Наркомент

– Э! Э! – к нам поспешил заспанный охранник, камуфлированный под заправского десантника.

Поразвелось их в последнее время, словно собак нерезаных – не город, а джунгли какие-то. Хорошо еще, что морды не расцвечивают, как в боевиках. Хотя и без этого создают нервозную обстановку, приближенную к боевой.

– Чего тебе, парень? – спросил я, задыхаясь после пробежки.

– Хозяйка машины здесь была, заяву накатала, чтобы, мол, без ее ведома…

– Так тебе ее письменное разрешение требуется?

– Ну да! – обрадовался охранник моей понятливости.

– На!

Вместо бумажки я выдал ему справа. Его понесло прочь на слегка подогнувшихся, семенящих ногах, и он мог бы удалиться достаточно далеко, если бы не подвернувшийся капот машины, по которому он сполз на снег.

Пока прогревался двигатель «Сааба», боец вневедомственной охраны старательно притворялся неодушевленным предметом, а как только мы отчалили со стоянки, принялся скакать позади разъяренным Кин-Конгом, потрясая в воздухе кулаками. Таким образом, свой суровый долг он хотя бы наполовину выполнил.

Рассекая ночь фарами, «Сааб» помчался по улице. Заснеженные деревья вдоль тротуаров превратились в сплошную стену, отчего казалось, что мы находимся в гигантском тоннеле, ведущем вовсе не на свет, а в непроглядную тьму, которой нет ни конца ни края.

– Ты стонешь, – сказала Вера.

– Что?

– Ты все время тихонько постанываешь, как будто тебе снится страшный сон.

3

Во всех трех окнах квартиры воропайловских родителей горел свет. На общем беспросветном фоне это смотрелось как сигнал бедствия. Могло, конечно, случиться так, что безутешные старики оплакивали безвременную гибель сыночка, не смыкая глаз, только вряд ли они стали бы приобщать к всенощному бдению маленькую девочку, приходящуюся им хоть и не родной, но внучкой. Светочка, насколько я помнил, никогда не могла уснуть при свете, значит, она либо не спала, либо…

Я ударил кулаком по рулю, чтобы боль отрезвила меня, помогла вернуть рассудок, который стремился покинуть меня, упорно отказываясь воспринимать реальность.

Сплошная темень и три освещенных окна. Никогда не ожидал, что эта картина может вселить в меня такую панику и ужас.

– Давай я схожу туда, – предложила Вера. Видя мое состояние, она прониклась моей тревогой, и голос ее подрагивал, как она ни старалась вселить в меня уверенность.

– Ты останешься здесь!

– Но…

– Ты останешься здесь, – повторил я, цедя слова сквозь зубы.

Выйдя из машины, я осторожно прикрыл дверцу и направился к знакомому подъезду.

В детстве мы проводили в этом дворе много времени, я и Паша Воропайло. Его квартира была удобна тем, что находилась на втором этаже, вдоль которого тянулась толстая газопроводная труба. Жаркими летними днями, когда вся пацанва вооружалась пластиковыми бутылками с продырявленными пробками, поливая из них друг друга с утра до вечера, Пашина штаб-квартира служила нам местом пополнения водных боезапасов. Мы взбирались на козырек подъезда, перебирались по трубе на балкон и наполняли в квартире свои брызгалки, тогда как наши противники были вынуждены носиться с плоскогубцами по всей округе, выискивая краны, не забитые деревянными пробками.

Тогда было весело и жарко. Теперь все получалось наоборот. Но путь в Пашину квартиру от этого не изменился.

Обвив металлический столбик руками и ногами, я в два счета забрался на бетонный козырек, где снегу было почти по колено. Мои шаги были такими широкими, что позади осталось только два следа, когда я стоял уже на трубе, удерживаясь пальцами за выпуклые кирпичи и прижимаясь к ним спиной.

Я продвигался осторожно не потому, что боялся сорваться вниз – прыгнуть в сугроб с такой высоты было нестрашно. Но я не мог терять время на лишние акробатические трюки, я вообще подозревал, что времени у меня осталось совсем чуть-чуть, в обрез. Ведь если со Светочкой что-нибудь случилось…

«Заткнись!» – приказал я себе.

Перемахнув через перила, я прильнул к стеклу балконной двери, готовясь к любой неожиданности. Хотя комната была совершенно пуста, что-то в ней еще больше усилило мою тревогу. Что именно? Диванная подушка, валяющаяся на полу? Одинокий женский тапочек, перевернутый подошвой вверх? Газета на телевизоре, завесившая экран? Все вместе выдавало какую-то недавнюю суматоху или даже панику, с которой люди покидали помещение.

Я дважды ткнул пистолетом в двойное оконное стекло. Действовать пришлось не рукояткой, а стволом, чтобы открыть огонь в случае необходимости, и потому костяшки моих пальцев оказались рассечены до крови.

Хорошо еще, что додумался пустить в ход левую руку. Все остальное было плохо.

Восемь, девять, десять. Никто не явился на шум, никто не спешил встречать меня ни хлебом-солью, ни криками «караул!». Именно этого я поневоле и ожидал, именно этого и боялся.

Продолжая кровавить пальцы, я сунул освободившуюся руку в пролом и поочередно открыл обе задвижки, на которые была закрыта балконная дверь. Когда я ворвался в комнату вместе с потоком свежего зимнего воздуха, мои ноги волочили за собой желтые поролоновые полоски, выпавшие из щелей. Почему-то они напоминали мне серпантин, и от этого я чувствовал себя участником совершенно идиотского карнавала, устроенного таким образом, чтобы посильнее напугать меня и сбить с толку.

– Кто дома? – негромко крикнул я. После такого шумного возникновения все равно не было смысла заботиться о конспирации.

Мне ответила полная тишина. Слизывая языком кровь с ладони, я некоторое время стоял посреди освещенной комнаты, еще не понимая, что именно меня насторожило.

Озарение пришло одновременно с резким запахом. Чужие дома всегда встречают посторонних своей неповторимой устоявшейся атмосферой, которая редко кажется приятной. Но в воропайловской квартире ощущался не просто запах – настоящая вонь, смутно напомнившая мне что-то.

Выставив впереди себя пистолет, я двинулся туда, откуда струилась эта густая вонючая пелена. Нюх вел меня в запертую кухню, и по мере приближения к двери я уже с трудом сдерживал слезы в своих глазах, непроизвольно щурящихся от рези.

«Газ! – догадался я наконец. – Но при чем здесь газ?»

Первое, что я увидел в кухне – это лежащие на полу ноги, целый штабель самых разнообразных ног, как мне показалось от неожиданности. Лишь потом я сообразил, что конечностей передо мной ровно три пары – мужская, женская и детская.

– Светик!!!

Слава тебе, господи, она была жива, я понял это сразу, как только увидел блестящие глазенки, устремленные на меня. Дочурку обмотали скотчем так туго, что она напоминала маленькую спеленутую мумию. Сначала я пытался рвать путы зубами, но вскоре сообразил воспользоваться кухонным ножом, лезвие которого вспарывало клейкую ленту с шелестом и треском.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал я, стоя на коленях. – Потерпи немножко, маленькая моя.

Кажется, по моим щекам покатились-таки слезы, а окровавленная рука пачкала Светочкин спортивный костюм, но я не замечал ничего, кроме ее глаз, таких больших и круглых, что они занимали почти половину ее бледного личика.