Наречённая. Книга 2

— Я сохранил тебе жизнь, ассару, а ты лгала мне, притворялась.

Маар не знал, зачем это говорит, но засевшая занозой боль вдруг рванулась наружу, потребовав выхода именно сейчас. Только зачем, всё равно уже ничего не исправить, не вернуть. Ему было больно, что убила именно она.

Истана замерла в его хватке, знала, что любое лишнее движение может привести к скверным последствиям.

— Ты убила моего брата, — прохрипел он, сдавливая её шею.

Маар слышал её бешено колотящее сердце, видел, как крылья носа её задрожали, и вся она напряглась, сжимая его изнутри, стискивая, возбуждая его ещё больше, отчего потемнело в глазах.

— Он заслужил то, что получил, — глухо ответила Истана и всхлипнула, когда Маар, обхватив её бёдра, рванул её на себя, насаживая на всю длину, грубо проталкивая член.

Задвигался быстро, безумно, растягивая, заполняя, владея. Другого ответа от неё и не ждал, но почему-то бешенство застелило ум и заволокло глаза мутью. Он знал, что причиняет сейчас ей боль, но ничего с собой не мог поделать, рана открылась, ныла и кровоточила, ему необходимо её погасить. Он проклинал себя за то, что пришёл сюда сейчас, за то, что сказал ей о том, о чём предпочёл бы молчать. Он здесь и жёстко долбится в неё непрерывно, неумолимо, проталкиваясь глубже, до вскриков ассару, до скрежета ногтей по стене.

Её ответ обжог нутро кислотой, вывернул наизнанку. Маар настойчиво провёл по её губам пальцами, разжал зубы, вынуждая её облизать его палец. Едва не кончил, когда она обхватила его фалангу тугими захватом, облизывая его. Он покинул её рот, опустил руку вниз, к пояснице, протискивая между ягодицами, потёр и погрузил палец в узкое горячее колечко. Дыхание Истаны зашлось, она было дёрнулась, но замерла, когда он протолкнул палец ещё глубже, растягивая её, разжимая плотный захват, одновременно скользил распирающим членом в ней, как сумасшедший, вбиваясь в женское тело со злостью, с какой-то дикой и глухой обреченностью и болезненной страстью, пронизывая пальцем ставшую совсем огненной дырочку. Истана сопела, извивалась, пытаясь вырваться, но делала только хуже, разжигая в нём опаляющее яростное пламя, жажду. Внутри него все болело от того, что ассару нисколько не сожалела о содеянном преступлении. Маар знал, что она была слишком юной, слишком глупой, безрассудной, но спустя время в ней не утихла ненависть, она только зрела и колола до крови острыми шипами. А его продолжала выедать изнутри злость, хотя он думал, что смог убить её в себе, думал, что всё выгорело, и остался лишь пепел. Но он ошибся. Он тлел, корчась в агонии собственной боли, ненасытно брал её, на грани, на острие ножа, на самом краю пропасти. Палец Маара выскользнул, отпуская девушку, он опёрся ладонями о стенку, накрывая её узкие кисти рук, сплёл пальцы с её, принявшись исступлённо, раз за разом долбиться в её лоно. Тело изогнутое, восхитительное, невыносимо желанное, хотелось смять, задушить, убить. Он входил все глубже, ощущая, как туго сжимаются её мышцы, как прерывается дыхание, как течёт пот по вискам, спине, между вздрагивающих от толчков грудей. А как пахнет проклятая ассару, раскрываясь ему полностью, вся, источая свои соки, как невыносимо прекрасна она сейчас, прогибая перед ним поясницу, разводя колени широко, подставляя себя ударам. Ей было больно так же, как и ему. Маара не останавливался. Ещё, ещё, ещё, вколачиваться так, чтобы сломать, чтобы вышибло всю их взаимную ненависть, чтобы стереть эту боль, избавиться от неё, опустошиться. Резче, мощнее, глубже. Маар проводил языком по её шее, спине, плечам, кусал и зализывал, дурея от вкуса её кожи настолько, что вновь кусал, оставляя бурые отметины везде, чтобы почувствовать её полнее, забрать себе целиком, присвоить навсегда.

