Народный совет

– Вот, – снова взяла слово глава управы, – Андрей Семенович дежурил в нашем мобильном информационном центре. Он может рассказать вам детали приема голосов.

Девочка-секретарь поднесла ему микрофон.

– Да, здравствуйте! – начал Андрей Семенович и замолчал, собираясь с мыслями.

– Андрей Семенович, пожалуйста, – повторила глава управы.

Депутат поймал на себе подозрительный взгляд Виктора Геннадьевича.

– Да-да, – пробормотал Андрей Семенович, глубоко вдохнул и произнес высоко и отчетливо, – Я считаю, что вся эта история с реновацией представляет собой нарушение конституционных прав граждан на неприкосновенность частной собственности в угоду заинтересованным капиталистическим и околовластным структурам. По сути, это очередная, но весьма настойчивая попытка пересмотра итогов приватизации с целью экспроприации и перераспределения народного достояния в пользу богатого и влиятельного класса буржуазии в условиях капиталистического империализма. Фактическая геттоизация и деление кварталов на зажиточные и бедные приведет к дальнейшему экономическому и социальному расслоению нашего общества, к усугублению криминогенной обстановки, усилению нагрузки на инфраструктуру района, неизбежной пауперизации. Как избранный жителями нашего района депутат я не могу допустить страданий своего народа, ограбляемого эксплуатацией со стороны недобросовестной власти и капиталистов.

Андрей Семенович выдохнул. Задние ряды взорвались овацией и одобрительными выкриками. Ему аплодировал даже его давний оппонент в совете депутатов коммунист Иван Железный, а Марианна Константиновна довольно улыбалась. Виктор Геннадьевич в отличие от нее был крайне недоволен. Побледневший от ярости глава совета депутатов грузно поднялся со своего места и хищно крался через ряды в сторону Андрея Семеновича.

"Настало время для решительных действий!" – подумал Андрей Семенович, вернул микрофон девочке-секретарю и стремительно покинул зал.

Женщина, снимавшая наше собрание в гимназии, улыбнулась, встретив мой вопросительный взгляд. Мария Соловьева. На следующее утро я получила от нее письмо со ссылкой на видео. Я искала в сети потенциальных союзников, и ее канал оказался весьма полезен. Они все были тут.

– Если мой дом попадет в программу, я соберу партизанский отряд и… – свирепого вида здоровый, бородатый дядька на моем мониторе на секунду задумался.

– Давайте без экстремизма! – перехватил слово префект. Зал недовольно загудел, поддерживая бородача.

– Он не выходит на связь. Может, и правда партизанит, – отозвалась Мария на мои расспросы.

Неподалеку от нас уселся коммунист Иван Железный. Он кивнул стоящему у стены муниципальному депутату Андрею Семеновичу. Тот тоже ответил сдержанным кивком. Проследив за ними, я снова повернулась к Марии.

– Так он против реновации, потому что какая-то бабка плюнула ему в лицо?

– Не какая-то, – поправила меня Мария, подняв указательный палец вверх, – а Марианна Константиновна, доктор философских наук, обществовед, при Союзе работала в институте марксизма и ленинизма. В девяностые она ударилась в эзотерику. – Мария пожала плечами, – я просто предположила. Черт его знает, что творится их партийном болоте.

28 июня. В темно-синем зале кинотеатра организовали очередную встречу префекта с жителями соседнего района. На экране крутилась советская юмористическая короткометражка. Фаина Георгиевна Раневская пришла к чиновнику, который распределял квартиры в новостройках. Фаина Георгиевна жила в старом деревянном домике. Чиновник предлагал ей комнаты в разных домах и даже квартиру, но она капризничала и довела его до обморока.

"Кошечки у меня!" – восклицала Фаина Георгиевна представителю советской власти во времена, когда собственности как права не было вообще. Сейчас же, когда собственность неприкосновенна, меня пытались выселить двумя третями голосов соседей.

