопросе, который вы должны были решить. Те русские пленники, что были с вами — вы их уже повесили?

Лейтенант Ольсен с трудом сглотнул. Посмотрел прямо в глаза оберст-лейтенанту.

— Пока что нет.

Оберст-лейтенант приподнял брови. Посидел, стряхивая пепел с сигареты и с серьезным видом глядя в пепельницу.

— Саботаж, — отчетливо произнес он наконец негромким голосом. — Саботаж и ослушание. Но, в конце концов, все мы люди, лейтенант; еще раз проявим к вам снисходительность. Возможно, мы выразились недостаточно ясно. Десять часов завтрашнего утра, лейтенант. Это приказ. Ожидаю, что к этому времени пленники будут повешены. Предвкушаю ваш доклад об исполнении.

Лейтенант Ольсен облизнул губы.

— Прошу прощенья, герр оберст-лейтенант, но… Я просто не могу повесить их — вот так, безжалостно. Они военнопленные…

— Вот как? — оберст-лейтенанта это, казалось, позабавило. — Кем бы они ни были, лейтенант, полагаю, ваш первый долг исполнять приказы старших по званию, не подвергая сомнению законность или разумность этих приказов. Ради вас же самих надеюсь, что утром все будет так, как должно быть. — Он махнул салфеткой в знак того, что Ольсен может идти, и поднял бокал. — Господа, ваше здоровье.

Семеро элегантных офицеров подняли бокалы. Лейтенант Ольсен резко повернулся и вышел из комнаты. По пути обратно к роте в насыщенной опасностью темноте он молился вслух русским, чтобы те пустили несколько снарядов в несколько избранных целей.

— Всего несколько — всего несколько самых маленьких — лишь бы эти толстомордые, толстозадые ничтожества взлетели на воздух — дорогой Иван, вот и все, о чем я прошу!

Однако ночь оставалась совершенно темной, ничто не нарушало тишину. Очевидно, Иван не прислушивался к его молитвам.

Ольсен достиг пятой роты, спрыгнул в траншею и посидел со сжатыми кулаками, дрожа от гнева на оберст-лейтенанта.

— Что случилось? — спросил Шпет, проницательно глядя на собрата офицера, гасящего о землю окурок сигареты.

— Проклятый мерзавец… проклятый мерзавец!

Поначалу казалось, что ничего другого он не может сказать. Ольсен выпаливал эти слова, мы сочувственно смотрели на него и с надеждой ждали дальнейшего. Наконец оно прозвучало в таких выражениях, которые мы могли понять и оценить. Брань лилась из его уст сплошным потоком непристойностей. Старик покачал головой и посмотрел на лейтенанта с выражением глубокой родительской озабоченности.

— Что он выкинул на сей раз? — спросил наш командир отделения, когда получил наконец возможность вставить слово.

Лейтенант бешено взглянул на него.

— Скажу, что! Назначил инспекцию на десять часов утра! Хочет убедиться, что все мы опрятные, чистые, элегантные в соответствии с уставом! Что нашли время вычистить винтовки и пришить пуговицы!

— Что-что? — спросил пораженный Порта.

Лейтенант повернулся к нему.

— Ты слышал! — раздраженно ответил он.

Порта восхищенно загоготал. Повернулся и крикнул в темноту:

— Эй, Малыш! Понял? Придется нам с тобой менять свое обличье. Умыться и почистить обмундирование. Заштопать дырки к десяти утра, показать, что мы живем прилично, чистоплотно, аккуратно, без крошек на полу!

Ответ громко разнесся по траншее:

— О каких дырках ты говоришь? О задницах?

Смех наш, должно быть, разнесся на километры вокруг.

— Господи, — взмолился лейтенант Ольсен, уже и без того изнервничавшийся, бедняга, — не поднимайте такого шума.

— Шшш! — прошипел Порта, прижав к губам громадный грязный палец. — Русских разбудим!

— Да, и это будет не так уж смешно! — раздраженно ответил Ольсен.

Мы погрузились в молчание. Вершины гор скрывались в клубящихся тучах, луна пряталась за их толстой пеленой. Ночь была темной, но тихой.

Лейтенант Ольсен сел в траншее между Шпетом и Стариком, поманил их поближе к себе. И взволнованно заговорил негромким голосом.

— Слушайте, я попал в передрягу, — откровенно сказал он. — Если у вас окажутся какие-то предложения, буду рад их выслушать. Этот осел-оберст-лейтенант настаивает, чтобы мы избавились от наших пленных к десяти утра. Он лично явится с инспекцией, дабы убедиться, что его приказ исполнен в точности — и я хочу знать, что нам, черт возьми, делать? Как устроить, чтобы они остались живы, а этот осел решил, что задание выполнено?

Наступило молчание, Шпет, хмурясь, смотрел в темноту, а Старик глубоко затягивался дымом из трубки.

— Трудная задача, — произнес он наконец. — Нужно спрятать шестерых человек и найти шесть трупов, чтобы показать оберст-лейтенанту — дело непростое.

— А что, если, — предложил Шпет, — мы просто закроем глаза и позволим им убежать?

— Ты слышал, что сказал Борис, — возразил Ольсен. — Их расстреляют, едва они доберутся до своих позиций.

— Как — только за то, что они оказались в плену? — Шпет покачал головой. — Он, должно быть, преувеличивает. В это очень трудно поверить.

— Ладно, давай спросим его. Может, что-то придумает. Мы стараемся спасти его голову, черт возьми.

Шпет послал за пленником, и через несколько минут русский лейтенант спрыгнул в траншею. Ольсен кратко обрисовал ему создавшееся положение.

— Вот так обстоят дела, — закончил он. — И, честно говоря, я ничего не смогу поделать, если у тебя нет каких-то блестящих идей.

Русский мрачно улыбнулся и покачал головой.

— Увы. К сожалению, наши не более цивилизованы, чем ваши. Стоит нам только появиться, и нас тут же расстреляют как изменников. — Увидев на лице Шпета недоверчивое выражение, отрывисто кивнул ему. — Да да. Сущая правда, мой друг. Могу уверить тебя в этом. Солдат Красной армии должен предпочесть смерть плену — слова Иосифа Виссарионовича!