Направленный взрыв

Обед и ужин Васину приносили в камеру другие больные, они же уносили парашу. Но иногда завтрак доставлял санитар — совершенно отвратная и дегенеративная рожа.

Этот санитар, как видно, большой любитель юмора, рассказывал Васину-Куликову, что тот оказался здесь за то, что повесил на люстру свою тещу и поджигал ей пятки спичками. Теща долго страдала, но потом люстра не выдержала; теща осталась жива, хоть и с почерневшими пятками, сбежала из квартиры от своего мучителя и настучала в милицию на зятька, у которого поехала крыша.

Поначалу Васин даже поверил и страшно испугался, но потом, поразмыслив, — нет, не вспомнил, а интуитивно догадался, что это обыкновенная для здешних мест дикая и злая шутка над беспамятным больным.

Васина почти не выпускали во двор, на прогулку. Он был на свежем воздухе всего несколько раз, да и то когда во дворе под вечер никого уже не оставалось. Так что за все время содержания здесь Васин ни словом ни с кем из больных не перемолвился.

Однако в последнее время к нему гораздо чаще стал заглядывать розовощекий врач, постоянно сухо и натянуто улыбавшийся. К этому врачу Васина водили на процедуры.

Врач, Федор Устимович, подолгу беседовал с ним, выспрашивая о том, чего Куликов не знал и не помнил, и уходил вполне довольный, советуя Самсону Куликову не огорчаться и не отчаиваться.

Васин попросил врача, чтобы ему принесли гантели и гири — он хотел заниматься по утрам зарядкой. Ведь он, Самсон Куликов, тяжелоатлет, а сейчас его мышцы так ослабли — даже просто не верится, что он когда-то поднимал больше ста тридцати килограммов… Сейчас бывший атлет и двухпудовую гирю одной рукой больше двух раз не поднимет, не говоря уже о штанге.

Кузьмин пообещал, что будут спортивные снаряды, но попозже, сейчас он распорядится, чтобы принесли гантели и разыскали гири. Федор Устимович даже похвалил Самсона, что тот не забывает о своей спортивной форме.

После сильного потепления вдруг ударил мороз. На оконной решетке появился белый пушистый иней.

Самсон Куликов проснулся ранним утром от страшного холода в камере. Он поднялся с кровати, нащупал ногой ледяные тапочки, недовольно поежился. Во рту было противно, так как зубную пасту ему не выдавали, и он пользовался зубным порошком, смешанным с питьевой содой. Он подошел к окну, соскреб ногтем немножко инея и положил себе на язык. Во рту появилось приятное ощущение чистоты и свежести.

Куликову подумалось, что, если бы у него была в порядке память, он наверняка вспомнил бы, как в детстве лепил снежки и пробовал на вкус сосульки.

Чтобы разогреться, Самсон Куликов отжался несколько раз от шершавой поверхности стены. Посмотрел на свои руки — они были в неприятной, липкой жидкости. Он посмотрел на стену — она была мокрой, словно вспотевшей.

Поплевав на ладони, Куликов подошел к лежавшим в углу гантелям, и гантели показались ему чрезвычайно легкими. Поиграв ими, он не ощутил никакой мышечной радости. Он упер левую руку в пояс, взял обе гантели в правую и стал сжимать и разжимать руку так быстро, как только мог, чувствуя, как приятное тепло от самого запястья, согревая предплечье и грудь, стремится к начавшему бешено колотиться сердцу. Он стоял широко расставив ноги, словно собирался колоть дрова. Ни дать ни взять — настоящий мужик где-нибудь возле поленницы на крестьянском дворе.

То же самое он проделал с левой рукой, затем начал прыгать с гантелями. Однако скоро устал.

Но мысль о том, что он все-таки тяжелоатлет, заставила перейти от гантелей к двухпудовым гирям.

В углу камеры, возле железной кровати, ввинченной ножками в пол, стояли эти покрытые черной краской, во многих местах облетевшей, гири самого начальника охраны психзоны Зарецкого. По требованию Кузьмина Зарецкий отдал гири в одиночную камеру привилегированному психу Куликову. Гири были старинные, пузатые, с тонкими ручками. На одном боку двухпудовок виднелась надпись «32 кг», а на другой — «КТЗ».

«Здорово же я сдал в этом санатории, — думал вспотевший Васин, — если какие-то двухпудовки с трудом тягаю. Санитар говорил, я когда-то „Жигули“ поднимал и целую карусель с детьми на плечах крутил…»

Оставив двухпудовки, на трясущихся ногах Куликов вернулся к гантелям. Ему не нравились однообразные движения, и он решил поиграть гантелями как с цирковыми булавами, подбрасывая их в воздух и ловя другой рукой.

Перебрасывая гантель из правой руки в левую, он наклонился вперед, чтобы не потерять равновесие, и гантель сверху сильно ударила его по затылку. Из глаз полетели искры.

Куликов-Васин упал, уткнувшись носом в каменный пол.

В голове замелькали цветные картинки, словно кадры сразу из нескольких разножанровых фильмов.

То он с автоматом бежит по весеннему маковому полю, бежит и в кого-то стреляет. То дарит цветы хорошенькой женщине с репортерским магнитофоном на плече и микрофоном, засунутым в кокетливый боковой кармашек синей кофты. То убегает от взрывов в горной местности, покрытой причудливым серо-зеленым кустарником…

Очнулся Васин от боли. Теряя сознание, он не успел отвернуть лицо от приближающегося пола.

— Мать честная, башка-то как болит… — процедил сквозь зубы Васин, ощупывая сильно распухший нос. — Ну и влип ты, полковник… Полковник?.. — сам себя тихо переспросил Куликов-Васин.

«Влип ты, полковник Васин», — услужливо повторила память.

Васин схватился одной рукой за затылок, другой за нос и так стал расхаживать по камере, бормоча:

— Еп… да как это?.. Подожди, не понял… Ох, еп… Васин, полковник Васин?! Ох, да еп!!..

Перед глазами, словно живые, всплывали картинки из прошлого. Его прошлого! Васин старался не дышать, чтобы, не дай Бог, не упустить, а, наоборот, подольше задержать фантастическую для него реальность, реальность его недавнего прошлого.

В одно мгновение всей той относительной безмятежности, в которой находился полковник последнее время, как не бывало.

Он виновен в убийстве Тани Холод! Это он, полковник Васин, послал Юрия Королева с «дипломатом»! Королева, естественно, взяли люди Ваганова и подменили «дипломат»…

Ваганов сделал Королеву новые документы, по которым Юрий значился капитаном Советской Армии, служившим в ЗГВ. Но полковник Васин уговорил бывшего диссидента пойти против интересов генерала, недооценив всесильность разведки заместителя командующего.

Полковник Васин не знал, сколько простоял на одном месте, после того как случилось озарение. Он вдруг почувствовал, что одна его нога совершенно замерзла — с нее слетел тапочек, и теперь эта босая нога заходилась от холода на каменных плитах старинного монастырского пола. Как раз в этот момент он услышал, что в коридоре звенят ключами, значит, время завтракать.

Заключенный псих в серой робе, сутулый и с потухшим взглядом, войдя в камеру, вручил ему тарелку с кашей и кружку жидкого, едва теплого чая. Контролер стоял в дверях, позвякивая связкой ключей, и без всякого интереса поглядывал на Васина.