Нас повенчали снежинки
Шрифт:
Она вздохнула:
– Спасибо за нашу прогулку, за этот сумасшедший снежный вечер. Это было красиво. Я очень рада, что мы с тобой познакомились, но продолжения быть не может. Пусть эта новогодняя история останется для нас обоих прекрасным воспоминанием.
Андрей не выпускал ее руку. Она вдруг почувствовала, что ей не так-то просто уйти (с ума сошла, не иначе?!). Но разве так бывает? Ну, встретились один раз, ну, прогулялись вместе по городу, съели тонну эскимо, посмеялись, поболтали (надо признаться, ей очень понравилось болтать с ним, потому что, несмотря на некоторые национальные различия, у них было много общего), но делать из этого какие-то выводы… Ой!
– Маша, я люблю тебя!
Услышав эти слова, она испугалась:
– Но
– Я знаю, что искал тебя всю жизнь. И этого достаточно.
– Так не бывает!
– А разве бывает как-то иначе? – удивился Андрей.
– Серьезные чувства должны вырастать, проходить проверку временем!
– А я думаю, что ты либо сразу погибаешь на месте, либо живешь долго и спокойно. Без этого человека! – спокойно сказал Андрей.
Они молча смотрели друг на друга. Снег кружил в свете фонарей. Маша вдруг заметила, что у Андрея нет шарфа, и разозлилась на него: отчего он одет не по погоде? Россия – это вам не Европа!
– Ты заболеешь! – она сняла с себя шарф и повязала его Андрею.
Он улыбнулся:
– Не беспокойся. Хотя мне очень приятно, что ты обо мне беспокоишься.
Он попросил разрешения поцеловать ее на прощание, и она кивнула. Долгий поцелуй, запах табака, чуть кружащий голову…
Она отстранилась.
– Я пойду!
– Подожди!
Он долго искал, на чем написать, и, найдя в кармане только пустую пачку от сигар, размашисто что-то написал на ней.
Маша взяла протянутую ей пачку и пошла домой.
Войдя в свой подъезд, прежде чем позвонить в квартиру, она прочла запись на пачке. Там был пражский адрес Андрея, а под ним слова: «Маша, если я нужен тебе – я твой».
Она появилась дома за час до Нового года.
– Ну ты даешь! – недовольно выдохнул Олег. – Мы же опаздываем в гости! О чем ты думаешь вообще?!
– Извини! Не надо было оставлять меня одну! – честно сказала Маша.
И вот не надо было. Потому что в новогоднюю ночь она то и дело думала про Андрея. Когда в полночь на телевизионном экране появились куранты Спасской башни, она вдруг отчетливо представила, как Андрей сейчас стоит там один… А между прочим, человек не должен быть в Новый год один! И ей стало очень грустно от этих мыслей, и уже не хотелось принимать участия в веселом застолье. В общем, ее личный миллениум оказался печальным. К тому же Олег напился, по глупости с кем-то поругался в этих чужих гостях, и, вернувшись домой, они поссорились.
Утром первого января к Маше пришла Инна с шампанским и очередным тортом «Мишка на Севере». Вот под шампанское Маша, понижая голос (чтобы ее не услышал спавший в соседней комнате Олег), рассказала подруге о своем новогоднем приключении.
– Забудь! – категорично посоветовала Инна, выслушав Машин рассказ. – Тебе что, нужны проблемы?
Маша грустно вздохнула – проблемы ей не нужны.
– Ты семейная! – весомо сказала Инка. – Все эти шуры-муры на стороне разрушат твою семью. Ты за Олега должна держаться руками и ногами, а посему выкинь всю эту дурь из головы.
Машу всегда удивляла (и может, в глубине души несколько обижала) убежденность подруги в том, что Олег прямо-таки облагодетельствовал ее, женившись на ней. Впрочем, она не стала ничего говорить Инне и вообще свернула разговор об Андрее.
Вечером, когда Инна ушла, Андрей вдруг позвонил ей:
– Маша, я заболел!
Она испугалась:
– Что?!
– Температура, и горло болит, но это ерунда! – хрипло рассмеялся Андрей.
