Нарисуем
Шрифт:
Пошутил!
– Так значит, некуда нам идти?
Отличный у меня соавтор!
– Ну почему же? Найдутся дела.
– Так пошли.
Подошли к трехэтажному каменному дому, колонны с гипсовым «виноградом» наверху: «сталинский вампир». Управление рудника. Пека уверенно ходил по коридорам, входил без стука в высокие кабинеты, запросто жал важные руки, неторопливо беседовал (денег за «колготки детские» никто не требовал с него, видимо, уже потеряли надежду). Про меня он как бы забыл, потом вспоминал вдруг, но очень ненадолго: «А! Это приехал
Однако Пека продолжал показывать меня по кабинетам. Мне тоже было интересно смотреть: директор рудника Жрацких. Точная фамилия! Главный бухгалтер Нетудыхатка… явно прибеднялся, хитрец!
В коридоре мы вдруг лоб в лоб столкнулись с Кузьминым – они с Пекой холодно раскланялись. Что за дела?
– Ну, что там? – озабоченно спросил я, когда Пека вышел из очередного кабинета.
– А ты будто не знаешь? – зловеще произнес он.
– Что я знаю? – холодея, спросил я.
– Приговор! – Пека произнес.
– В каком смысле?
– В прямом! А ты разве не с этим приехал?
– Я?
– Ты.
– С чем я приехал?
– Семь в пять! Не твоя затея?
– Моя?
– А под что тебя направили сюда?
– Ну… это ж не я придумал, – забормотал я. – Общий замысел…
– А делать-то мне!
Тогда, на «Ленфильме», мне это легче казалось: разберемся на месте. Разобрались!
– Ну… так делай, – пробормотал я.
– Может, подскажешь – как?
– Ну есть, наверное, технические новшества?
– Есть. И не такие уж новые. Я ж тебе рассказывал. План Б. На взрыв, на обрушение породы – с горизонта не уходить, как обычно делают, технику не отгонять, все на голову себе принять – и сразу грести начинать. Батя уже пробовал. Отличился! Освободился! Но до бесконечности не может везти. Однажды возвращаются все после взрыва – вместо кабины экскаватора, где он был, – огромный валун! Сняли каски… И тут батя появляется, ровно упырь! В пыли, что в гриме. Оказывается, в последний миг с кабины в ковш перелез.
Да, победа еще та.
– Ну и что?
– В тот раз, к счастью, не посадили. Перевели в канавщики – грязь вычищать. Позорней должности нету!
– А может, послать все? – осенило меня. – Кому мы должны? – я гордо произнес.
– Я производственник, – мрачно Пека сказал.
– Ну и что?! – я продолжал призывать к свободе.
– Ну и все.
А это уже, кажется, кабак. Не иначе какой-нибудь формалист-архитектор из ссыльных душу отвел. Конструктивизм полный. Круглый зал. Эхо отражается многократно – звуков не разобрать.
– Вот она, наша «Шайба», – с достоинством Пека сказал.
– Пиотр Витарьич! Рюбезный! Си другом пришри! – лунообразная личность сладко щурила узкие глазки. Что за акцент? Я и русский с трудом различал в этом гаме – только мат.
Провел к окошку нас, усадил. Перешел на китайский… или это все же русский?
– В общем, он спрашивает, – Пека перевел, – му-му или гав-гав?
Гав-гав – собака, значит. Му-му – корова. Так что?Я пытался было возразить, что Муму, по-моему, тоже собака, но Пека лишь последнее слово услыхал.
– Собака? Правильно! Ну и литр.
Задурел я еще до литра – от гама одного. Собаку пока отлавливали.
Вокруг стал собираться народ.
– Что с нами опять делают, начальник? – подошел представителем «ото всех» аккуратно причесанный, даже в галстуке: в толпе выделялся.
– С тобой, Опилкин, отдельно поговорим. Не видишь – я с человеком занят.
То есть со мной. Противопоставил меня народу. Мол, не о чем мне с вами гутарить – все так будет, как я скажу. Не слишком уютно я чувствовал себя в шкуре высокого гостя – потела она. Чесалась!
– Надежный мужик, – отрекомендовал его Пека, когда тот отошел. – Наряды рисует так… залюбуешься. Что твой Айвазовский!
Надо думать, он рабочие «наряды» имел в виду.
А Пека уже о другом говорил, будто о более важном:
– Уйгуры заправляют в этом кабаке. Китайцы. Но мусульмане. Самые головорезы. Голову чикнут – и не моргнут!
Ну ясно: в плохое место Пека не поведет.
– Всегда личную гвардию императора набирали из уйгур!
Да, важная тема.
– Ну, че делаем, мастер? – другой, уже менее элегантный представитель народа подошел.
– А это, – Пека прямо при нем сказал, – Пират в собственном коллективе. Ну что? – повернулся к нему. – Не терпится вам? Так сейчас выдам!
Отошел туда.
– Ну и кто вам это сказал? Димуля? – доносился его басок. – Димулю расстреляю лично. Все!
– Да… хорошо ты пообщался с народом, – не выдержал я, когда мы вышли.
– Я не оратор. Производственник, – произнес он так, что сразу стало ясно, что важней.
– То есть будешь все делать, как надо?
– А кто, коли не я? Пешки назад не ходят.
Зачем-то обогнув комбинат, подошли к дымящейся глади. Ад. По берегам поднимались черные насыпи, тоже дымящиеся.
– Гнилой конец? – озарило меня. Будем гулять?
Но настроение было другое.
– Мальцом еще с корешами бегал тут, – вздохнул Пека, ныряя в воспоминания. – Отдыхали тут раньше. У водоема, – мечтательно вздохнул. – Раз за ту вон сопку зашли. Там березки были насажены. Глядим – здоровая баба, голая, вагонетчица с шахты, на березку налегла, согнула, а сзади мужичонка охаживает ее. Маленький, но… Березка скрипит, гнется!
Да, щемяще.
– А баба та: «За титьки держи! За титьки!» И тут же мильтон пьяный корит ее.
Картина кисти передвижника. «Отдых шахтеров».
– «И не стыдно тебе, Егоровна», – мильтон икает. Ну, баба, закончив свои дела, наконец слезает… с березки, подходит к нему. И мощной рукой вагонетчицы накатывает по лицу! То есть он оказывается морально не прав. А она поплыла, как лебедушка… – Пека сладко вздохнул. Понимаю, что перед подвигом он хочет припасть к истокам, набраться народной мощи.