Народная монархия

Об организационных способностях русского народа я уже говорил. Хочу повторить, еще раз: в этом вопросе, как и в очень многих других, русское общественное сознание было переполнено безнадежной путаницей понятий и терминов. Опоздание сибирского экспресса на три часа вызывало скулеж: «вот - наша русская безалаберность, - то ли дело у наших соседей немцев!». У наших соседей немцев экспресс обслуживает максимум тысячу верст плотно населенной местности, - наши экспрессы покрывали и пять и восемь тысяч верст - по тайге, по пустыням, по заносам, разливам и всяким таким достопримечательностям наших просторов. Но когда в Германии выпадает снегу на пять сантиметров больше обычного - немецкие экспрессы опаздывают не хуже, чем опаздывали наши. Мы привыкли думать - или нас приучили думать, - что, что уж что, а организация быта, повседневной жизни, «мелочей быта», в Европе поставлена неизмеримо лучше нашего. Что:

«Англичанин мудрец, Чтоб работе помочь За машиной придумал машину. А наш русский мужик, Коль работать невмочь, Запевает родную дубину».

Некрасов не сообразил того обстоятельства, что для «машины» нужны деньги, для денег нужно «накопление», и что накопление без Батыев, Карлов, Наполеонов и Гитлеров идет совершенно иными темпами, чем в их присутствии. Кроме того, Некрасов, вероятно, не знал, как не знал и я, что, например, первая паровая машина действительно была изобретена русским Ползуновым - и что она работала на Алтайских промыслах за двадцать лет до Уатта и Стивенсона. Об этом писала советская пресса - и я ей не поверил. Потом это подтвердила и немецкая пресса, - вероятно ей можно поверить. Но, вообще говоря, техническое вооружение народного хозяйства - в особенности крестьянского - в России было неизмеримо ниже немецкого. Электрическая плита, трактор (собственный!) - обычное явление в немецком хозяйстве. Автомобиль - тоже собственный - не является редкостью. Не нужно, правда, забывать и того обстоятельства, что немецкий бауэр и русский крестьянин - есть два различных социально-экономических и культурно-психологических типа. Немецкий бауэр - в русском переводе будет означать мелкого помещика, или, в худшем случае, крупного «кулака». У него дом в пять-шесть комнат, участок в 50-60 десятин, земельная «рента» раз в пять выше русской (равномерный климат, близость рынков сбыта и пр.), и что все это было достигнуто, в частности, путем беспощадного вытеснения безземельного или малоземельного крестьянина в заокеанскую эмиграцию. Немецкого мужика со времени тридцатилетней войны не жег никто. Даже обе мировые войны или очень мало задели его, или, может быть, только укрепили его материальное благополучие: он выплачивал свои долги в обесцененной марке и продавал свое масло на черном рынке. В годы Второй мировой он ел хуже, чем в мирное время, но он накоплял больше. После этой войны трактор стоил сорок фунтов масла. Сейчас же после войны для этого трактора шин не было, - но шины когда-то будут, а трактор за это время не сгниет. Но за время этой же войны - от русского крестьянского хозяйства на всем юге и западе России не осталось вообще ничего.

То, что мы называем организацией европейского хозяйства, - а американского еще больше, - есть результат многовекового и почти беспрепятственного накопления материальных ценностей… Но там, где накопление ценностей не играет решающей роли, там жизнь организована по формулировке моего сына «без применения умственных способностей».

Очень много зависит, конечно, от навыков. У нас есть бани, в Германии и в Европе их нет. Немецкий мужик моется в лоханке, - кое-как и для очистки не столько тела, сколько совести. Он не купается вовсе. Когда мы с сыном в 1932 году вздумали купаться в горной речке Чу за озером Иссык-Куль - окрестные киргизы съезжались табунами глазеть на сумасшедших русских, которые ни с того, ни с сего лезут в воду. Почти так же глазели на нас немецкие мужики в Баварии, Мекленбурге, Померании и Нижней Саксонии: вот, взрослые люди, а полощутся в воде, как дети. Но это может быть, вопрос «быта». Перейдем к вопросу о затрате умственных способностей.