– Это мороженое! – расстроилась Маша. – Конечно, мороженое в декабре – прямой путь к ангине!
– Нет, мороженое – это замечательно! И Москва замечательная! И вообще, я, кажется, болен другой болезнью. Маша, я очень хочу тебя увидеть!
«А вот так мы не договаривались!» – вздохнула
Маша и решительно сказала:– Андрей, не надо мне звонить, мы больше никогда не увидимся. Ты, пожалуйста, лечись, пей горячий чай с малиной. И… не ешь зимой мороженого. Прощай!
Она отключила телефон. Инна, конечно, права – и надо прекратить эту историю. «Нельзя! – сказала она себе, как отрезала. – Если мы встретимся еще раз, я просто не смогу с ним расстаться». А чтобы не было соблазнов – на следующий день Маша сменила телефонный номер, и это значило, что она отсекла единственную нить, связывавшую ее с Андреем. Теперь он не сможет ее найти.
Маша замолчала, подошла к окну. Новогодняя ночь стихла, смолкли залпы салютов и смех, и даже, кажется, снег подустал – падал уже не крупными хлопьями, а скромными, еле различимыми крупинками. Близилось утро.
– Значит, вы встретились с этим парнем тридцать первого декабря?! – спросил Данила.
– Да, – кивнула Маша, – знаешь, думая про тот новогодний вечер, я вспоминаю строки Тарковского: «Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке»… Ах, Данька, мы гуляли по снежному городу, и киллер-судьба бежала за нами по площадям, переулкам, не оставляя никаких шансов на спасение.
– И что было дальше, Маруся?
Маша вздохнула:
– Дальше была жизнь.
– Дальше была жизнь, – Данила улыбнулся, – понятно. Захочешь, потом расскажешь…
Утро нового года было тихим, каким бывает только утро первого января, когда все отсыпаются после бессонной ночи. Данила давно уехал, а Маше не спалось. В этот час тишины она достала из тайного ящика стола папку, в которой хранила письма и фотографии Андрея; перелистать фотографии и годы, продраться через снежную завесу январей (сколько их было!) и оказаться рядом с любимым.
Глава 6
Алиса с детства любила бабушкину квартиру в старом доме, рядом с Мариинским театром, из окон которой был слышен звон колоколов чудесного Никольского собора (в нем Алису когда-то крестили). В бабушкиной квартире у нее была своя комната, где все осталось так, как во времена ее детства: шкаф с ее детскими платьями (к которому она, смеясь, обращалась не иначе как «многоуважаемый шкаф»), фотографии мамы и бабушки на стенах, куклы и мягкие игрушки, сшитые ею вместе с матерью (они с мамой придумали свой секрет – чтобы игрушка «ожила», надо зашить внутрь бусину – игрушечное сердце). Именно бабушкину квартиру Алиса часто вспоминала в Лондоне, где у нее не было дома как такового (сначала она занимала комнату в колледже, потом снимала квартиру); от мыслей, что где-то там, далеко, в России, рядом с Никольским собором и тихим Крюковым каналом есть дом, в котором светятся окна и где ее любимая Пална, по своему обыкновению, читает или готовится к новой роли, Алисе становилось легче. Она поддерживала с Палной связь постоянно, тратила на телефонные переговоры немыслимые деньги. Алиса хотела знать, как здоровье Палны, как у нее дела в театре, да и просто слышать родной голос. При этом Алиса с детства знала, что ее бабушка не обычная бабушка, как у других детей, а Федра, Раневская, леди Макбет – иными словами, народная артистка России Александра Павловна Смолина.
Алиса любила при случае кому-нибудь сказать, что ее детство прошло в Греции, и спустя хорошо выдержанную паузу, добавить: «Древней Греции!» В каком-то смысле так оно и было – большая часть ее детства прошла за кулисами театра, где ее бабушка играла главные роли в греческих трагедиях. Однажды Александра Павловна рассказала внучке, что в Древней Греции театральное действо начиналось рано утром, длилось целый день и прекращалось вечером, так что финал приходился на закат солнца; красиво и символично – представление заканчивалось, и солнце садилось. И в сознании Алисы эти понятия соединились навсегда: театр – солнце – жизнь.