Народ, или Когда-то мы были дельфинами.

Тут картинки жизни замелькали ещё быстрее, чтобы проскочить тёмные годы. Эрминтруда вспоминала эти годы только при звуках младенческого плача, да ещё видела в ночных кошмарах. Поток жизни перескочил вперёд, на тот день, когда Эрминтруда впервые узнала, что своими глазами увидит острова под новыми звёздами…

Мама к тому времени уже умерла, а это означало, что жизнью в их особняке стала полностью заправлять бабушка. И у отца, тихого, работящего человека, недоставало силы духа, чтобы ей противостоять. Замечательный телескоп заперли в чулан, потому что «хорошо воспитанной юной девушке не пристало глядеть на луны Юпитера, ведь его домашний уклад разительно отличался от домашнего уклада нашего дорогого короля!». Папа очень терпеливо объяснил, что между римским богом Юпитером и Юпитером — самой большой планетой Солнечной системы — разница по меньшей мере в тридцать шесть миллионов миль. Но это не помогло. Бабушка даже слушать не стала. Она никого не слушала. Выходов было два: либо смириться с этим, либо треснуть её по голове боевым топором. А на это папа был неспособен, даже несмотря на то что один его предок когда-то сделал нечто совершенно ужасное с герцогом Норфолкским раскалённой докрасна кочергой.

Визиты в Королевское общество были запрещены, так как учёные оказались всего лишь людьми, которые задают глупые вопросы. И конец делу. Папа пришёл извиняться перед Эрминтрудой, и это было ужасно.

Но Вселенную можно исследовать разными способами…

Тихая девочка, живущая в большом доме, может, если очень постарается, оказаться невидимкой, находясь прямо на глазах у людей. Просто удивительно, чего только не подслушаешь, когда, как хорошая девочка, помогаешь кухарке вырезать фигуры из раскатанного теста. В кухню вечно заглядывали на чашку чаю то мальчишки-рассыльные, то работники из их деревенского имения, да и кухаркины подружки забегали поболтать. Главное было — заплетать косички с ленточками да беспечно ходить вприпрыжку. Такая маскировка действовала безотказно.

Только не на бабушку, к сожалению. Едва взяв бразды правления в свои руки, бабушка запретила визиты на нижний этаж.

— Детей должно быть видно, но не должно быть видно, что они слушают! — сказала она. — А ну прочь! Быстро!

И конец делу. Эрми… Дафна проводила большую часть времени у себя в комнате, за вышиванием. Шитьё — при условии, что результат шитья не будет иметь практического применения, — принадлежало к разряду немногих занятий, дозволенных девочке, которая «в один прекрасный день собирается стать настоящей леди». Во всяком случае, так утверждала бабушка.

Надо сказать, что Дафна занималась отнюдь не только шитьём. Главное — она обнаружила старый кухонный лифт, подъёмник для еды. Он остался с тех пор, как в нынешней комнате Дафны жила её двоюродная прабабушка, которой подавали еду прямо в комнату из кухни, расположенной пятью этажами ниже. Подробностей этой истории Дафна не знала, но, насколько удалось выяснить, когда-то, на двадцать первом дне рождения двоюродной прабабушки, ей улыбнулся молодой человек. Она немедленно слегла в чахотке и тихо чахла в постели, пока наконец не зачахла совсем в возрасте восьмидесяти шести лет. Очевидно, её тело просто умерло от скуки.

С тех пор кухонным лифтом официально не пользовались. Дафна, однако, обнаружила, что, если выломать несколько досок и смазать кое-какие шестерёнки, его вполне можно передвигать, подтягивая вверх-вниз на блоках, и подслушивать происходящее в нескольких комнатах. Лифт стал чем-то вроде звукового телескопа для исследования солнечной системы дома, который вращался вокруг бабушки.

Эрминтруда хорошенько помыла лифт, а потом помыла его ещё раз, потому что… фу… раз уж горничные не желали таскать на пятый этаж подносы с едой, тем более они не собирались таскать с пятого этажа вниз кое-что другое — например, ночную вазу.