На Невском проспекте дома нумерованы так: с одной стороны четные, с другой - нечетные. В каждом доме нумерованы все квартиры. Над каждым подъездом - дощечка с номерами всех квартир. У главного подъезда - доска с номерами всех квартир и именами всех жильцов и прочее. На каждом доме номер на фонаре - видно и днем и ночью.

На Кляйштрассе в Берлине дома нумерованы так: с одной стороны от 1 до 200, с другой от 200 до 400. Вы входите на Кляйштрассе, где-то посередке, и вы не знаете - где же, собственно находится № 185. Он может быть в двух верстах справа от вас и может быть в двух верстах слева от вас. То есть, по одной стороне Кляйштрассе нумерация может кончаться номером 200-м, но может и номером 150-м. Потом вы находите дом. Квартиры не нумерованы. Вы ищете дворника. Если вы его нашли, то он вам пространно и дотошно объяснит: «рехтс, линкс унд герадеаус». Вы идете. Вы поднимаетесь на пятый или шестой этаж, чтобы там обнаружить - ах, так это не тот подъезд. Сейчас нумерация домов перестраивается по русскому образцу. Но для нумерации квартир догадки еще не хватило.

Это разумеется, мелочь. Но именно она дает ответ на вопрос не о богатстве, накоплении капиталов и машин, а об организационных способностях в их, так сказать, химически чистом виде. Организация, вообще говоря, тем лучше, чем она проще. Организационная сторона Европы средних веков была чудовищно сложна: феоды, привилегии, цехи, таможни, Церковь, города, - все это отгорожено друг от друга невероятною законодательной неразберихой, целыми горами пергаментов, грамот, договоров, кодексов, конституций и прочего. И все это, в сущности, имело только одну объективную цель: разорвать «общее благо» в клочки частновладельческих интересов. Если бы Киевская Русь повторила европейские пути, то на ее месте, когда-нибудь, и, может быть, выросла бы какая-то государственность. Но, может быть, и до нынешних времен не выросло бы никакой.

***

Валы, засеки, сторожки, остроги, станицы и прочее и прочее являются одним из самых важных явлений во всей русской истории. Они были вызваны известными историческими условиями, для постройки их нашлись известные психологические данные и все это вместе взятое обусловило рождение той исторической формы правления, какой нигде больше в мире не было и нет и которая называется «самодержавие», то есть совершенно своеобразное сочетание начал авторитета и демократии, принуждения и свободы, централизации и самоуправления. Одно из самых изумительных явлений в истории русской историографии заключается в том, что она проворонила, ухитрилась проворонить или предпочла проворонить самые очевидные вещи в нашей истории.

Поставим вопрос так: Северо-Американские Соединенные Штаты есть наиболее типичная демократия нынешнего времени. САСШ имеют объективную возможность целый год мусолить план Маршалла. Он пройдет - но пройдет с опозданием. Деньги будут даны - но в урезанном виде. Представители рязанской психологии в САСШ будут говорить: «до нас кентуккийских, не дойдет».

Принимая во внимание чудовищный перевес количественных, материальных и прочих сил на стороне демократий, можно сказать, что вся эта канитель в конечном счете решающего значения иметь не будет. Просто: сейчас будет сэкономлено миллиардов десять, потом придется ухлопать лишних миллиардов двести. В 1945 году весь этот «последний и решительный» можно было довольно просто и даже бескровно ликвидировать силами русских Ди-Пи, - теперь, вероятно, придется ухлопать лишние несколько миллионов людей. И это при том условии, что военный потенциал демократий относится к военному потенциалу СССР, примерно, как пять к одному. А, может быть, и как десять к одному. Или: что в 1945 году СССР можно было ликвидировать так же легко, как Третий Райх в 1933 или даже в 1939 году. Но даже в вопросах жизни и смерти САСШ действуют теми методами, которые я определил бы термином - канализационные методы политики.