Истана глухо стонала, выгибалась, то откидывала голову, то опускала под неумолимым натиском, упираясь руками в стену. Маар ощутил, как сильно сжались мышцы её лона, выдавили из члена семя, доводя до умопомрачительного оргазма, настолько бурного, яркого, ошеломительного, что перед глазами сверкнули огненные вспышки, в горле образовалась сухость, а в теле — вязкое наслаждение, граничащее с болью. Оргазм хлестал ударами, Маар долго и порывисто выплёскивался в ассару.

Истана опустила голову, втянула в себя воздух тяжело и судорожно — дыхание возвращалось с трудом. Сердца колотились в одном ритме, как и дыхания бились в груди, словно ветер в ставни. Маар не мог шевелиться, как и Истана, оба замерли, слушая собственный клокот соединённых, сплетённых воедино тел, будто корни деревьев.

— Отпусти меня, — хрипло прошептала Истана, чуть поворачивая голову, — или убей.

Маар рвано выдохнул, медленно отстранился.

— Разве это не одно и тоже? Разницы нет, ассару.

Истана развернулась, заглянула ему в лицо. После пережитого всплеска удовольствия её штормило и трясло, в льдистых глазах играл влажный дрожащий блеск, на искусанных губах проступила кровь, на бледном лице припухшие губы ярко выделялись в темноте.

— Одевайся. Мы выезжаем, — бросил, наконец, Маар, отстраняясь, находя в себе силы выпустить Истану.

Та без сил осела на взбитое одеяло, продолжая рвано дышать.

Ремарт оделся и покинул комнату.

Я так и смотрела в закрытую створку неизвестно, сколько времени, собирая себя в единое целое по крупицам. В комнате светлело постепенно, и очертания кровати и стен видны были всё ярче. Пряные острые запахи забивали дыхание. Воздух метался в груди шумно, сердце продолжало трепыхаться, как пойманная в силки птаха. Одна мысль колотилась в голове — исгар всё знает… Всё тело немело от этого осознания, и кровь холодела. Выходит, Маар не просто так оставил свою «вещь» в Энрейде, тому была веская причина. Меня вдруг окатило кипятком от того, что страж мог убить меня, прикончить там же, в покоях. Но он этого не сделал, и это вводило в ещё большее смятение.

«Не нужно быть наивной, Истана, он хочет, чтобы ты мучилась».

Он всё это подстроил! Оставив меня в замке, передав в руки Фоглата, знал, что я сбегу, знал, что мне пришлось пережить, а потом просто пришёл за мной, чтобы вновь мучить! Меня затрясло от распирающих острых противоречивых чувств так, что комната померкла.

Я провела по влажному лицу, убирая взмокшие пряди за спину, выдохнула судорожно. В груди запекло. Невыносимо душно и тесно, страшно хотелось пить. Я медленно поднялась с постели, поправляя сбившуюся сорочку, все мышцы горели и дрожали от напряжения, от бурного выплеска, который я не хотела испытывать. Прошла к столу, где стоял кувшин с водой. Пила долго, но безвкусная тёплая вода так и не утолила жажды. Уж лучше бы убил, чем сделал своей подстилкой, своей рабыней. От этого мерзко стало и отвратительно. Его руки, его пальцы всё ещё жгли кожу повсюду, его слова и поцелуи ощущались так явственно, что немело в животе и будоражило. И за что мне это всё? Непрошенное волнение всколыхнулось внутри. Я тряхнула головой, разметав растрёпанные косы. Схватив гребень, принялась расчёсывать. Лучше поторопиться, чтобы он снова сюда не поднялся.

