Наш Современник 2006 #2

Начало смычки рейхсвера с Красной Армией связано с именем Карла Радека — влиятельного члена тогдашнего кремлевского руководства, который после заключения договора в Рапалло говорил, что “политика, направленная на удушение Германии, фактически включает в себя и наше уничтожение. Какое бы правительство ни управляло Россией, оно всегда будет заинтересовано в существовании Германии”. Радек в Советском Союзе был одним из наиболее последовательных приверженцев сотрудничества с Германией.

А начиналось все еще в 1919 году, в одной из камер знаменитой берлинской тюрьмы Моабит, куда был посажен 12 февраля коммунистический агитатор Радек — польский еврей, получивший образование в немецкой школе, говоривший по-немецки как австриец, по-польски — как поляк, по-русски — как русский и еще на нескольких европейских языках бегло, но с ошибками.

Карл Радек был послан Лениным в составе большой советской делегации ответработников в декабре 1918 года на конгресс немецких рабочих и солдатских советов. Делегацию в Германию не впустили по приказу тогдашнего социал-демократического канцлера Эберта. Она, разобиженная вконец, вернулась назад, а Радек остался. Добыв австрийскую шинель, он выдал себя за возвращающегося домой военнопленного и добрался до Берлина. На немецком конгрессе советов он так и не появился, зато поучаствовал в первом съезде германской компартии, январских боях в Берлине, видел своими глазами победу контрреволюции, скрывался пару недель на нелегальных квартирах у немецких товарищей, но в конце концов попал в облаву и был задержан. Ему сильно повезло. Его не расстреляли на месте. Рейхсверовцы в те дни с коммунистами не церемонились. “Убит при попытке к бегству” — так мотивировались массовые расправы с коммунистами и их сторонниками.

Но Радека оставили в живых, посадили в камеру-одиночку, много и с пристрастием допрашивали. Однако летом 1919 года, после Версальского мира, условия его содержания резко переменились. Он был переведен в комфортабельную камеру и получил разрешение на неограниченный прием посетителей. Их, как рассказывают современники, было много, и все важные, в основном из рейхсвера. А камера в шутку стала называться “политическим салоном Радека”. Дело кончилось тем, что в октябре его освободили и он переехал на квартиру высокопоставленного офицера военной разведки фон Райбница, который работал в штабе командующего рейхсвером генерала Секта. Теперь политические беседы с влиятельным представителем российских большевиков продолжились там. В декабре 1919 года Радек возвратился в Москву, несомненно полный идей и тайных предложений, сделанных его немецкими собеседниками. О подробностях тех бесед и по сей день известно очень мало — почти ничего. Но то, что они дали толчок договору в Рапалло, а затем и тесному тайному взаимодействию между рейхсвером и Красной Армией, вряд ли вызывает сомнение.

В разбитой в войне Германии в те годы, разумеется, были разные точки зрения на Советскую Россию и перспективы отношений с нею. Была группа так называемых “западников” и группа так называемых “восточников”. Западники почти сплошь состояли из социал-демократов и либералов. Они ненавидели Советскую Россию и делали ставку на то, чтобы, лояльно сотрудничая с Антантой и выполняя — стиснув зубы — Версальский договор, постепенно вернуть Германии доверие Запада. Самый известный из “западников” — министр иностранных дел Ратенау искренне полагал, что именно после победы большевиков в России складываются реальные условия для союза Германии с Западом. Разве не были правящие круги в Англии, Франции и Германии в равной степени заинтересованы в ликвидации коммунистической угрозы?

“Восточники” были, как правило, представителями самых реакционных правых. Они были последовательными противниками Версальского договора, и это делало их весьма популярными в глазах простых немцев. Они действовали как циники-реалисты до мозга костей. Для них классовая солидарность с западными державами против России не имела определяющего значения. Важнее был немецкий национальный интерес в смертельном противостоянии между победителями и побежденным, подготовка реванша за проигранную войну. Это были поклонники Бисмарка, который не раз говорил, что ему совершенно безразлична конституция того или иного государства, когда речь идет о германских национальных интересах. Россия и Германия обе проиграли войну и были унижены победителями. Поэтому не было ничего более естественного в их глазах, чем союз с Россией во имя пересмотра Версальского диктата. Конечно, большевики в их глазах были “бандой преступников”. Ну и что с того? Каждый в намечавшемся новом союзе мог ведь преследовать свои собственные цели, и пока эти цели сходились, Германия и Россия должны были держаться друг за друга. Советская Россия Германию не унижала и не оскорбляла, новой коммунистической революции в Германии не предвиделось, а Антанта насиловала и притесняла Германию почти ежедневно.

