Нарисуем

В троллейбусе мы узнали:

1. Лесные пожары возникли из-за землетрясения (хотя много раньше загорелось).

2. Из-за задымления срываются авиарейсы (хотя и раньше они регулярно срывались).

3. Газопровод, сожравший такие деньги, сорвало и унесло в неизвестном направлении.

4. Воздуходувные устройства, продувающие тоннели, ведущие к самой высокой резиденции, исчезли тоже.

Короче, Пека всем угодил. Только не себе. Метался в отчаянии.

– Думаешь, простит?

– Смотря как сказать…

Но Пека найдет, как сказать… наихудшим образом. И он это знал.

5. Вся новая спасательная техника, брошенная на пожар, исчезла тоже!

Тут Пека взвился:

– Ну вот это нет!

Троллейбус двери сложил на остановке на перевале. Все сразу закашлялись – вот где самый дым! Наши старые пляжные знакомые, Джемал и Джамшуд, командовали Антоном, загонявшим задним ходом новенький желтый бульдозер на длинную автоплатформу – остальная техника сияла уже там.

– Ну нет! – Пека выкинулся, выбросил за шиворот Антона из машины, повел сам – сперва на Джемала и Джамшуда, потом вдруг рухнул за ограду, в пекло! Глотнув дыма, троллейбус пошел. Все надсадно закашлялись… Кстати, и я. Остался! Пека в своем порыве к величию забыл такую мелочь, как свой чемодан. Мелочи на мне! Такова моя участь!

Инна, увидев его чемодан в моих руках, побелела. Думаете, спросила, что с ним?

– Идиот!

Это и ко мне относилось. Но сын, к счастью, по-другому отреагировал:

– Он там?!

За стеклянной стеной здания аэродром уходил ровно, как стол, а на краю, как чайник, дымила гора. Валил дым, а не пар – так что ассоциация с чайником не совсем правомочна. Самая плешь голая, с ровными прядями – сгоревшими виноградниками. Все глядели туда. Как объясняли знающие люди – водоем наверху, в горловине, и если удастся ее приоткрыть… что будет с героем-бульдозеристом, можно только гадать… Вертолет с красным крестом туда поспешал. Все надсадно кашляли, вытирали слезы… но глядели, не отводя глаз. Кому не хватило места у стеклянной стены – вставали на скамейки, на цыпочки.

Ну, Пека! Как? Все ждали чуда. Митя глаз с горы не сводил. Я положил ему руку на плечо, прощаясь. Нет даже вопроса – с кем он. А Инна, наоборот, отвернулась от «витрины», ей эти фокусы не в радость уже. И ее маршрут, увы, предначертан.

– Пройдемте в депутатский зал, – настаивал Гуня (быстро освоил свой новый статус. И тоже на что-то надеялся). – Вам нужно отдохнуть.

Депутатский зал, как я понимаю, в другую сторону выходит. Иначе какой же отдых?

– Оставьте нас в покое! – Митя ответил, весь дрожа. И у меня перевалила через веко и потекла новая горячая слеза. Отвернулся стереть – и пропустил главное.

Общий вопль! Клубы дыма! Уже не дыма, а пара! Раскупорил воду! Залил! Погасил!

И вскоре пронесся словно ветерок – «листки» на информационном табло все подряд переворачивались с «отложено» на «регистрацию».

– С нами летишь? – произнесла Инна устало: сколько можно одно говорить?

– Все будет хорошо! – произнес я неопределенно, но твердо.

Сплюнув, Инна отошла. Зал гудел. По последним, неофициальным, но точным сведениям начальство решило, чтобы «рассосать» и ускорить, срочно пускать рейсы даже по одному воздушному коридору со встречными лайнерами. Народ бушевал, поэтому прибытие Пеки на санитарном вертолете почти незамеченным прошло. Вывезли на носилках. Гуня (все же через депутатский зал, своего добился) вывел нас на поле. Пека в бинтах.

– Зачем тебя сюда-то?! – в ярости Инна произнесла.

– Как зачем? – холодно изумился Пека. – Я же лечу.

– Куда ты летишь?

