Народный фронт. Феерия с результатом любви

Меня смущало одно: слишком все открыто. А в России эффективно только тайное. Подумав, я понял, что создам среди своих товарищей две организации – явную и тайную. Это будет одна и та же организация, действующая в двух режимах. Еще подумав, я понял, что нельзя обойтись и без оппозиции – иначе будет выглядеть неправдоподобно. Само собой, создание оппозиции ляжет тоже на меня.

Я начал действовать.

Первым моим объектом был сосед по койке Саломодин, которого я уже упоминал. Бывший грузчик. Он таскал грузы, не подозревая о Вселенной и о многом другом, что сделало его угрюмым и мрачным. «Наше дело, – говорил он, – плоское таскать, круглое катать». Я не знаю, из-за чего он заболел, Саломодин не рассказывает. Наверное, ему велели катать плоское и таскать круглое, он впал в неразрешимый ступор, который кончился больницей.

Я сказал ему:

– Брат, не хотите ли Вы вступить в Народный Фронт?

Он молча вздрогнул. Что делать, слово «Брат» на многих так действует. Ведь наши санитары официально называются Медбратьями, а от них ничего хорошего ждать не приходится. Тот же самый Ленечка иногда подкрадывается сзади к Саломодину – кстати, я не знаю его имени, потому что врачи его по имени не называют, а сам он не признается. Он очень вообще подозрительный. Я неоднократно спрашивал его:

– Саломодин, как Вас зовут?

– Кто зовет? – испуганно озирался он.

Я поменял формулировку вопроса:

– Саломодин, как Ваше имя?

– А тебе зачем? – спрашивал он.

На этом контакт заканчивался.

Но я все равно всех называю Братьями, чтобы вернуть этому слову изначальный смысл, а не тот пугающий, который все видят из-за Медбратьев, что не лишено смысла, если вспомнить Каина и Авеля.

Я не отступал и повторил:

– Брат, не хотите ли Вы вступить в Народный Фронт?

Он опять вздрогнул и опять не ответил.

Что ж, придется слегка изменить свои установки. Что делать, Большая Политика невозможна без маленьких компромиссов!

– Саломодин, хотите ли Вы вступить в Народный Фронт? – спросил я третично, не употребив пугающее его слово.

– Нет, – ответил он.

Другого ответа я и не ожидал. Саломодин абсолютно на все вопросы отвечает отрицательно. Он считает, что в каждом вопросе подвох и провокация. К тому же, неразвитые люди – как дети, а детям свойственно отрицание. Я помню, когда в детстве Мама меня спрашивала: «Костя, хочешь кушать?» – я автоматически отвечал: «Нет!» – даже если хотел. И тут же после этого спрашивал: «А что?» Почему я так делал? Потому, что все дети обладают энергией сопротивления. Они знают, что Мир хочет подавить их и сделать одинаковыми, и инстинктивно упираются. Потом эта энергия сопротивления угасает или исчезает совсем. На самом деле детей не надо спрашивать. Надо говорить: «Иди есть!» – и все. Чтобы ребенок не мучился наличием вариантов, ведь самое сложное для ребенка – выбор. Он часто и капризничает из-за того, что есть выбор. На самом деле он этим просит, даже как бы требует насилия, а взрослые не понимают. Педагоги в школе умнее, они меня не спрашивали: «Костя, ты хочешь ответить?» Они прямо говорили: «Лунёв, иди к доске!» И правильно делали.

И тут меня осенило. Что ни говори, а гениальные идеи могут сделать гениальным того, кто их воспринял.

– Саломодин, хотите ли Вы круглое катать, а плоское таскать? – спросил я.

И он тут же вскинул на меня свои измученные глаза и ответил голосом, идущим откуда-то из глубины его существа:

– Да!

– Народный Фронт Вам это гарантирует. Присоединяетесь?

– Да!

Так я заимел первого соратника. В том, что теперь он никогда и ни при каких обстоятельствах не скажет «нет» вместо «да», я был уверен. Если уж Саломодин что скажет, он скажет навсегда и никогда не скажет по-другому. Когда Ленечка пытался заставить его изменить свое мнение насчет количества пшенной каши, тюкая его кулаком по темечку, то даже устал, а Саломодин уперся и не хотел признавать, что каши было столько, сколько надо.

Вторым кандидатом был сосед с другой стороны, Антон Липов, человек лет сорока, очень худой, которого Ленечка, по-своему остроумный, при его появлении окликнул:

– Эй ты, профиль, где твой фас?

