Напряжение счастья (сборник)

– Но ви же приехать? Снимать наши далше?

* * *

Дом ее ничуть не изменился, все так же громоздился он своей неуклюжестью над синим озером, и деревья шумели по ночам, и странная птица, которую она ни разу так и не видела, но которая неизменно прилетала к ней каждое утро и, прячась в листве, говорила: «Фью-ить!» – эта птица, обрадовавшись тому, что хозяйка вернулась, опять ей сказала под утро: «Фью-ить!»

Со страхом она чувствовала, что все стало другим: и деревья, и люди, и птицы. Вернее сказать, все это было таким, как и прежде, а значит, другой просто стала она. Ей предстояло прожить без него целых два с половиной месяца, но она думала о нем постоянно, и каждую ночь в ней была его близость.

Пятнадцатого наконец прилетели. Деби вместе с Любой Баранович встречала московских друзей в аэропорту Кеннеди. В составе группы произошли некоторые изменения: Шурочка Мыльникова не приехала, а вместо Шурочки приехал узкоплечий, с завядшими усами Виктор Дожебубцев, про которого Виктория с восторгом сказала немедленно Деби:

– Родной абсолютно и истинный гений!

Поэтов не было, но зато была жена одного из них, особенно знаменитого. Ей хотелось написать про принцессу Диану, которая тогда была еще живой, невредимой и мучила принца, не зная, что ждет ее. Впрочем, не важно.

– Вот это сюжет! – стрекотала Виктория. – Это ведь сказка! И мы вставим в фильм, это будет уместно! Как, с одной стороны, простая русская женщина понимает переживания другой, простой английской женщины (пусть даже принцессы, не важно, не важно!), – и мы, со своей стороны, кинематографисты, возьмем это в фильм, отразим непредвзято, – да это же прелесть! Шедевр и находка!

– А где всо жа Петья? – замирая от страха, спросила ее Деби.

– Да здесь он! – уронив свою рыжую пышную голову, зашептала Виктория. – Напился, скотина, и спит, отдыхает! А что было делать? Бесплатные дринки! И он: дринк за дринком! Подремлет минутку и дринк, дринк! За дринком!

Осторожно, как арфу, прижимая к себе плохо держащегося на ногах оператора Петра, стюардесса авиакомпании «Люфтханза», массивная, с голубыми глазами, приятная женщина, помогла ему спуститься по трапу. Петр смотрел насмешливо, сам был похудевшим и строгим.

– Ну вот! – сгорая от стыда, повторила Виктория. – Вот я говорю: дринк за дринком!

– Зачьем? – не поняла Деби.

– Зачьем? Как зачьем? – вскрикнула Виктория. – Затем, что страдает! Волнуется слишком! Не выдержал вот напряжения, запил! Он русский же, русский! Мы любим – не шутим!

Петр строго чмокнул Деби в щеку, а Любу Баранович, соотечественницу, расцеловал троекратно. Поехали в гостиницу. Деби, растерянная, сидела рядом с шофером, не зная, плакать или смеяться. Петр дремал, привалившись к окошку. Обедать он не спустился, и Деби начала кусать губы, лицо все пошло сразу пятнами.

– А што Петья йест? – спросила она у Виктории.

– Што йест? – переспросила Виктория. – Ничего он не ест! – Глаза ее радостно вдруг заблестели: – Снеси ему, а? На подносике. А? «Вы, Петя, устали, а я, как хозяйка…» И тут же – подносик: «Покушайте, Петя!»

И Деби пошла. Все, что было на подносике, плотно уставленном едой, – все это звенело, дрожало от страха. Сам страх был внутри ее левой груди. Он бился, как рыба, продавливал ребра. Постучала в дверь колечком на указательном пальце. За дверью – ни звука. Он, может быть, спит? Спит, конечно. Сейчас вот проснется, увидит. Позор! Стоит она здесь, идиотка, с подносиком! Дверь распахнулась. Петр привалился к косяку и смотрел на нее сердитыми узкими глазами. Небритый, опухший, в измятой пижаме.

– Входи, раз пришла! Что стоять-то?

– O! What did you say? [9]

– Входи! Вот ай сэй! [10] Любовь будем делать! Входи, не стесняйся! – А сам поклонился, как шут.

Она переступила через порог, поставила подносик прямо на ковер.

– Што ты? – прошептала она. – Хочэшь спать?

– Спать? Ну, еще бы! А спать мне нельзя! Я здесь подневольный. Ты что? Не слыхала?

Она смотрела на него испуганно, нежно и, не понимая того, что он говорит, чувствовала нехорошее.

9

Что ты сказал? (англ.)

10

What I say – Что я говорю! (англ.)

– You need a good sleep, – прошептала она наконец и пошла было к двери.

Обеими руками он схватил ее за плечи и с яростью развернул к себе.

– Ну, нет! Ты постой! Я кому говорю? Они нас под лупой глядят, вот в чем дело! Сошлись мы с тобой, переспали. Ну, так? А им – на кой ляд? Мы решаем. И нечего лезть! Их не просят! А тут? У них тут проект! Кинофильмы, поездки! Видала: говна навезли? Шибзик этот, с усишками, Виктор? Видала? А мне говорят: «Ты там, значит, того… Типа ты не плошай, на тебя, мол, надежда!» А я, что ли, раб? Бляха-муха! Я раб?

– You need a good rest, – повторила она, не делая ни малейшей попытки освободиться из его рук. – You just go to bed, you just go and sleep. [11]

Он вдруг зарылся лицом в ее волосы.

– Эх ты! Деби ты, Деби!

– But you… Do you love me or not? [12]

Петр удивленно посмотрел на нее.

– Совсем не врубаешься, да? Ни на сколько?

Она торопливо закивала головой.

– Ну что с тобой делать, а? Что, говорю?

11

Ложись, иди спать (англ.).

12

А ты… меня любишь? (англ.)

Деби вспомнила Ольгу. Он не знает, что делать, потому что есть Ольга. Нельзя ее так страшно обманывать. Ах, как же он прав! Разумеется, прав!

– But she is your wife… And we shouldn’t… Because… [13]

Петр даже крякнул с досады:

– Об чем говоришь? «Вайф» – я знаю: жена. А жена здесь при чем?

Деби видела, что он сердится, и думала, что сердится он именно на Ольгу, вернее, даже не на Ольгу, а на то, что женат, несвободен. Неужели, не будь он женат, пришлось бы прокрадываться к нему в номер с этим подносиком?! Она знала одно: Петр, как и она, хочет только того, чтобы вместе навек. Она понимала, что он мучается, не может выразить переполнявшей его боли, потому что, будучи человеком достоинства, совести, чести, он, Петр, в таких ситуациях не был ни разу. Ему, с его честностью, невмоготу. А чем она может помочь? Чем и как?

13

Она тебе жена… нам нельзя… потому что… (англ.)

О, вот почему он напился в дороге! Он просто иначе не мог, он ведь русский, а русские пьют от тоски. Это правда.

Она смотрела на него мокрыми от слез глазами, радуясь тому, что не ошиблась в нем, что не одни эти руки, и губы, и бархатный голос она в нем любила, но редкое сердце, и вот поняла даже то, что напился, и все поняла в нем давно, все до капли! Язык им не нужен. Обеими ладонями она неловко повернула к себе его небритое лицо, прижалась лбом к колючему подбородку. Он глубоко, облегченно вздохнул. Чего тут мусолить? И так, в общем, ясно.