Наш испорченный герой. Встреча с братом

Я долго стоял, склонившись в поклоне, пытаясь утихомирить свои чувства. Брат ждал позади, наклонив голову. Наконец я выпрямился и кашлянул, давая понять, что церемония окончена. Я вытер слезы и принялся собирать разложенные на газете фрукты. Взглянув на брата, я увидел, что его щеки тоже мокры: моё чувство передалось и ему.

Я присел на газету, взял чашку с соджу и сказал брату:

— Есть такой обычай: соджу из приношений предкам после церемонии пьют потомки. Это называется «выпить благословенную чашу». Присаживайся, давай выпьем за отца.

Он присел, взял чашку и отпил из неё.

— Слушай, это случайно не чебивонский сорт^[22]? — спросил он вдруг.

— Да, он. Но откуда ты про это знаешь?

— Отец рассказывал.

Он взял каштан, чтобы закусить, и спросил с улыбкой:

— И что, на холмах за отцовским домом по-прежнему масса каштанов?

— Ну да. Там сделали новые посадки, но на холмах по-прежнему растут каштаны. Значит, и об этом он тебе рассказывал?

— Да, и ещё о Сосновой долине, и о ручье возле каменоломни, и о красной горе, и о камне, с которого смотрят, как играет рыба в реке.

Брат перечислял места в моём родном городе так, как будто прожил там всю жизнь. Я живо почувствовал, как сильна была отцовская ностальгия, если он рассказывал обо всём этом своим детям, зная, что им не судьба всё это увидеть. Мне захотелось ответить брату чем-то равноценным.

— А скажи, — спросил я, — в Чхонджине всё так же холодно и ветрено? И ветер с песком, такой, что пробирает до костей? И поле гальки длиной в пять километров? А в Кимчхеке металлический завод всё так же дымит на всю округу?

— Но ты-то откуда это знаешь?

— А ты думаешь, мне было всё равно, где живет мой отец и братья? Я знаю и про гору, которую называют Две Ласточки, и про Верблюд-гору, и про ручей в Сусончоне.

Брат был явно тронут. Я даже почувствовал укол совести, видя, как он принимает любое слово за чистую монету. Мне всё время казалось, что я в чём-то обманываю его, и потому я говорил всё меньше и меньше. Теперь, когда я совершил нужные обряды и оплакал отца вместе с ним, мне стало с ним легко. До сих пор мной руководило чувство долга — я должен был многому научить младшего брата. А то, что он был мне только сводный брат, сильно усложняло эту задачу. Наверное, именно поэтому я старался произвести на него впечатление и так много говорил — что вообще-то на меня непохоже. Но теперь все эти усилия были уже ни к чему. Я молчал, а брат, напротив, разговорился. Он, видимо, тоже был не слишком общительный человек, но теперь, почувствовав во мне брата, да к тому же выпив изрядно пива и соджу, он стал задавать вопросы, которые его действительно волновали:

— Скажи, ну а какая там на самом деле жизнь, на Юге?

— Ну, там много плохого, это правда. Но живут ведь люди.

— А как живут? Я ничего не могу понять. У нас есть такое издание: «Факты о Южной Корее». Если им верить, то у вас страшная нищета. Но я говорил с людьми, которые бывали за границей, и по их рассказам всё получается прямо наоборот. Да и то, что тут рассказывают…

— Ну, на самом деле Южная Корея сейчас процветает, это правда. Но никто не может гарантировать, что это продлится долго. Нас иногда сравнивают с управляющим у помещика — с тем, кто собирает плату с фермеров-арендаторов и богатеет за счёт своего господина. А циники говорят проще — что мы на положении содержанки. Причём такой, которая тратит все деньги на наряды да ещё набирает в долг, вместо того чтобы думать о будущем и откладывать деньги. — Теперь я говорил откровенно, и брат тоже стал высказывать то, что думал.

— Да, слышал я эти разговоры, — сказал он. — Но я думаю, что не всё так плохо. Уж если есть рыночная экономика и частная собственность, то лучше быть помещиком, чем арендатором, как ты думаешь? Содержанкой, само собой, становиться не надо, но быть управляющим при капитализме — это уже успех. Значит, ты уже эксплуататор в мировом масштабе.

— Ну и ну! — я был поражён. — Слышать такое от тебя… Скажи, а в КНДР многие так думают?

Брат был уже сильно нетрезв.

— Ну, на самом деле я только цитировал одного моего приятеля. Он служит в Комитете по внешнеэкономическим связям. А раньше был дипломатом — вторым секретарем по торговле — и несколько лет прожил за границей. Когда я его в первый раз услышал, то решил: буржуазная пропаганда. Но теперь, после разговоров с тобой, мне кажется, что он в чём-то прав.

— Я думаю, что он видит только хорошую сторону нашей экономики. То есть то, к чему мы стремимся: войти в десятку самых развитых стран, глобализация, высокие технологии и так далее. Это и есть лозунги тех, кто стремится стать помещиком — мировым эксплуататором, как ты говоришь. Но одно дело — лозунги, другое дело — достичь этого в реальности.

— Но ты же говоришь, что страна процветает? Экономически, я имею в виду.

— Да, есть успехи, но нарастает и напряжение. Развитые страны стремятся нас сдержать. И по мере того как растёт наша экономика, мы становимся всё более от них зависимыми.

— Это ты про Америку, конечно. А почему вы так прислуживаете этим собакам?

От этих слов я снова напрягся. Но мне не хотелось, чтобы потерялся доверительный, братский тон нашего разговора, и поэтому я решил несколько преувеличить свои опасения насчёт нашей зависимости от Америки. Я заговорил чужими словами:

— Да, мы серьёзно зависим от них политически. Но ещё хуже экономическая зависимость. Мы находимся под постоянной угрозой со стороны Америки, на нас давит огромный американский рынок.

— Ну а почему вы с ними не порвёте? Не станете на путь самостоятельности?

— Потому что тогда мы превратимся в крестьянина, у которого есть полоска земли и хижина на холме и который ест то, что выращивает — овёс да ячмень. Это ведь и есть путь самостоятельности, которым вы шли до самого последнего времени. Ну и каково вам было?

— Мы способны справиться с трудностями. Наш дух высок! — Брат произносил те слова, которые обычно говорят дикторы по северокорейскому телевидению, но голос его звучал совсем не так бодро, как у них.

— Ну, я не такой оптимист, как ты. Посмотри на Японию: их экономика раз в десять сильнее, чем наша, но стоило им недавно сказать слово поперёк американцам, так им задали такую трёпку, что пришлось японцам ползать на коленях и просить прощения.

В этот момент таксист, который давно уже нетерпеливо вышагивал неподалёку по берегу реки, громко кашлянул, чтобы напомнить нам о себе. Это было вовремя: разговор вступал на опасные, скользкие тропки, а соджу было допито. Я быстро поднялся.

— Надеюсь, ты не опоздал? Я имею в виду твои дела, — спросил я брата.

Он взглянул на часы, и лицо его посуровело.

— Да, давно пора. Я как-то забыл о времени.

Мы стали собирать то, что оставалось. Приношения состояли только из очищенных фруктов, фиников, каштанов и сушёной рыбы, но, когда мы связали всё вместе, узелок получился порядочный — я видел, как плечо брата прогнулось под его тяжестью. Казалось, что мы уносим с этого места больше, чем принесли сюда.

— Дай мне, я понесу, — сказал я.

— Нет, — ответил брат, перекладывая узел на другое плечо. — Это моя обязанность.