Это было очень интересно и познавательно. Она слушала ничего не подозревающий большой дом, но понимать, что именно в нём происходит, было трудно — как будто вывернули на пол большую головоломку, дали тебе пять кусочков и предложили по ним догадаться, что нарисовано на всей картине.

И вот однажды, подслушивая двух горничных, обсуждавших конюха Альберта и то, какой он гадкий (они явно не слишком осуждали это его качество, и у Эрминтруды появилась уверенность, что оно имеет мало отношения к усердию, с которым он ходил за лошадьми), она услышала спор в столовой. Голос бабушки резал ухо, как алмаз стекло, но отец говорил спокойно и ровно, как всегда, когда сильно гневался и не осмеливался это показать. Она подтянула лифт поближе, чтобы лучше слышать, и поняла, что они спорят Уже довольно давно.

— …и каннибалы сварят тебя в котле! — Голос бабушки нельзя было перепутать ни с чьим другим.

— Матушка, каннибалы обычно жарят свою добычу на вертеле, а не варят.

А этот тихий голос, несомненно, принадлежал отцу. В разговорах с собственной матерью у него всегда были интонации человека, полного решимости не поднимать глаз от газеты, которую он читает.

— Это, конечно, намного лучше!

— Сомневаюсь, что лучше, матушка, но, во всяком случае, точнее. Как бы то ни было — насколько нам известно, жители острова Шестого Воскресенья После Пасхи никогда не готовили людей для употребления в пищу, будь то в котле или без оного.

— Не понимаю, зачем тебе вздумалось ехать на другой конец света. — Бабушка переменила направление атаки.

— Кому-то надо ехать. Наш флаг должен реять над морями.

— Это ещё почему?

— Матушка, вы меня удивляете. Это наш флаг. Он должен реять.

— Не забывай: стоит всего ста тридцати восьми людям умереть, и ты станешь королём!

— Матушка, вы мне постоянно об этом напоминаете. А вот отец говорил, что наши претензии весьма слабы, если учесть события тысяча четыреста двадцать первого года. В любом случае, в ожидании всех этих маловероятных смертей я вполне могу послужить империи.

— А там есть общество?

Бабушка умела очень отчётливо выделять голосом нужные слова. Общество означало людей богатых, влиятельных или (предпочтительно) богатых и влиятельных одновременно. Правда, ни в коем случае не богаче и не влиятельнее самой бабушки.

— Ну, там есть епископ… Очень хороший человек, судя по всему. Плавает по островам на каноэ и болтает на местном языке как абориген. Ходит босиком. Есть ещё Макразер, владелец верфи. Учит местных жителей играть в крикет. Кстати говоря, я должен привезти с собой ещё набор для крикета. И конечно, туда часто заходят корабли, так что я как губернатор должен буду устраивать приёмы для офицеров.

— Безумцы, поражённые солнечным ударом, голые дикари…

— Они вообще-то носят щитки.

— Что? Что? О чём ты говоришь?

Ещё одной чертой бабушки была незыблемая уверенность: беседа — это когда бабушка говорит, а все остальные слушают. Поэтому, если собеседник вдруг подавал голос, хотя бы ненадолго, бабушку это удивляло и сбивало с толку. Для неё это была странная игра природы, вроде летающих свиней.

— Щитки, — любезно повторил отец Дафны, — и защитные… как их там. Макразер говорит, что им трудно понять разницу между ударами по воротцам и ударами по защитнику.

— Прекрасно! Безумцы, поражённые солнечным Ударом, полуголые дикари и морской флот. Неужели ты думаешь, что я подвергну свою внучку таким опасностям?

— Морской флот — это не очень опасно.

— А если она выйдет замуж за моряка!

— Как тётя Пантенопа?

Дафна представила себе едва заметную улыбку отца. Эта улыбка всегда злила его мать. Впрочем, её злило практически всё.

— Её муж — контр-адмирал! — отрезала бабушка. — Это совсем другое!

— Матушка, незачем устраивать такую суматоху. Я уже сказал его величеству, что поеду. Эрминтруда поедет вслед за мной, через месяц-два. Нам полезно будет попутешествовать. Этот дом слишком большой и холодный.