Эти методы технически возможны только в исключительно благоприятных геополитических условиях - Россия живет в исключительно неблагоприятных. Попробуем сконструировать некую географическую утопию: представим себе, что САСШ не отделены от Батыя, Вильгельма, Гитлера, Сталина, никакими океанами и проливами, и что граница между САСШ и СССР проходит по линии современной американско-канадской границы. Совершенно очевидно, что при такой географии Сталин разгромил бы САСШ в течение двух-трех недель. И что, следовательно, перед САСШ стоял бы выбор - если бы для этого выбора и было бы время: - или найти совершенно иную форму политического строя или просто погибнуть.

Мне могут возразить: но ведь есть европейские и, кроме того, маленькие страны, которые являются чисто демократическими и, ничего - живут. И даже не плохо живут. В качестве классически удачных примеров можно привести республиканскую Швейцарию и монархическую Швецию. В качестве неудачных - республиканскую Францию, которая с полной очевидностью разваливается и извне и изнутри. Можно было бы сказать, что Германия Вильгельма, построенная примерно на той же «конституции», на какой была построена Россия после 1905 года, семимильными шагами шла к мировой хозяйственной, политической и даже культурной гегемонии.

Словом, примеры могут быть довольно разнообразными. За всеми этими примерами имеется одно и основное явление: войны, которые вела Европа, не были войнами на жизнь или на смерть. На жизнь или смерть Европа воевала против гуннов и потом - и то с очень большими оговорками - против арабов. С тех пор европейские войны были, так сказать, поверхностными войнами. Гитлер мимоходом разгромив Францию, старался обращаться с ней по возможности вежливо. Но он же, еще не разгромив СССР, обращался с его населением точно так же, как обращался в свое время Батый. Какая бы ненависть не разделяла немцев и французов, они друг для друга остаются все-таки своими людьми - европейцами, Россия и для Польши и для Германии, была по меньшей мере колониальным вожделением. И Польше, и Германии в России нужны были две вещи: земля и рабы. Даже половцы и татары выступали с более скромной программой: тем нужны были только рабы. Польша, кроме рабов и земли, систематически посягала даже и на религию России, чего опять-таки не делали ни Кончак, ни Батый.

Эта объективно данная обстановка, более или менее, автоматически приводила к централизации и концентрации власти. И Киевская Русь держалась до той поры, пока существовала центральная и сильная княжеская власть. С распадом этой власти - погиб и Киев.

Попробуем перевести эту объективно данную обстановку на язык современной политической демократии. И, проще и нагляднее всего, - на язык сегодняшней политической «машины» САСШ. Итак: князю в Киеве, Царю - в Москве или Императору в Петербурге докладывают: половцы в Лубнах, татары - на Уче, поляки - в Смоленске, шведы - под Полтавой, Наполеон - в Москве и т. д. Князь, Царь или Император созывает верхнюю и нижнюю палату парламента. В обеих палатах начинаются прения - о политике, о войне и кредитах, и о прочем в этом роде. Создаются согласительные комиссии. Самые предприимчивые люди страны снабжают половцев, поляков, шведов и прочих, русским оружием, зарабатывая на этом пятьсот процентов. Адмиралы восстают против генералов, генералы восстают против центральной власти, центральная власть зависит от голосующего «человека с улицы». Человек с улицы одурманен устными или письменными сенсациями, на человека с улицы давит «общественное мнение», формируемой - черт его знает кем. И теми же половцами (пятая колона), и налогоплательщиками, и спекулянтами. Квакеры говорят о половецких достижениях, генералы планируют истребление порабощенных половцами племен - и пока все это демократически происходит, - врываются половцы и сажают всех на кол. Прения прекращены.