Наша фантастика, №3, 2001

Андрей подошел к гаснущему миражику. То ли пощады просить подошел, то ли помощи.

— Что я должен сделать? — тихо спросил он. И замолчал.

А должен ли он вообще что-то делать? Может быть, ему как раз надо не сделать чего-то, может быть, где-то впереди его подстерегает поступок, который ни в коем случае нельзя совершать? Но тогда самый простой вариант — это надежно замуровать «карман», только уже не изнутри, а снаружи; разослать, как и предполагалось, прощальные письма и в тихом уголке сделать с собой что-нибудь тоже очень надежное.

Несколько секунд Андрей всерьез рассматривал такую возможность, но потом представил, что вот он перестает существовать, и в тот же миг в замурованном «кармане» миражик подергивается рябью, а когда снова проясняется, то там уже — пустыня.

— Господи… — тихонько проскулил Андрей. — За что? Я же не этого хотел, не этого… Ну что я могу? Я хотел уйти, начать все сначала и… и все. Почему я? Почему опять все приходится на меня?..

Он плакал. А в черно-синем «окошке», далеко за рекой, медленно, как бы остывая, гасли бледно-голубые спирали.

* * *

Было около четырех часов утра, когда Андрей вылез через окно на мокрый пустой тротуар. Постоял, беспомощно поеживаясь, совсем забыв, что можно поднять воротник. Отойдя шагов на пятнадцать, догадался вернуться и прикрыть окно.

Сапер вынесет бомбу на руках, бережно уложит ее в наполненный песком кузов и взорвет где-нибудь за городом… Ходячая бомба. Бомба, которая неизвестно когда взорвется, да и взорвется ли?..

Не было сил уже ломать голову, строить предположения, даже прибавить шагу — и то не было сил. И тогда, словно сжалившись над Андреем, истина открылась ему сама собой, незаметно, безо всяких там «неожиданно», «внезапно», «вдруг»… Он не удивился и не обрадовался ей, он подумал только, что все, оказывается, просто. И что странно, как это он сразу не сообразил, в чем дело.

Монтировщик сцены А. Скляров — далеко не обыкновенный человек. Мало того: он единственный, кто нашел «окошко» и видел в нем будущее. Мир был заведомо обречен, и в миражике, возникшем однажды в заброшенном «кармане» захолустного драмтеатра, месяцы, а может быть, и годы отражалась серая мертвая пустыня… Пока не пришел человек. Требовался ли здесь именно Андрей Скляров? Видимо, этого уже никто никогда не узнает — случай неповторим… Андрей лежал тогда на каменном полу, жалкий, проигравший дотла всю свою прежнюю жизнь, никому ничем не обязанный; он не видел еще «окошка», а оно уже менялось: в нем таяло, пропадало исковерканное здание и проступали цветные пятна неба, травы, проступали очертания коттеджика и спиралей на том берегу…

Город спал. Город был огромен. И казалось невероятным, что на судьбу его может как-то повлиять человек, одиноко бредущий по светлым от влаги и белых ламп асфальтам. Он должен был что-то сделать. Какой-то его не совершенный еще поступок мог спасти летнюю желто-серебристо-зеленую степь и хозяйку забавных металлических зверьков…

…И никто не поможет, не посочувствует, потому что придется обо всем молчать, хотя бы из боязни: не убьешь ли ты миражик тем, что расскажешь о нем еще кому-нибудь…

…И пробираться время от времени к своему «окошку» со страхом и надеждой: не пропустил ли ты решающее мгновение, жива ли еще степь, светятся ли еще спирали на том берегу?..

Андрей остановился посреди пустой площади и поднял голову.

— Дурак ты, братец, — с наслаждением выговорил он в про ясняющееся со смутными звездами небо. — Нашел кого выбрать для такого дела!

В Бога он не верил, стало быть, имел в виду весь этот запутанный клубок случайностей, привязавший к одному концу нити человека, к другому — целую планету.

— Я попробую, — с угрозой пообещал он. — Но если ни черта не получится!..

Короткими злыми тычками он заправил поплотнее шарф, вздернул воротник пальто и, снова запрокинув к небу бледное, измученное лицо, повторил, как поклялся:

— Я попробую.

Дмитрий Скирюк ИВАН-ДУРИЛКА

Лихорадочно хлопая крыльями, Горыныч стремительно пикировал к лесу. Мешал боковой ветер, правым крылом приходилось загребать сильнее, чем левым, и с непривычки вскоре заболело плечо.

— Левее, левее бери! — время от времени покрикивала Правая голова — большая любительница ничего не делать и давать советы.

— Заткнись! — коротко приказала Главная, и в эту секунду, заложив крутой вираж, не смогла сориентироваться. Годы и близорукость сделали свое черное дело, и появившееся прямо по курсу раскидистое дерево было замечено всеми троими слишком поздно.

— Атас!!! — запоздало вскрикнула Правая, и в тот же миг Змей со всего разлету влепился в толстый корявый ствол. Сверху градом посыпались жухлые осенние листья, сучья всевозможных форм и размеров и гигантское количество желудей.

Левая голова, застрявшая в развилке мощных ветвей, выплюнула кусок коры, скосила глаза и мрачно констатировала:

— Дуб.

Змей Горыныч медленно встал, раздвинув ветви, высвободил застрявшую Левую голову и, кряхтя и потирая ушибленные места, тяжелым неспешным шагом направился в глубь леса.

— Опять шандарахнулись, — со злостью бормотала Левая голова. — Когда-нибудь ты всех нас угробишь! Где ты прятался, когда на небе раздавали мозги?

— Будет ворчать-то, — хмуро огрызнулась Средняя. — Ну упали, ну стукнулись… с кем не бывает? Подумаешь, дуба дали… Забыл, что ли, как лет этак сорок тому назад в грозу нас громом треснуло? И ничего, живем…

— Хорошо тебе рассуждать. — Когтистая лапа осторожно ощупала подбородок, после чего Левая голова продолжила: — А я тогда, между прочим, неделю без памяти провалялся.

— Во-во! — оживилась Правая. — Неделю мы тебя под мышкой таскали, измучились оба. На лавку положишь — бац! — упал, ирод, грохот на всю избу… Яга опять же недовольна была. А…

Осекшись на полуслове, Правая голова толкнула носом Главную, после чего обе некоторое время пристально вглядывались в Левую. Затем хором спросили:

— Утка где?

— Ут… Какая утка? — всполошилась пострадавшая голова и тут же спохватилась: — Ах, утка! Кажись, того… проглотил.

Потоптавшись на месте, Змей Горыныч сел на землю, и между головами началась ожесточенная перебранка.

— А ну, пусти! Пусти, кому грю!

— Чё ты разорался-то, чё, а?

— Нет, а ты кто такой?

— Только без рук!

— Чего беситесь, все равно брюхо-то одно…

— А ты ваще молчи!

— Нет, змеи добрые, вы только посмотрите, а! Как охотиться, так у него, вишь ли, голова кружится, а вот пожрать на дармовщинку…