Действительно, у Липова было такое лицо, что спереди его было почти не видно, а сбоку, казалось, при небольшом усилии воли, которое я мог бы применить, имея в виду мое могущество, но не хотел тратить по пустякам, можно было увидеть насквозь, особенно на просвет.

Липов – человек мерцающий. Месяцами и даже годами он каждый день ездит на работу в городское управление имущественного хозяйства (не помню точного названия) и с утра до вечера что-то подписывает. Он сидит, подписывает, а потом возвращается домой. Но наступает момент, и с ним что-то случается. Его задача – подписывать все, что дают, потому что решают, что подписывать, другие люди. И вот Липов вместо слова «Утверждаю» и подписи вдруг начертывает поперек всего листа: «А пошли Вы!». Или: «Ага, щас!». Или: «А ананасов с шампанским Вам не надо?». Или вообще что-то нецензурное. Это быстро обнаруживается, за Липовым приезжают и привозят к нам на полтора-два месяца, после чего он возвращается совершенно здоровым и продолжает подписывать что дают. Он говорит, что все сослуживцы ему завидуют, и я ему верю. Но нарочно с ума не сойдешь, а кто попробует, Попченко, хоть он и не Главврач, раскусит в две минуты. За исключением, когда в клинику ложатся по договоренности, для того чтобы избежать уголовного наказания. Так у нас находится Лев Борисович Диммер. Он финансовый гений.

Минутку, я не закончил про Липова. Липов был на стадии выздоровления, то есть уже почти готов подписывать что дают. И со всем соглашаться. Поэтому, когда я спросил его:

– Скажите, Антон, Брат мой, не хотите ли…

– Да! – тут же ответил он.

И я даже не стал вдаваться в подробности, чтобы не тратить время.

Диммер был финансовый гений, через него проходили большие деньги, он умел их увеличивать. Но гений всегда гоним, я сужу по себе. Диммера, Моцарта калькулятора, дебета и кредита, траншей, займов, кредитов и прочего, обвинили в махинациях и превышении полномочий. Последнее было ему особенно обидно.

«Вы даже не представляете, – делился он со мной, хотя с большинством не входил в контакт, – насколько меня это оскорбляет! Превышение полномочий! Но Вы вообразите, что я певец, так? Я стою на сцене и я пою, так? Я пою арию на три с половиной октавы! Заметьте, публика в восторге, все довольны! Да, они платят хорошие деньги за билеты, но получают удовольствие! И вдруг мне говорят: Вы превысили полномочия, у нас никто не поет шире двух октав, максимум две с половиной. Наступите на собственный голос и пойте как все!»

Я ему очень сочувствую – я люблю талантливых людей во всех областях. Поэтому, хотя он лежал за перегородкой вроде ширмы и не считался вполне нашим, я, улучив момент, подошел к нему и сделал свое предложение.

Диммер сразу же понял гениальность идеи.

– Молодцы! А то все твердят одно и то же: бей своих, чтобы чужие боялись! И что получилось? Бьют своих, а свои же и боятся. Одни в Англию сбегают, другие пьют беспробудно! Теперь будет равенство и братство, ни богатых, ни бедных, ни олигархов, ни чиновников. Фронт – куда ни глянь! Зачем баранов гонять? Собрать их в кучу и сказать: мы все братья! А брат брату, если по христианским заповедям, должен последнюю рубаху отдать. Вот и отдадут – сами! Ах, умницы!

Повосторгавшись, он свернул на привычные деловые рельсы.

– Финансировать нужно?

– Нет, – ответил я.

– Это плохо, – огорчился Диммер. – Без финансов кто наладит фронту тыловое обеспечение? Да и вооружаться тоже надо. Нет, это Вы что-то наверняка путаете. Надо выяснять.

И он пошел выяснять к Попченко. Не знаю, о чем они говорили, но после этого разговора Диммер еще больше повеселел.

Я насторожился. Мне показалось, что Диммер, поняв гениальность идеи, не так истолковал ее предназначение. И решил уточнить:

– Скажите, уважаемый Лев Борисович, понимаете ли Вы, что Фронт создается для борьбы с властью?

– Кто Вам сказал?

– Это очевидно.

– Бред! – ответил Диммер. – Не хотите же Вы сказать, что тот же, например, Попченко решил организовать местную публику, чтобы она его свергла или хотя бы укоротила?

– Именно это я хочу сказать, именно в этом парадоксальная сущность спущенной инициативы.

– Вы еще скажите, что власть – тот аппендикс, который хочет, чтобы его вырезали, – с циничным остроумием сказал Диммер.