Нас больше нет

Ее слова меня злят. Но я не показываю этого. Достаю из ее трусиков руку и, не отрывая взгляда от ее глаз, подношу к своим губам. Облизываю, замечая, как она сглатывает, а зрачки расширяются.

— М-м-м, а мне кажется, что для меня.

А потом наклоняюсь и прижимаюсь своими губами к ее. Просовываю язык в рот и жестко сметаю сопротивление, вот-вот готовое вырваться наружу.

У ее губ сладковато-горький привкус. Она сегодня много пила. Я следил. Хотя позавчера на крыше ее пробрало сильнее. Хотел расслабить, чтобы забылась, чтобы не грузилась из-за секса между нами, видел, какая сумятица в ее душе творилась, а получилось, что споил почти до беспамятства.

Мы как-то резко и неожиданно перемещаемся к подоконнику. Я поднимаю ее и опускаю задницей на мрамор. Чувствую, как ее пальчики нервно дергают пряжку моего ремня. Понимаю, что мы и так пересекли черту недозволенного сегодня. Поэтому, как бы сложно мне ни было, резко прерываю наш поцелуй, делаю шаг назад, стараясь восстановить дыхание и справиться с эрекцией в штанах.

Лера распахивает веки, смотрит на меня затуманенным взглядом. Пьяненькая и возбужденная. Идеальная. Сейчас бы трахнуть ее, почувствовать, какая она тугая внутри, но вместо этого говорю:

— Еще раз этот твой Дамир притронется к тебе, я за себя не ручаюсь.

Немного грубо, согласен, но я на пределе.

До малышки не сразу доходит смысл моих слов. Она мысленно все еще в моей ласке купается. А потом она напрягается, спину выравнивает, появляется в ее взгляде то самое презрение, направленное в мою сторону, которое я ненавижу, но которое обоснованно заслужил.

— Тебе-то какое дело? Ты давно уже бывший муж, Леонов. Смирись с этим. Я фамилию твою не ношу и тебе не принадлежу.

Мы сверлим друг друга взглядами, в которых похоти гораздо больше всех остальных чувств, я раздумываю над тем, не доказать ли ей прямо сейчас, как ошибается. Пусть фамилия у нее больше не моя, но это не отменяет того факта, что и душой, и телом все еще мне принадлежит. После той ночи любые ее слова будут звучать ложью. Я знаю, что любит меня. Все еще любит. И я люблю — осознал это, хоть и поздновато как-то.

Я стараюсь успокоиться. Мне сейчас лучше молчать. Не спорить. Не отвечать на ее язвительные слова. Потому что чаще всего в ответ говорю совсем не то, что нужно. И уж точно не то, что хочу.

— Мне нужно вернуться в зал. Ты надолго здесь?

Лера не сразу отвечает. Смотрит на меня так странно. Словно собирается разорвать в клочья.

— Я домой хочу. Могу я уехать?

— Да, — отвечаю после непродолжительной паузы. — С Богданом поедешь. Я снаружи тебя подожду.

Я поправляю брюки, которые на порядок теснее мне стали. Застегиваю пуговицу на рубашке. Направляюсь к двери. Если задержусь хоть на минуту еще, то совершенно точно не смогу остановиться.

— И что, вот так меня здесь оставишь? — доносится мне в спину.

— Как так? — спрашиваю, не оборачиваясь.

— Возбужденную, разгоряченную, влажную.

Я молчу. Сжимаю руки в кулаки, прикусываю щеку изнутри, чтобы боль отвлекла от неправильных мыслей.

Вернуться.

Взять ее.

Сделать снова своей.

Но вместо этого тянусь к ручке двери.

— Ну и вали, — летит мне злое в след. — Другого найду, кто этой ночью мне не откажет.

Дерзкая какая девочка моя.

Я усмехаюсь, тяну на себя дверь, и в этот момент мне в грудь врезается незнакомая девушка. Вскрикивает от неожиданности, потом успокаивается, окидывает нас с Лерой презрительным взглядом. Словно мы обесчестили эту уборную на ее глазах.

— Простите, что напугал, — сдержанно улыбаюсь девушке. — Я за дверью, Валерия, вызову Богдана и распоряжусь подать машину.

Мой тон официальный, как и полагается телохранителю. Не хочу, чтобы о ней слухи всякие ползли. Ей этого точно не нужно.

Богдан приходит раньше, чем Лера покидает уборную.

— Глаз с нее не спускай и доложишь сразу же, как приедете, — отдаю распоряжение я.

— Будет сделано, босс. — В его глазах насмешка. Он парень неглупый, давно понял, что между мной и Лерой что-то происходит.

Я в последний раз откидываю взглядом дверь, за которой Лера сейчас находится, и направляюсь обратно в зал. Хотя больше всего на свете хочу быть в другом месте.

Еще немного, и все семейство можно увозить домой. Но Смоленский присел на уши Железнову, а тот, в свою очередь, бросает обеспокоенные взгляды в ту сторону, где Лера скрылась. А потом на меня натыкается, и в глазах появляется гневный блеск.

Я подхожу к Вячеславу Владимировичу, наклоняюсь к нему, чтобы тихо сообщить:

— Лера уехала домой.

Он смотрит на меня прищуренно, челюсти с силой сжимает, словно догадывается, что произошло в уборной и из-за кого она сбежала.

— Еще полчаса, и закругляемся, — говорит мне. Я киваю и возвращаюсь на свое место. Обвожу пространство взглядом. Вроде тихо все. Надеюсь, так и останется.

На обратном пути еду, полностью сосредоточившись на лимузине впереди. Мысли о Лере приходится закрыть внутри себя. Не время отвлекаться. Сейчас от меня требуется полная отдача и сосредоточенность. От этого жизни людей зависят, в частности и ее.

Богдан уже отчитался, что Леру довез домой, из своей комнаты она не выходила. Руки чешутся добраться до нее поскорее, к себе притянуть, запах ее вдохнуть, убедиться, что не снится мне.

Смоленский еще на что-то надеется, но я бы на его месте уже давно валил на хер из страны. И семью свою давно перевез бы. Его прижали, и если сверху никто не спешит на помощь — значит, действуют по чьему-то указу. Но он упрямый. Дочь вся в него, этого у них не отнять.

— Не время геройствовать, — сказал я ему вчера. — Система прогнила изнутри, какой смысл жертвовать всем?

— Ты еще слишком молод, Давид. И горяч. Ты прав лишь в одном: система прогнила. Но на ком-то же она должна держаться? — горько усмехнулся он. — Пойти на их условия, закрыть глаза на то, что творится, — значит предать все, к чему я стремился. Ты руководствуешься эмоциями сейчас, но представь на минуту, что Лера не моя дочь, ее здесь нет, что бы тогда ты посоветовал мне? Продаться за долю и смотреть, как убивают молодых ребят? Закрыть глаза на причастность к этому?

— Вы правы, — согласился без раздумий. Потому что, как только Лера сошла с трапа и оказалась дома, я совсем забыл, что и сам когда-то присягу Родине своей давал. Защищать до последнего вздоха.