Нарциссы для Анны

— Так значит, мы и в самом деле богаты, — пробормотала она с некоторым опасением.

Парень улыбнулся.

— Скажем так — обеспечены.

— А как же мамины вещи? — Тугой комок сдавил Джузеппине горло, она едва не расплакалась. — Ведь это мамины вещи, — повторила она, подавляя рыдания. Ее страшил такой внезапный разрыв с прошлым, и она хваталась за любой предлог, чтобы задержаться в нем еще на какое-то время.

— Даже если мы будем цепляться за свое горькое прошлое, — произнес Чезаре, — оно все равно от нас убежит. И слава Богу.

— Хорошо. Пусть все так и будет, — помолчав, согласилась она. — Оставим все вещи соседям. Кроме свадебной фотографии.

Она пошла в комнату матери за фотографией, которая вызывала у бедной Эльвиры так много воспоминаний. На ней Чезаре снова увидел мать молодой и красивой, в платье с узкими рукавами, застегнутом у ворота золотой брошью, которую Анджело ей подарил. Анджело, его отец, кроткий великан, стоял рядом с выражением наивной важности на лице. Это был добрый малый, но без особого полета — рабочая лошадка, как впервые подумал он об отце.

— Мы оправим ее в серебряную рамку, — сказал он, возвращая сестре фотографию. Наморщил лоб, вгляделся получше в снимок и передумал. — Нет, мы оставим все так, как есть. Мама не поменяла бы эту простую рамку даже на золотую.

— Сделаем так, как ты решил, — сказала Джузеппина, взгляд которой все время останавливался на пестрой расцветке банкнот.

— Возьми их, — велел ей брат, — и с этого момента ты будешь вести дом.

— Я буду записывать все расходы, так ты сможешь проверить их. — Это было доказательство усердия и послушания.

— Никому не говори об этих планах, — предупредил он. — Новый дом — новая обстановка. То, что люди должны знать, — добавил он строго, — я сам им скажу. Пока ты соберешь тут свои вещи, я схожу к дону Оресте. Хочу поздороваться с ним.

33

— Значит, ты вернулся, — улыбаясь, сказал ему старый священник. — И вернулся мужчиной. Ты кажешься сыном синьора. А это? — спросил он, показывая на шрам, который виднелся на правой щеке.

— Так, царапина, — постарался избежать докучного разговора о войне Чезаре.

— Я рад снова видеть тебя, — радушно похлопал его по плечу дон Оресте. — Ты изменился, но глаза остались все те же: голубые, прозрачные и твердые. — Сын доброй Эльвиры, этот гадкий утенок из барака у Порта Тичинезе, уже превратился в лебедя, но дон Оресте не знал еще, в белого или в черного.

Они сидели, старик и юноша, в полутьме ризницы, пахнущей ладаном и тем особым запахом, что исходит от дубовых шкафов с церковной утварью. Дон Оресте разлил по бокалам вино из старой темной бутылки.

— Я не большой любитель, — извинился Чезаре.

— Капля вина, оставшегося от святой мессы, не может повредить.

— Дон Оресте, я уезжаю отсюда, — пригубив вино, объявил Чезаре.

У священника было много вопросов, но он знал, что Чезаре не щедр на подробности и никогда не заведет долгого разговора, когда можно обойтись коротким.

— Значит, ты покидаешь наш квартал, — сказал он. — Ты уверен, что поступаешь правильно?

— Ошибается даже священник на мессе, дон Оресте. Я делаю то, что мне кажется… — Он отпил еще немного вина. Оно было хорошее, натуральное и какое-то искреннее, каким бывает простой и бесхитростный человек.

— То, что тебе кажется более правильным? — закончил за него дон Оресте.

— То, что мне кажется удобным для меня, — уточнил юноша.

— Удобство и правильность, бывает, следуют разными путями.

— Не спрашивайте меня о том, чего я не знаю, — ответил Чезаре с улыбкой.

— Но я у тебя ничего и не спрашиваю. Ты многому научился за эти два года. Твой голос звучит по-другому. — И это было правдой: Чезаре казался другим человеком.

— Я видел много книг, но выбрал для себя мало, зато все время держал глаза открытыми. — Чезаре вернулся с фронта всего с пятью книгами, бутылкой коньяка и подарками для друзей.

Из высокого церковного окна виднелось хмурое небо.

— Боюсь, что зима в этом году будет суровой, — перевел разговор на другое священник, — кругом столько нищеты, даже небо плачет. Прежде мы говорили: потерпите, пока кончится война. Теперь она окончилась, и просим людей затянуть пояса, чтобы возместить ущерб, который она нанесла. Едва мы кончили воевать, как сами тут же разделились на белых и красных. Поговаривают о забастовках, призывают, как в России, к революции. Из России, сын мой, исходят великие искушения, но не свергая правительства и проливая кровь, освобождается человек от нищеты. Любовь, а не насилие спасет мир. — Священник снял очки и принялся своим клетчатым носовым платком протирать стекла. — И уж, конечно, не нам — не бедному священнику и не юноше, хоть и с сильной волей, — переделывать судьбы мира. Война изменила многое, но, увы, изменила не к лучшему.

— Для кого-то и к лучшему, — возразил Чезаре, — но все же мало тех, кому повезло.

— Как бы то ни было, оставим вечные проблемы: нищету духовную и материальную. В нашей маленькой пастве, хоть это и слабое утешение, нищета в основном материальная. — Почти все его прихожане были добрыми христианами.

— Я не забуду, что родился здесь, — сказал Чезаре, — не забуду своих друзей и всех тех, кто помогал моей семье, моим братьям.

— Для них было сделано все возможное: пусть Господь примет их души. — Священник воздел глаза и руки к небу.

— Да, дон Оресте. — Чезаре вытащил из кармана пиджака конверт. — Я не знаю, как возместить эти добрые дела, вы знаете это лучше меня. — И уверенной рукой протянул конверт священнику.

В конверте была значительная сумма.

— Я могу взять эти деньги? — спросил он, вкладывая в этот вопрос еще один: праведным ли путем получены они?

— Я их заработал, торгуя вином. — Это было сказано честным тоном.

— Хорошо. И я принимаю их как честные деньги, — сказал дон Оресте, который, возможно, еще и испытывал некоторые сомнения.

— Я их заработал, торгуя вином, — повторил Чезаре. — «Но существуют ли честные деньги, кроме тех, что зарабатывали мой отец и моя мать? — подумал при этом он. — Можно ли считать честными деньги от военных поставок или от фармацевтики Кастелли?» — Он многое усвоил за эти годы, но никто не мог объяснить ему, как человек становится богатым. Всегда есть тайна у истоков любого состояния. За свои дела он уже просил прощения у Бога. — Я беру их как честные деньги, — повторил дон Оресте. — Но ты уверен, что хочешь дать мне именно эту сумму?