– Домой. На рудник.

– Я с тобой, папа! – Митя вскричал.

И Пека заплакал!

Все. Мне можно идти.

– Ну, ты, куль с ушами!

Это, видимо, ко мне.

Заскорузлой своей рукой Пека полез за пазуху, поковырялся там и вытащил бляшку – ртутно-золотую, смертельно-сладкую.

– Держи! – Дал ее мне, как последнюю гранату.

Что-то и мне надо подарить. Решился – вынул из сумки свою книгу «Похождения двух горемык». Надписал: «Моему любимому Мите и его замечательным родителям!» Протянул.

Через час примерно после их рейса и я взлетел. Держаться! И – работать неустанно… как енот-полоскун!

Я глянул в иллюминатор. Из горы, изгибаясь, торчал белый дымный столб, у основания его, в дымной курчавости, трепыхался, как вошь, вертолетик.

Я встал, пошел помыться – и увидел свой боевой шрам: рука гордо гноилась!

Когда отсутствуешь даже недолго, обязательно кажется, будто без тебя что-то произошло, причем обязательно нехорошее. А я в Москве три месяца торчал. Еще из троллейбуса я пытался рассмотреть свои окна: занавески вроде на месте, но это еще ни о чем не говорит. Я выскочил на тротуар, подошел к дому. Для скорости, не дожидаясь лифта, по лестнице побежал, перевел дыхание, вставил ключ, со скрежетом повернул. Запах в квартире прежний – это уже хорошо. Пахнет паленым – перед уходом гладили, значит, ничего трагического не произошло. Еще запах едкой вьетнамской мази: значит, дочка снова в соплях, но в школу все-таки пошла, молодец, хоть и не знала, что я сегодня приеду.

Можно слегка расслабиться, неторопливо раздеваться, оставляя вещи на стульях… Я зашел в туалет, потом на кухню.

Жена и дочь молча и неподвижно сидели на табуретах. Сколько же они так просидели, не шелохнувшись?

– Вы… чего это?! – наконец выговорил я.

– Ты? – произнесла жена. Лицо ее медленно принимало нормальный цвет.

– А вы кого ждали? – спросил я.

– Да кого угодно! – сказала жена, переглянувшись с дочкой.

– Как это? – проговорил я, опускаясь на табурет.

– Да очень просто! – уже по обычаю весело сказала жена. – Свой ключ эта балда где-то потеряла, мой ключ я оставила ей в ящике на лестнице – и этот пропал! Сосед нам открыл.

– Ну и как бы вы ушли сейчас без ключей? – вздохнул я. – А если бы я не приехал?

– Но ты же приехал! – радостно произнесла жена.

Поразительное легкомыслие! Сам же его в ней воспитал когда-то – и сам теперь на этом горю!

– Ну а куда же делся ключ из ящика? – спросил я.

– Наверное, кто-то спер! – Жена махнула рукой.

– Что значит – спер? – тупо проговорил я. Жена пожала плечами.

– Ну как жизнь? – неестественно бодро повернулся я к дочери.

– Нормально, – почему-то обиженно проговорила она.

– Вспомни… куда ты дела свой ключ?

– Папа, ну откуда я знаю? – трагическим басом произнесла она, с грохотом отодвинула табурет, ушла к себе, стала там с дребезжанием передвигать стулья.

Замечательно! Все, значит, как и раньше: полная невозможность узреть хотя бы краешек истины. Или вымыслы, или тайны, охраняемые басовитыми воплями, оскорбленным таращеньем глаз. Никакого сдвига!

А я-то уезжал в непонятной надежде… Что же – начнем все сначала.

Я ушел в свой кабинет, разложил бумаги, долго тупо глядел на них… Но куда же мог деться ключ? Ящик у нас не запирается – однако не мог же ключ выскочить сам? Значит?.. Я снова пошел на кухню.

– А как ты опустила в ящик ключ, – спросил жену, – в голом виде или в конверте каком-нибудь?

– Нормально опустила. – Морщась, она пробовала из ложки горячий бульон. – В бумажку завернула и бросила, думала: в бумажке ей легче будет взять.