Когда за дверью послышались шаги, я вздрогнула, бросилась к двери, чтобы запереться, но опасаться не следовало — пришла одна из служанок двора, внося в руках целую гору одежды. Та самая, из лавки Улрике. Тошнота подкатила к горлу от одного только воспоминания, как любезно та принимала ван Ремарта у себя. Служанка предложила помощь в сборах, но я отказалась. Не хочу, чтобы кто-то видел оставленные Мааром следы на моей коже, хотя та уже всё поняла по запаху близости, который тут витал, загустилась краской. Выпроводив её, отказавшись и от завтрака, я вернулась к стопке, борясь с желанием всё это сгрести в охапку и выбросить в окно, прочь. Фыркнула горько, сожалея, что не могу этого сделать — тёплые вещи мне были необходимы, чтобы не околеть в этих мёртвых, проклятой богиней землях. А тем более, из таких качественных, уж не говоря об их красоте и богатстве, тканей.

Смыв тщательно все следы страсти, оставленные на мне исгаром, и заплетя волосы, я принялась за одежду и едва не выронила платье из рук. Оказывается, здесь были ещё и украшения: витые, тонкие, золотистые и серебряные браслеты лежали прямо между платьями, из этого же метала и подвески, не слишком массивные, очень тонкой работы, с переплетённым растительным орнаментом. Такой красоты я давно не видела, очень давно. Протянула руки, намереваясь взять, потрогать, примерить, но тут же отдёрнула. Мне от него ничего не нужно. Пусть дарит своим любовницам. Я задохнулась бессильно от собственной ярости. Улрике ничего ведь дурного мне не сделала, а я уже считаю её своим врагом. Я взяла свой дорожный мешок и смахнула украшения в него. Надевать это я не стану, но и выбрасывать — тоже. В глубине души я всё ещё теплила надежду, что мне удастся попасть к Баккэ. А драгоценности ещё пригодятся. Буду считать это платой за то, что мне пришлось пережить. Одевшись и собрав свой дорожный мешок, который заметно увеличился в объёмах, я оставила его в комнате — пусть кто-то из мужчин поднимется за ним. Но как только вышла за двери, увидела неподалёку лойона, что стоял истуканом чуть в стороне. Маар всё же приставил стражу к моей двери. Внутри горячо сделалось от досады.

— Забери вещи, — велела я, не скрывая своего негодования.

Лойон прошёл внутрь, а я спустилась по лестнице, не стала идти через общий зал, повернула к задней двери, что вела прямиком во двор, слыша за своей спиной шаги нагнавшего меня «стража».

Все уже были на улице, и мне уже вскоре подвели лошадь, теперь другую, бурую с чёрной гривой. Как мне представлялось, до Отмора теперь уже недалеко, а потому в седле недолго ещё оставалось быть. Надев перчатки, которые я так же отыскала в своих новых вещах, взялась за поводья, повернулась, осматривая мужчин, выискивая Маара, но Ремарта не было. Я оглянулась, давая знак своему надсмотрщику помочь мне подняться.

— А Маар, разве он не в отряде поедет? — всё же не удержалась — спросила, кусая себе язык.

— Он уехал вперёд, — ответил русобородый лойон, подавая мне в руки поводья.

— А что так? — не удержалась и от следующего вопроса.

— Поблизости нойраны, — коротко ответил он, но этого было достаточно.

Я подняла взгляд и тут же столкнулась со взглядом карих глаз Фолка — его я запомнила ещё с тех пор, когда тот сторожил меня у шатра Доната. Я вновь обвела взглядом двор, выискивая молодого воина, но его не было, как и Шеда, и ещё нескольких лойнов, которые, видимо, уехали вперёд. Мужчины поднялись в сёдла, открылись скрипнув, ворота, и всадники одним за другим покинули постоялый двор «Золотой вереск». Вновь сердце тронула горечь от того, что мне так и не удалось попасть к целительнице, вновь угодив в клетку исгара. Впрочем, я верно из неё ещё и не вырывалась.