Нарцисс в цепях

Я опять не знала, что сказать. И сделала единственное, что могла придумать ему в утешение. Я подошла к, нему, обняла за талию, прижалась щекой к гладкой твердой спине.

— Ричард, мне так жаль.

Его тело затряслось, и я поняла, что он снова плачет, беззвучно, но не легко. Его сотрясали всхлипывания, но единственным звуком, который он позволял себе издавать, было тяжелое, прерывистое дыхание.

Он медленно опустился на колени, ладони заскрежетали по стеклу двери, будто бы кожа слезала с рук. Я осталась стоять, наклонившись над ним, прижимая его голову к себе, держа его.

Он откинулся назад, и вдруг оказалось, что я пытаюсь удержать всю его тяжесть, когда он повалился на пол. Я наступила на подол халата, и мы свалились на пол кучей, его голова и плечи у меня на коленях, и я пыталась сесть. Узел на полотенце развязался, и показалась длинная, непрерывная линия его тела от талии и бедра до ноги. Полотенце еще держалось, но на последнем издыхании.

Рот Ричарда раскрылся в беззвучном плаче, и вдруг донесся звук. Ричард испустил отрывистый, придушенный слезами вопль, и будто что-то освободилось в нем.

Вдруг всхлипывания полились потоком, перемежаемые тихими, страшными, болезненными звуками. Он всхлипывал, рыдал, скулил, и вопил, и цеплялся за мои руки таю, что должны были остаться синяки. А я могла только держать его, гладить его, укачивать, пока он не успокоился. Наконец он улегся набок, голова и плечи до упора вдвинуты ко мне на колени, а остальное тело скорчилось в зародышевой позе. Полотенце кучей легло под ним на полу — я не помню, когда оно упало. И даже как-то этим была горда, потому что обычно, когда я вижу Ричарда голым, у меня ай-кью падает пунктов на сорок вместе со способностью рассуждать. Но сейчас так сильно было его страдание, что оно было приоритетным. Ему сейчас нужен был не секс — утешение.

Наконец он затих у меня на руках, дыхание замедлилось почти до нормы. Веки, трепеща, опустились, и я на миг подумала, что он заснул. Но тут он заговорил, не открывая глаз.

— Я назначил в стае Эрота и Эранте. — Голос его был еще хриплым от плача.

Эрот — это греческий бог любви или вожделения, а Эранте — муза эротической поэзии. В преданиях вервольфов это были имена сексуальных заменителей. Мужчина и женщина, которые должны делать то, что нужно, если спонсор вервольфа оказывается слишком стеснителен. В стае Верна они были, потому что у Верна лупа очень ревнует своего Ульфрика, а иногда нужен кто-то, кто не участвует эмоционально.

— Это хорошо, Ричард. Я думаю, это облегчит положение.

Он открыл глаза, и они были мрачны. У меня сердце сжалось при виде такого взгляда.

— Есть и другие должности, которые тоже сильно облегчили бы многое, — сказал он все еще хриплым голосом.

Я сжалась — не могла ничего поделать. Я знала, что есть титулы среди ликои, которые могли бы решать все проблемы, созданные Ричардом. Эти титулы в переводе означают палачей, заплечных дел мастеров. История ликои переживала когда-то весьма тяжелые времена. Сейчас эти должности заняты в очень немногих стаях. В них нет необходимости, поскольку в большинстве стай Ульфрик сам по себе достаточный тиран, и ему нет надобности делегировать грубую работу.

— Ты знаешь, что такое Больверк? — спросил Ричард.

— Одно из имен Одина. Означает творца зла или работника зла.

Я говорила почти так же тихо, как он.

— Этого ты не можешь знать из одного семестра сравнительного религиоведения в колледже.

— Нет.

У меня зачастил пульс. Больверк — так называют того, кто совершает злые деяния вместо Ульфрика. От хитростей и лжи до убийств.

— Ты спрашивала Верна?

— Да.

Я боялась говорить громко, боялась, что он замолчит. Кажется, я знала, к чему клонится разговор, и боялась спугнуть.

— Джейкоб собирается бросить вызов Сильвии, — сказал Ричард, и голос его окреп. — И он убьет ее. Она умеет драться, но я видел Джейкоба в бою. Ей не выстоять.

— Я его не видела в бою, но думаю, что ты прав.

— Если бы я сделал тебя Больверком...

Он замолчал. Я хотела завопить, чтобы он договорил, но не смела. Я могла только сидеть и стараться не сделать ничего такого, чтобы он передумал. Он начал снова:

— Если бы я сделал тебя Больверком, что бы ты предприняла? — Последние слова он снова сказал тихо, будто не мог сам поверить, что их произнес.

Я выдохнула, заметив только теперь, что задержала дыхание, и попыталась подумать. Подумать, а потом говорить, потому что второй попытки не будет. Я знала Ричарда, и если мои слова не встретят у него одобрения, предложение будет снято, и он, быть может, никогда больше не попросит меня о помощи. Редко когда мне так хотелось говорить и так было страшно это сделать. Я помолилась о мудрости, дипломатичности, искусности.

— Прежде всего тебе надо было бы объявить стае мой новый титул, а потом я бы выбрала помощников. Мне дозволено три: Бауги, Суттунг и Гуунлод.

— Два великана, у которых Больверк обманом выудил мед поэзии, и Гуунлод, дочь великана, которую он для этого соблазнил, — сказал Ричард.

— Да.

Он перевернулся, чтобы посмотреть на меня.

— Ты почти все выходные за последние полгода проводила в Теннеси. Я думал, ты только учишься у Марианны, но ты и ликои изучала?

Я постаралась ответить как можно осторожнее:

— В стае Верна дела идут очень гладко. Он помог мне превратить моих леопардов в настоящий пард.

— Тебе не нужны были Больверк или Гуунлод, чтобы этого добиться. — Взгляд его был очень прям, и я не могла солгать в ответ.

— Я все еще была твоей лупой, хотя и не вервольфом. Самое меньшее, что я могла сделать, — изучить вашу культуру.

Тут он улыбнулся, и улыбка даже дошла до глаз — почти, прогнав выражение потерянности.

— Тебя культура не интересует.

Это меня разозлило:

— А вот и нет, интересует.

Он улыбнулся шире, в глазах заиграл свет, как солнце наполняет небо, выходя из-за края мира.

— Хорошо, тебя интересует культура, но не поэтому ты хотела узнать о Больверке, делателе зла.

Я опустила глаза, несколько смутившись:

— Может быть.

Он коснулся моего лица, повернул его к себе.

— Ты говорила, что не знала про Джейкоба до вашего телефонного разговора.

— Не знала.

— Так зачем ты спрашивала Верна насчет Больверка?

Я посмотрела в эти невозможно карие глаза и сказала правду:

— Потому что ты добр, и честен, и справедлив, и это прекрасные качества для царя, но мир не добр, не честен и не справедлив. Причина, по которой все гладко в стае Верна, по которой все гладко у меня в парде, состоит в том, что и я, и Берн беспощадны, когда это нужно. Я не знаю, сможешь ли ты быть беспощадным, если придется, но думаю, что тебя сломает, если сможешь.