Нас вызывает Таймыр? Записки бродячего повара. Книга вторая

За утренним кофе выяснилось, что торт не один, что их четыре штуки. То-то вчера вечером меня все гнали спать, боялись, что не успеют за ночь, и вместе с тем хотели, чтобы было много приятных сюрпризов для меня.

К праздничному обеду я изжарил зайца в чесночном соусе, приготовил согудай из последнего хариуса (специально припасенного для этой цели), нарезал малосольного, истекающего янтарным жиром гольца. День рождения прошел хоть и скромно, но в очень теплой обстановке.

А вот сеанс радиосвязи не состоялся ни утром, ни вечером — вновь стойкое непрохождение радиоволн.

6 августа

А вертолета все нет. Не было его и сегодня.

День прошел в ленивых хозяйственных хлопотах. Ужасно противная ситуация: далеко от лагеря не уйдешь, сидишь как пришитый и ждешь у моря погоды.

К вечеру наши мужики, ошалевшие от безделья, взбунтовались и решили отправиться на охоту: Эдик — вглубь Тулай-Киряки за гусями на мелкие озера; Валера — в окрестности лагеря, надеясь добыть зайцев. Эдик по карте прочертил путь, которым пойдет, чтобы мы могли подобрать его с вертолета (если вертолет придет, конечно).

Первым во втором часу ночи вернулся Валера. Ни одного живого зайца он даже и не видел, зато видел целых трех, недоеденных волками. Вообще волков тут, видимо, множество, потому-то, наверное, на Тулай-Киряке так мало дичи (по сравнению с равнинной тундрой), да и там та, что есть, очень пуглива.

Опять сильно похолодало, и пошел снег. Лежа в мешках, решаем с Львом Васильевичем, что, ежели вертолет не придет за нами еще неделю, провозгласим независимую республику «Тулай-Киряка-Тас» со столицей в поселке Фрам и пошлем радиограмму в Организацию Объединенных Наций об отделении от Красноярского края и вообще от всех на свете. Дожидаясь Эдика, до самого утра делили министерские портфели и на этой почве едва не рассорились. А Эдик так и не пришел.

Оказалось, что слово «Тулай» в переводе с нганасанского означает «гриб». Какие, скажите на милость, грибы тут могут расти, ежели вот сегодня, шестого августа, все в снегу?!

7 августа

И опять нынче не было вертолета.

Эдик вернулся в шестом часу утра с богатой добычей: принес пять гусей, пять гусят (гусята уже большие, побольше куропаток) и одного жирного селезня.

— Этот мерзавец, — Эдик ласково потрепал по загривку дрожащего от холода Фрама, — конечно же увязался со мной на охоту. Уж как только я не гнал его от себя: и камнями и криком — все бесполезно. Бежит в стороне, метрах в пятидесяти, морду отвернул, дескать, гуляю сам по себе и никто мне не указ! Ну а с ним что зайца искать, что оленя — дохлый номер. Только на озерах от него польза, ну а поскольку я туда и иду, ладно, думаю, пусть бежит. Тем более, что озера хоть и мелкие, а в сапогах все равно в воду не залезешь, так что мне или раздеваться (а погода сами видели какая!), или его посылать. Ведь я только одного гуся сам вытащил, всех остальных — он: двенадцать раз в воду лазил. Вот каков молодец! А назад идти стали, у нас прямо из-под носу: фр-р-р — две куропатки. Ну, я за одной кинулся, он — за другой. Да только без толку: и я свою упустил, и он свою. Но из-за этих чертовых куропаток потеряли мы друг друга из виду. Кричал я ему, свистел, стрелял в воздух — все бесполезно, не слышит. Потом вдруг издалека еле-еле тявкнул он пару раз да как вдруг заорет! Ну все, думаю, кранты нашему приятелю, волку на зуб попался. Бросил я все: рюкзак, телогрейку, добычу, нож — за голенище, пулю — в ствол — и ходу! А он все воет, да так страшно, что я ходу поддаю да поддаю, хоть, казалось, и так из последних сил бегу. Прибегаю, смотрю: нет, жив-здоров, никаких волков нет, просто этот шалопай след потерял и решил, наверное, что осужден остаться теперь тут навсегда в одиночестве. Увидел он меня, кинулся на грудь, визжит, облизал всего и уж потом всю дорогу дальше чем на пять метров от меня не отбегал. Пришли мы домой, вы еще спали, а я всю кашу с маслом, что мне была оставлена, ему отдал. Сам выпил кружку браги — и на боковую. А вы как думали, было бы мясо, я бы ему и все мясо отдал.

После этого рассказа Фраму была объявлена безусловная благодарность, я же со своей стороны пообещал сварить ему наваристый персональный суп из гусиных лап и голов (все равно мы их выбрасываем).