Известный в 60-е годы немецкий журналист Себастиан Хаффнер попытался так реконструировать смысл переговоров рейхсверовцев с Радеком: “Ладно, вы большевики. Это ваше дело. Ладно, вы хотели бы ввести большевизм и у нас. Мы этому сумеем помешать. Правьте у себя, как вам нравится, а мы будем править у себя, как нам нравится. Понятно? Кстати, эти западные державы, которые совсем недавно с помощью белых пытались сбросить вас, не они ли ваши опаснейшие враги? Это и наши враги. Разве мы, в отличие от них, не спасали вас от белых? То-то. Вы хотите создавать Красную Армию? Мы можем вам помочь, если вы за это предоставите нам возможность испытывать у вас оружие, иметь которое запретил нам Запад. Вам нужны капиталы для восстановления страны? Может быть, они у нас найдутся, но, конечно, под процент. Вы нас не любите. Мы вас тоже не любим. Но сдается, что мы могли бы быть полезными друг другу”.

Именно немецкая военщина первая сделала в те годы однозначный выбор в пользу нового временного союза с Россией. И сделала она его не случайно. Победа большевиков в гражданской войне впечатлила немецких генералов и показала, что Советская Россия вновь встает на ноги и превращается в мощный фактор международной политики. Пока в Германии спорили “западники” и “восточники”, руководство рейхсвера — а это было государство в государстве — уже приняло свое хладнокровное решение. Пикейные жилеты от демократии могли продолжать болтать, генералам же надо было срочно обзаводиться стратегическим оружием — в то время это были авиация, танки, боевые отравляющие вещества, владеть которыми Германии запретили западные державы. Без стратегических вооружений Германия не могла претендовать на возвращение в ряды великих держав. Решить эту национальную задачу без России было, скорее всего, невозможно. Решив же ее, можно было, как обычно, послать русских подальше. Не этому ли учил немецких правых их возлюбленный Бисмарк?

Вот и получилось в итоге, что германский вермахт был вооружен и обучен в 1922-1933 годах у нас в Советском Союзе. Наши немецкие партнеры опять оказались той змеей, которую пригрела на своей груди Россия, упорно продолжавшая верить в общность судеб наших народов, “взаимодополняемость” России и Германии, объективную необходимость и возможность объединения сил на благо обоих государств и мира в Европе и т. д. Кстати, как всегда в подобных случаях, и в 20-е годы появились энтузиасты совместных действий, искренне уверенные в правильности и перспективности избранного пути. Но об этом речь чуть ниже.

Из участников тогдашнего сотрудничества Красной Армии и рейхсвера мало кто остался в живых. Тема эта и до сих пор окружена завесой тайны. Причин тому много. Ни Германия, ни Советский Союз не были заинтересованы в том, чтобы о ней знали непосвященные. Боялись испортить отношения с Англией и Францией, полагавшими, что они держат Германию под неусыпным контролем. Большинство участников с нашей стороны позднее стали жертвами репрессий и уже ничего не расскажут. Да и после войны советскому руководству было не с руки объяснять, как оно помогало немцам создавать тот самый вермахт, который сначала сокрушил всю Европу, а потом дошел до Москвы и Сталинграда. Немцы тоже по понятным причинам не были склонны особенно откровенничать. Они признавали, что сотрудничество с русскими было (куда, мол, от этого денешься), но значение его не стоит переоценивать.

Сотрудничество реализовывалось на базе совместных производственных и учебных центров. Такой авиационный центр 11 лет работал в Липецке. Танковый центр размещался под Казанью. В Оренбургской области отрабатывалось химическое оружие.

Речь шла как о производстве образцов нового оружия, так и о подготовке кадров, способных работать с ними и обучать в последующем личный состав. Немцы поставляли часть оборудования, на котором, похоже, работал только советский персонал. Во всяком случае следов посылки в СССР на эти объекты немецких гражданских специалистов не найдено. Однако известно, например, что в Казань оборудование поставляли концерн Круппа и пара других немецких предприятий.

Вокруг совместных центров находились полигоны. Немецкие офицеры и унтер-офицеры, направлявшиеся в СССР, должны были официально уволиться из рейхсвера. Они прибывали в Советский Союз в гражданской одежде и с паспортами, выписанными на чужое имя. Согласно немецким предписаниям, следовать в Россию надлежало поодиночке или небольшими группами, причем командируемые должны были быть индивидуально экипированы и не создавать впечатления организованных групп. Летчики, находясь в СССР, должны были и далее носить только гражданскую одежду. Танкистов переодевали на месте, очевидно, в форму красноармейцев. Никто, включая ближайших родственников, не должен был знать ни о цели командировки, ни о стране, в которую направлялся командируемый. В случае смерти — а летчики нередко разбивались в те годы — надлежало публиковать фиктивные некрологи, будто гибель наступила во время учебных стрельб не под Липецком, а где-нибудь в Восточной Пруссии. Генерал Шпейдель (брат того самого Шпейделя, что после войны стал главкомом НАТО в Центральной Европе) рассказывал, что гробы с погибшими упаковывались в специальные контейнеры под видом машинного оборудования и отправлялись морем из Ленинграда в Щецин.