– Ну, обидно, да, – ответил мне с ухмылкой зампрефекта по вопросам жилищно-коммунального хозяйства Алексей Иванович. Сам префект отсутствовал, предпочтя в это смутное время оказаться в отпуске. Передо мной через два ряда сидели глава управы и ее заместитель по вопросам строительства Александр Лаврентьевич. Они озорно хихикали и шушукались о чем-то – было видно, что все у них хорошо. Я смотрела на всех них с внимательным интересом, ведь именно от этих людей зависела моя дальнейшая жизнь. Они вторглись в мое личное пространство, добавили седых волос и страха перед будущим. Мой голос дрожал от волнения, когда я разговаривала с ними, а они в ответ меня с улыбкой сливали.

– Предлагаю двумя третями присутствующих проголосовать за выселение Алексея Ивановича из его наверняка шикарной резиденции в приятном месте Москвы! – Мария добралась до микрофона. Из соседнего кресла на нее завопила бабка-старожил, желавшая попасть в реновацию.

– Дайте уже другим людям пожить нормально! – возмущалась она.

Я открыла блокнот на последней странице и вписала туда фамилии префекта и его заместителя Алексея Ивановича, расставив порядковые номера. Кроме них в моем черном списке есть глава управы и ее заместитель Александр Лаврентьевич. Я не собиралась сидеть на берегу и ждать, когда трупы врагов проплывут сами мимо. Я пойду вверх по течению, и это будет мой посильный вклад.

– Вот, – Мария, увидев мои записи, дописала адрес внизу страницы, – приходи в понедельник в семь вечера.

После духоты зала свободно дышалось ночной прохладой. Прошел дождь и прибил дневную пыль, звуки стали звонче в наступившей влажной темноте. Переливались листья деревьев огнями светофоров, в лужах отражались фонари и зеленые кресты круглосуточных аптек. Вспыхивала молния между туч вдали, печальный шелест мокрых шин заглушал звуки грома от удаляющейся грозы. Плотными, черными тенями скользили прохожие по шершавым тротуарам, и я, полная горьких размышлений, тащилась вслед за ними домой. В квартире было пусто и темно, муж ушел в ночную смену. Открыв ноутбук, я еще некоторое время неподвижно сидела, погрузив лицо в ладони и собираясь с мыслями.

– А ты упорная, – сказал муж, листая мою жалобу на пяти листах мелким шрифтом с приложениями еще на тридцати.

Два дня назад на двери нашего подъезда вывесили протокол общего собрания собственников с результатами голосования. 21 июля. Закон о программе реновации был принят двадцать дней назад и с тех пор дома больше не включали в список на снос, но были нюансы.

"Протокол датирован двадцать четвертым июня", – написала соседу в телеграм. Он спустился ко мне и мы вдвоем сели на кухне изучать документ.

– Леонидовна же говорила, что кворума не набрали. – удивлялся сосед.

Через две недели после завершения голосования я подослала его к Веронике Леонидовне. По правилам именно такой срок дается для подсчета голосов и составления протокола. Сама Вероника Леонидовна от меня скрывалась, после того, как узнала, что о всех реновационных перипетиях нашего дома я дисциплинированно отчитывалась в прокуратуру и жилищную инспекцию.

– Скорее всего им помогли подсчитать так, как надо, – я изучала цифры в протоколе, – вот! – указала я пальцем в подозрительно малую площадь дома, – они исключили нежилые площади департамента городского имущества и те, что в частной собственности.

Протокол гласил, что данные организации воздержались от голосования, но в Жилищном Кодексе не была предусмотрена возможность исключить долю кого-то в общем количестве голосов собственников. Без такого исключения поданных голосов набралось бы на сорок девять процентов, то есть кворума, при котором собрание могло вынести решение по вопросу, не было. Счетная комиссия же добилась семидесяти двух процентов голосов. А дальше, на семнадцатой странице были уже проклятые две трети голосов за включение дома в программу реновации от числа проголосовавших. "Решение принято" – торжественно объявил протокол.