На улице зверский холод, а у нас субботник по обработке птиц. Все, кроме меня, щиплют добычу. Я же опаливаю тушки на примусе и затем потрошу их и промываю в воде Фрамки. Наша речушка превратилась в крошечный ручеек, весело бегущий по галечнику. По берегам ручейка сейчас выросли ледяные забереги, по воде плывет игольчатое «сало», которое до крови режет мне руки. Холодно и больно.

На ужин я жарил гусят-табака [15] , а к ним приготовил чесночный соус. Перед сном все, кроме нас с Люсей, грели на примусах камни, с тем чтобы потом запихать их в свои спальные мешки. У Льва Васильевича разыгрался его радикулит; Валера ужасно кашляет; Эдик жалуется на свои помороженные в прошлых «полярных полях» ноги; у Наташи сильно болит левое легкое; а Наталья Ивановна просто вот уже которую ночь не может согреться в своем спальном мешке (напомню, волчьем!). Словом, не отряд, а лазарет.

15

Никакого отношения к табаку это блюдо не имеет, и, вообще говоря, это «гусята-тапака», ибо грузинская толстостенная сковорода с крышкой и грузом на ней, в которой готовят это блюдо, называется «тапа».

Впрочем, все бы это было не так страшно, но у нас катастрофически подходит к концу керосин, а угля осталось не более килограмма.

8 августа

И опять нынче не было вертолета (сколько раз я буду еще начинать свою дневниковую запись с этой фразы?!).

Погода — хуже не придумать: то дождь, то снег. Причем не дождь со снегом, как это бывает у нас по осени, а именно то дождь, то снег, каждые полчаса попеременно — такой вот метеорологический рулет. И поскольку на земле сейчас много холодней, чем в воздухе, дождевые капли, подлетая к ней, замерзают, и эта ледяная крупа больно сечет по лицу, по рукам, по палатке, превращая ее в мелкое сито.

После обеда у нас в отряде состоялся небольшой совет, на котором мы решили, что, если вертолета не будет и завтра, то есть девятого августа, на озеро Таймыр, на полярную станцию «Бухта Ожидания», я уже не полечу, а вместе со Львом Васильевичем отправлюсь в Косистый, а оттуда в Хатангу (у меня же время лимитировано отпуском). Вместе с нами улетит и Наташа: там, на озере, ребята будут базироваться на полярной станции, и милая дилетантка Наташа с ее допотопной рацией им будет не нужна.

Сегодня вторник, день радиосвязи, но в который уже раз ни утром, ни вечером ни с кем связаться не удалось: опять оно, проклятое непрохождение радиоволн. Так что тревожную телеграмму: «Вертолет безуспешно ждем с тридцатого. Положение отряда тяжелое» — передать так и не удалось.

На ужин я приготовил паштет (да-да, тот самый «страсбургский пирог нетленный») из гусиной печенки.

К вечеру поднялся ветерок (милый, желанный, юго-западный, норильский), тучи стало разносить, потеплело, выглянуло солнышко. И сразу же стало тепло (в сравнении с утром, разумеется). Снег начал стремительно таять, скалы и осыпи высыхать, а пары воды возле земли, конденсируясь, превращаться в плотный и белый, как вата, туман. И вот уже толстое ватное одеяло поползло в нашу долину изо всех ущелий и распадков, стекая вниз по осыпям, клочьями полетело со скал, так что вскорости нам ничего не стало видно в десяти шагах.

Тем не менее Валера успел заметить на ближней осыпи движущийся белый комок — это заяц! Схватив мелкашку, наш охотник, пригнувшись, побежал вверх по склону. Фрам, разумеется, бросился за ним, но я вовремя успел перехватить его и посадить на поводок. Ах, как рвался он с привязи, как скулил, услышав Балерины выстрелы!.. Но спускать его с поводка было никак нельзя: во-первых, он тут же распугал бы всю дичь в округе, во-вторых же, в таком плотном тумане Валера вполне мог застрелить и его самого.

Вскорости, впрочем, Валера вернулся ни с чем, как и следовало ожидать: туман так густ, что толком не видно даже мушки, где уж тут попасть в зайца! Фрам сразу же был спущен мною с поводка — он тотчас растворился в тумане. Кто знает, может, в этаком-то молоке ему и удастся подкрасться к какому-нибудь беспечному зайцу. Хотя для такого охотничьего подвига Фрам, пожалуй, еще глуп.

За последнее время вокруг нашего лагеря и в нем самом появилось множество полярных воробьев — пуночек. Нас они не боятся совершенно (их враги — полярные совы и канюки, то есть птицы, а все, что не может летать, им неопасно), а потому ведут себя эти милые птахи весьма беспечно: садятся на растяжки палаток, воруют со стола у нас крошки, а один нахальный птенец, едва выучившийся летать, уселся на ствол винтовки, прислоненной к стенке одной из палаток, что Валера тотчас зафиксировал на фотопленку (отличный вышел снимок, даже несмотря на туман!).